Страх ли это перед толпой, или достойная подражания снисходительность к толпе, выработанная вековой практикой управления, – не знаю, только китайские мандарины не любят стеснять и ограничивать толпу; тем меньше можно было ожидать, чтоб они решились терять свою популярность ради временного посетителя-иностранца. Наши просьбы оградить нас от любопытных, передаваемые, впрочем, через наших слуг, по большей части оставались без ответа; а мандарин, к которому мы обратились лично, улыбаясь, ответил нам: «Ведь они ничего дурного не имеют в мыслях. Они хотят только посмотреть на вас, как на невиданных иностранцев».

Перейду теперь к монголам.

Монголы представляют меньше интереса для Европы, чем китайцы. Племя это значительно меньше китайского, занимает бедную территорию и притом со всех сторон отгорожено от прямых сношений с западноевропейцами. От Индии они отделены Тибетом, от Восточнаго океана – застенным Китаем и Маньчжурией, и только одним боком Монголия примыкает к области европейского влияния – к России. Но если для Европы Монголия не имеет значения, то для нас, русских, она интересна во многих отношениях.

Во-первых, потому что прилегает к нашему отечеству на протяжении нескольких тысяч верст; во-вторых, в нашем государстве есть подданные, которые сородичи монголов, это – астраханские калмыки и прибайкальские буряты; в-третьих, чрез Монголию идут наши караванные пути в богатейшие естественными произведениями провинции застенного Китая; наконец, Монголия интересует нас по связям нашей древней истории с историей монголов; есть такой период русской истории, который не может быть изучаем без помощи монгольских источников и без изучения бытовых черт монгольского народа. Да и помимо эпохи нашествия монголов, тюркский мир – а чрез его посредство и славянский – испытывали на себе духовное влияние отдаленной Монголии. Поэтому изучение Монголии составило одну из задач русской науки; и не удивительно, что капитальнейшие научные труды о Монголии и монголах совершены русскими учеными или иностранцами на русские деньги.

В последнее время с учащением наших сношений с Дальним Востоком и с развитием интереса к нему со стороны Европы, и наше внимание сильнее стало приковываться к нашим восточным соседям. Стали выходить чаще книги о монгольском народе, пробудился интерес к буддизму и проскользнуло желание заглянуть в будущее монгольского народа. Хотя несмело, но брошена мысль о возрождении его; начинает интересовать вопрос: возможно ли это возрождение; мыслимо ли для монгольского народа хоть какое-нибудь приобщение к европейскому духовному движению; сделает ли он это, предварительно окитаившись, или сохранив свою народность, или он навеки осужден остаться кочевой ордой?

Ожидать ли, что условия монгольской жизни изменятся и несколько подойдут к нашим, оседлые оазисы умножатся, земледелие расширится и пр., или монгольский народ исчерпал все, что можно было сделать по культуре при физико-географических данных страны? Можно ли соединить кочевой быт с потребностями духовной жизни на европейский лад, нельзя ли создать смешанный быт? Наконец, если монгольский народ не может избежать, чтоб его не затронуло общемировое движение человеческой жизни, то откуда прежде всего придет к нему это воздействие – от нас ли, или от китайцев, обновившихся сношениями с западным миром, из Иркутска или из Тяньцзина? Сейчас же за тем напрашивается вопрос: популярны ли мы в Монголии и что мы сделали для нашей популярности?

Русское имя известно во всей Монголии и в Тибете: по крайней мере в Северном Тибете его хорошо знают. Мы видели в монастыре Гумбуме тангутских лам, которые по нескольку лет живали в нашем Забайкалье среди бурят. В Гумбуме есть даже дом, построенный на русский манер с окнами и стеклянными рамами; он выстроен ламой, который прожил более 10 лет в Забайкалье. В китайских областях члены нашей экспедиции сходили за си-янов, т. е. западных заморцев; иначе говоря, китайцы смешивали нас с французами, англичанами и пр.; в Тибете же и Монголии, наоборот, французов и англичан называли русскими. В Ордосе бельгийские миссионеры говорили нам, что местные монголы зовут их: орус.

За каких людей они нас считают, за худых или хороших, – трудно сказать. Те лица, которые живали в Забайкалье и которых рассказы собственно и знакомят монгольскую степь с русскою жизнью, знают, конечно, и лицевую, и оборотную сторону русской монеты, и, вероятно, ушедши на родину, чаще уносят память о последней, чем о первой. Я слышал в Монголии, что буряты, приходящие в тибетские и южномонгольские монастыри, скрывают, что они буряты, и выдают себя за халхасцев.

С другой стороны, недовольство монголов китайской властью едва ли велико; китайское начальство вовсе не вмешивается в народную жизнь: оно предоставляет управление монголами их собственным князьям, не трогает народных обычаев и к религии народа относится с самой широкой терпимостью. Ламам, т. е. буддийским монахам, оказывается почет; высшие духовные сановники получают печати таких степеней, что по общественному положению иногда такой лама оказывается выше китайского правителя той области, в которой лама живет, и китайский вельможа при встрече с монахом должен спешиваться и творить поклон. Ни в числе монахов, ни в числе храмов и монастырей не делается никакого ограничения; напротив, некоторые храмы и монастыри получают даже субсидии от императора, другие же и выстроены на его счет и по инициативе китайского правительства. Такое же покровительство китайские императоры оказывают и национальному достоянию монголов в виде летописей или былинного творчества. Летописи монгольские и большая народная эпическая поэма «Гэсэр-хан» изданы на монгольском языке на счет китайской государственной казны.

Конечно, есть и дурная сторона у этой системы. Правительство, отказавшись от налогов с народа, предоставило их всецело в пользу князей; князья все сборы тратят на себя, не устраивая для народа ни школ, ни больниц; правда, они не жалеют денег на монастыри, при которых есть и школы; но в этих школах преподается только тибетский язык и то, что нужно знать монаху; для светского же образования нет ни одного заведения в Монголии. Кроме того, в Южной Монголии князья, в погоне за богатством, отдают народные земли в аренду китайским земледельцам, так что хошун, или княжество, постепенно превращается в округ, населенный китайцами, вытеснившими монголов с лучших земель. В Южной Монголии действительно слышатся жалобы, что князья продали свой народ. В Северной Монголии эта измена князей своему народу имеет другой вид; там хлебопахотных земель мало, и потому жалоб на стеснение в земле китайцами нет; но зато северные монгольские князья вошли в стачку с китайцами-торговцами, монополизировали торговлю за известными компаниями, которые делятся с ними своими барышами. Нужно, впрочем, заметить, что монгольские князья живут все по своим хуторам, т. е. в своих княжествах, а не живут в столицах; они не оставляют привычек простой степной жизни и живут скромно.

Недовольство в народе есть, и, может быть, им поддерживаются мессианские легенды и мессианские надежды, но где и в каком народе не найдешь его? Подданнические чувства монголов к китайскому императору нисколько не колеблются этим недовольством; Эджен-хан, т. е. китайский император, остается выше всех этих нареканий. Монгольский народ говорит, что сам Эджен-хан желал бы делать только добро и благодеяния для народа, но он сам народа не видит, а мандарины его обманывают. Уважение к народным верованиям, которое выказывает китайское правительство, денежная помощь монастырям и постройка ламайских храмов, вероятно, немало содействуют воспитанию в монгольском народе того преданного чувства, которое он питает к Эджен-хану.

Мессианские легенды, о которых я сказал выше, можно слышать по всей Монголии. В Западной Монголии у калмыков ожидается пришествие Амурсани; в северной части Халхи ждут Шидирвана, а в Южной Монголии – Чингисхана.