Наступил вечер, а отец все не возвращался. Сэцуко и мать достали зарытые в саду ящики, в которых были сложены самые необходимые вещи, и перенесли их в полуобгоревший вагон, где устроили себе временное жилье. Внешне мать не проявляла беспокойства. «Раз ты вернулась, значит, скоро появится и отец», — говорила она Сэцуко. Благодаря ее предусмотрительности вещи уцелели, хотя дом сгорел. «Когда вернется отец, мы устроим праздничный ужин», — сказала мать, имея в виду вареную скумбрию и банку овощей в соевом маринаде. Наблюдая, как мать, расстелив на вагонной скамейке широкий платок, неторопливо расставляет вытащенную из ящика посуду и раскладывает палочки для еды, Сэцуко ощутила прилив радости: какое счастье, что с матерью ничего не случилось во время бомбежки! «Твоему отцу с утра нездоровилось, и он позже обычного пошел на работу. Только он ушел, как сразу объявили воздушную тревогу. Подожди он еще минут двадцать, твоя мать не осталась бы одна и так бы не переживала. Слава богу, во время бомбежки меня даже не поцарапало. И все же отец, наверно, беспокоится за меня. Надо бы пойти ему навстречу хотя бы до моста Манри», — сказала мать. «Пожалуй», — согласилась Сэцуко и умолкла. Она представила, как выйдет наружу на пронизывающий ночной ветер, и сразу же ощутила сильный озноб. Видимо, температура у нее снизилась, и Сэцуко была рада, что из-за темноты в вагоне мать не замечает ее состояния. «Я немного устала, ты иди уж одна, а я постерегу вещи», — сказала она. «И верно, — согласилась мать, — легко ли от Кавасаки до дома пешком добираться! И все же как хорошо, что ты засветло вернулась, Сэцуко. Представляешь, каково матери было бы одной коротать ночь?» Она постелила на пол два ватных матраца, сказала: «Ложись-ка отдохни, когда отец вернется, я тебя разбужу» — и вышла из вагона наружу. Сэцуко скользнула между матрацами, подтянула верхний до плеч и закрыла глаза. От матрацев тянуло слабым запахом гари. Перед мысленным взором Сэцуко проплывали картины пережитого, их колонна, медленно движущаяся в сторону Йокохамы. Как-то теперь Хаяси? Встретила ли своих? А девочка на тележке с пунцовыми щечками — доставили ли ее в безопасное место?

Когда Сэцуко, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о трупы, брела по окутанному дымом городу, она еще не сознавала масштабов катастрофы, постигшей Йокохаму. И лишь увидев с моста Аоки простиравшиеся перед ней развалины, она поняла, сколь велик урон, нанесенный этой бомбежкой. Сэцуко вспомнила, как она — тогда еще ученица начальной школы — послала патриотическое письмо героям-летчикам, участвовавшим в бомбардировке вражеских городов. В письме она писала: «Я была в кинотеатре и смотрела документальный фильм о том, как наши самолеты бомбили Шанхай. Там, где взрывались бомбы, сразу же поднимались клубы черного дыма. Кто-то в зале крикнул: „Банзай!“, и я тоже громко закричала: „Банзай!“» Только теперь Сэцуко впервые подумала о том, сколько людей погибло во время той бомбежки, сколько домов было разрушено. Для Японии Китай был вражеской страной, для японцев китайцы были врагами, поэтому японцы безжалостно бомбили Китай, убивали китайцев и разрушали их дома, и это считалось в порядке вещей. Но значит, в порядке вещей и то, что теперь Америка бомбит Японию, убивает японцев и разрушает их дома? И неудивительно, если сейчас американские дети кричат по-английски «Банзай!», глядя на фотографии разбомбленной Йокохамы. Но в самом ли деле все это должно считаться в порядке вещей? Подобные рассуждения вконец измучили Сэцуко. Ей вспомнилась одна из последних записей, сделанных Наоми в серой тетради: «Как хотелось бы мне родиться во времена, когда не будет войн. Ведь все люди одинаковы — почему же они воюют между собой?» Сэцуко ощутила острую боль в груди — причиной тому была не только температура.

