Я представила ребенка, безмятежно спящего на полу на подстилке из болотной травы.

— У меня глаза тоже начали болеть, пришлось уволиться до закрытия выставки. О себе я не думала, за девочек переживала и проклинала судьбу за то, что она отняла у меня мужа.

Сойти не пал жертвой войны. Когда на Хиросиму сбросили атомную бомбу, его не было в городе. По мобилизации он находился на Кюсю, в частях, которые готовились для отправки в Корею. Их не обеспечили ни морским транспортом, ни оружием, и солдаты бесцельно слонялись по побережью. Сойти страдал хроническим заболеванием кишечника, с каждым днем состояние его ухудшалось. За месяц до окончания войны его выписали из больницы на Кюсю. Дом его родителей находился недалеко от Хиросимы на острове Номидзима во Внутреннем море. Тэйко с дочерью и нашей матерью ждали его там. Настал день, когда Сойти появился в родных местах в гражданской поношенной одежде и военной фуражке. Первой его увидела наша мать. Зять вернулся с пустыми руками.

«Другие-то с головы до пят были обвешаны мешками, а наш явился с одной банкой консервов и шерстяным одеялом», — сокрушаясь, рассказывала мне мать в Токио. «Что ж в этом плохого?» — отвечала я, но выражение недовольства не сходило с ее лица.

В октябре 1949 года Сойти внезапно начал кашлять кровью, температура подскочила до сорока, и он скоропостижно скончался. Мать в то время жила у меня. Мы обе болели, поэтому несколько раз меняли билеты на поезд, но так и не смогли отправиться в Хиросиму. На двадцатый день после смерти Сойти мать все же уехала из Токио. На моих глазах она состарилась. Лицо у нее осунулось, появились глубокие тени и морщины.

Строго говоря, Сойти убила не война, однако мать в глубине души причисляла зятя к ее жертвам. Она не говорила об этом с Тэйко, ждала, когда дочь сама коснется печальной темы.

— До конца дней не забуду оплавившиеся каменные ворота, у которых вы собираетесь поставить памятник. Через них ходили сотни изможденных женщин с детьми за спиной. Ты права, когда говоришь, что на этом месте история оставила свой след.

— Ошибаешься, я не произношу столь высокопарных слов. Они принадлежат господину А., приехавшему из Токио, — поспешно возразила я. — Мне понравилась другая его мысль. Он заметил, что столетиями хиросимцы самых разных сословий проходили и будут проходить через эти ворота.

Мы поднялись из-за стола.

— Что же в конце концов делать со слизняками? Ума не приложу!

Я села в трамвай, идущий до Удзина. Моим спутником сегодня был Макото Кикава, которого называют «атомной жертвой номер один». На четвертый день по приезде в Хиросиму я, не бывавшая здесь три года, начала встречаться с разными людьми, которые рассказывали мне о своей жизни после бомбардировки. Чаще всего я, беседуя с хиросимцами, не могла сдержать слез. Макото Кикава стал одним из моих новых друзей. Его глаза, как у всех безмерно настрадавшихся людей, угрюмо взирали на мир. В них навсегда застыла мрачная, тоскливая озлобленность. Бывали мгновения, когда он, как случается с людьми, избалованными всеобщим вниманием, вел себя высокомерно. Кикава, долгое время пролежавший в больнице, свыкся с ролью экспоната и даже находил удовольствие в демонстрации своей истерзанной плоти. Его тело, испещренное келоидами, я видела только на фотографии. Я не осмеливалась просить Кикава, чтобы он показал раны. Мне было страшно. Сегодня мы вместе ехали в больницу «Дзиай», и я думала, что мне, быть может, придется воочию увидеть его обнаженное тело.

Обожженную, изуродованную руку, которая походила на крабью клешню, Кикава держал в кармане.

— Не заглянуть ли нам к Мицуко Такада? — спросил он.

— Хорошо бы. Говорят, она живет недалеко от больницы?

— Совсем рядом.

— Удобно ли беспокоить ее? Она чем занимается?

— Зимой устриц разводила, а сейчас открыла что-то вроде закусочной.

Кикава досконально знал судьбы всех, кому посчастливилось уцелеть шестого августа. Большинство влачило жалкое существование, таясь от посторонних глаз. Он даже составил список жертв атомной бомбы.

— У Такада самое безобразное лицо, — сообщил Кикава спокойным тоном, в котором чувствовалось какое-то равнодушие, обретенное от общения с более несчастными, чем он.