Незаметно Сэцуко задремала. Ее разбудили какие-то звуки: мать на ощупь искала что-то в ящике, стоявшем у ног Сэцуко. «Матушка, вы давно пришли? А отец?» — «Сегодня ночью он, наверно, не вернется. На улице дождь и тьма такая — хоть глаз выколи. Так что бессмысленно ждать его до рассвета». Мать нащупала в темноте руку Сэцуко и сунула ей сухарь. «Почему у тебя такие горячие руки? Ты не заболела?» — «Не волнуйтесь, я себя хорошо чувствую. — Превозмогая сильную головную боль, Сэцуко бодро приподнялась. — Я просто устала, да еще спала, накрывшись ватным матрацем, поэтому и руки горячие». — «Ну, слава богу, если так. В такое время болеть нельзя». — «Что-то в горле пересохло. Нет ли у нас воды?» Сэцуко попыталась встать, но из-за сильного головокружения упала на колени. К счастью, было темно, и мать, очевидно, решила, что она просто споткнулась. «Смотри под ноги. Здесь так темно, что лучше поменьше двигаться. А воду я набрала заранее, вот, возьми». Сэцуко схватила фляжку и долго пила, не в силах оторваться. «Какая вкусная вода!» — «Пей сколько хочешь — еще принесу. Я ведь помню, как тяжело нам пришлось без воды во время Великого землетрясения. Тогда я ходила с коромыслом до самой Канагавы. Поэтому сегодня, прежде чем покинуть пепелище, я открыла кран и попробовала пустить воду. Труба немного погнулась, но вода идет», — с гордостью сказала мать. «Спасибо, вы молодец, матушка». — «А как же иначе? Ведь ни тебя, ни отца дома не было. Вот я и должна была думать за всех». Поев сухарей и запив их водой, Сэцуко и мать улеглись рядышком на расстеленном на полу матраце. «Если бы еще отец был здесь», — прошептала Сэцуко. «Не беспокойся, он скоро придет. Ничего с ним не случится — ведь он мужчина». Они лежали, закрыв глаза, но никак не могли уснуть. «Не спишь, Сэцуко? — спустя некоторое время спросила мать. — Ну и денек сегодня выдался», — пробормотала она. «А где вы прятались во время бомбежки, матушка?» — «Сначала залезла в нашу противовоздушную щель, но у меня было предчувствие, что сегодня бомба попадет в наш дом. Я вылезла из щели, быстро побросала в яму весь скарб и вышла на улицу, захватив с собой только урну с прахом бабушки. Вокруг горели дома, и черный дым поднимался к небу. Мне стало страшно, и я пошла в общее убежище нашего тонаригуми. Там уже собрались многие из соседей. Потом хозяин гостиницы „Вакамацу“ сказал, что вокруг все полыхает и если мы останемся здесь, то заживо сгорим. Он посоветовал идти на какой-нибудь пустырь, где огонь не достанет. И все разбрелись кто куда. Я пробралась под мост Манри и оттуда глядела, как в реку падали зажигательные бомбы. Да, Америка не жалеет на нас бомб. Давай-ка спать, а то мы с тобой заболтались…»

На следующее утро на дороге снова появились погорельцы, которым где-то удалось скоротать ночь. Они шли мимо вагона, где Сэцуко и мать устроили свое временное жилище, к станции Йокохама. Мать отправилась на родное пепелище, вытащила спрятанные в противовоздушной щели переносную печурку и железный котел и, решив встретить мужа настоящим обедом, достала из неприкосновенного запаса рис, сварила картофель. Картофель давно уже остыл, а отец Сэцуко так и не появился. Теперь уже мать забеспокоилась по-настоящему. Она сходила на станцию, надеясь узнать что-нибудь о муже, и вернулась очень расстроенная. «Железная дорога Йокохама — Токио разрушена, кругом множество трупов, наверно, отец не успел добраться до Су гита, даже если электричка подошла сразу», — сказала она и прибавила, что пойдет искать отца. «И я с тобой», — настаивала Сэцуко. «Нет, оставайся здесь. А вдруг мы разминемся с отцом. К вечеру я вернусь». Она положила в коробочку для еды несколько холодных картофелин, прихватила фляжку с водой и ушла. Отчаяние, отражавшееся на ее лице, усилило беспокойство Сэцуко. Не далее как вчера она сама видела близ Канагавы обгорелые трупы мужчин. И кто мог поручиться, что такая же участь не постигла ее отца?

Незадолго до полудня прикатил на велосипеде Окамото. «Как самочувствие?» — спросил он. «В порядке. Спасибо, что помогли добраться до дома». — «К счастью, наш дом не сгорел. По дороге к вам я убедился, что разрушений больше, чем можно было предположить. Рад, что с вашей матушкой ничего не случилось». Сэцуко умолчала о том, что ее отец до сих пор не пришел. Она ощутила некий суеверный страх: стоит заговорить об этом, казалось ей, и отец вообще никогда не вернется. Окамото смущенно вручил Сэцуко большой сверток, сказав, что это от его матери и старшей сестры. Когда он дома спросил о содержимом свертка, ему ответили, что это такие вещи, о которых мужчинам говорить не положено. Поэтому он заранее просит у Сэцуко извинения, если там окажется что-то не то. Серьезность, с какой Окамото все это изложил, напомнила ей о Савабэ. Неожиданная теплота, проявленная матерью и сестрой Окамото, глубоко тронули Сэцуко. «А теперь мне пора на завод. Кстати, доложу Савабэ, что доставил вас до дома в целости и сохранности», — шутливо сказал Окамото, вскочил на велосипед и укатил. Сэцуко смотрела ему вслед полными слез глазами.