— Доктор Ямадзаки, верно, удивится. Я обещал ему когда-нибудь прийти вместе с вами, но о сегодняшнем визите не предупредил. Вам ведь приятно будет с ним повидаться?

— Да…

В 1945 году, когда я оказалась в эвакуации в Хиросиме, в больнице «Дзиай» мне сделали несложную операцию. Оперировал меня главный врач. Ямадзаки тогда был его ассистентом.

Макото Кикава провел в этой больнице шесть послевоенных лет. Его лечили бесплатно, и он часто ссорился с врачами. В любой клинике ощущается сословное неравенство, поэтому Кикава пытался сплотить жертв атомной трагедии. Однажды он надумал уйти из больницы и поселиться под мостом, но после тридцати пластических операций так и не смог осуществить свой замысел.

У Кикава был собственный расчет, связанный с моим посещением больницы. Он хотел лишний раз показаться врачу, и мое знакомство с одним из докторов послужило ему удобным предлогом. У меня тоже была своя цель. В «Дзиай» четвертый год лежала моя двоюродная сестра Таэко, страдавшая туберкулезом почек. После войны она была репатриирована из Кореи. Мне предстояло впервые увидеться с незнакомой родственницей.

Трамвай шел по центральной части города. Миновал здание банка, на каменных ступенях которого отпечаталась тень сгоревшего хиросимца. Эпицентр взрыва находился в двухстах метрах. По соседству с банком вырос новый торговый квартал. Трамвай не спеша громыхал по рельсам, и я могла рассмотреть необыкновенных мужчин, прогуливающихся от магазина к магазину. Их блестящие, словно отполированные лица украшали щеголеватые усики. Костюмы с иголочки, сияющие туфли. Какой-то неведомый тип японцев. Я обнаружила в Хиросиме здоровых красавцев без единой царапинки. В вагоне тоже среди массы людей, обделенных судьбой, выделялись юные, жизнерадостные девушки — прекрасные партнерши для тех лощеных кавалеров. У некоторых женщин, одетых в модные платья, в волнистых кудрях причесок видны были красноватые пряди. Я подумала, что это волосы, пережженные электросушилкой. Женщины с такими волосами часто мелькали на улицах Хиросимы. Мы с Макото Кикава вышли из трамвая перед больницей «Дзиай».

В кабинете Ямадзаки, заведующего терапевтическим отделением, Кикава скинул пиджак. Уродливыми кривыми пальцами развязал галстук ярко-красного цвета, снял рубашку.

Каждое движение Кикава поражало ловкостью. Он действовал как автомат. Руки, не похожие на человеческие, напоминали обезьяньи. Кикава делал все удивительно проворно. Я не решалась заглянуть ему в лицо. Душу мою захлестнули горькие мысли.

Доктор, так же как и пациент, действовал почти механически. За шесть лет пребывания в больнице Кикава наловчился мгновенно разоблачаться для того, чтобы в очередной раз предстать перед взорами иностранцев и соотечественников. Я бросила короткий взгляд на его спину и живот. Слез у меня не было. Глазам явилось то, что невозможно оплакать никакими слезами. Кожу с живота пересадили на спину, но и то, что осталось на животе, было сплошь покрыто келоидами. На теле не осталось ни клочка не тронутой скальпелем кожи. Я с нетерпением ждала, когда Кикава оденется. Опустила глаза. Людям, выжившим в Хиросиме, нет нужды разглядывать подобное зрелище.

— Еще раза три придется резать, — сказал доктор, обращаясь к уже одевшемуся Кикава.

— Нет, хватит с меня, — засмеялся тот и махнул рукой. — Больше не хочу, если только до рака кожи не дойдет.

Доктор Ямадзаки промолчал. Он взглянул в мою сторону.

— Вы, кажется, журналистка? Знаете, во время войны в Корее ко мне пришел корреспондент американского агентства, имеющего представительство в Токио, и спросил, стоит ли вновь применить атомную бомбу. Я сказал — ни в коем случае. Коллеги поддержали меня. Потом американец поинтересовался моим отношением к атомной бомбардировке Хиросимы. Я ответил, что, быть может, летом 1945 года бомба казалась необходимой как единственное средство остановить войну. Однако люди, видевшие трагедию Хиросимы с борта бомбардировщика, не должны были во второй раз — в Нагасаки — решиться на такой шаг. Один из моих друзей тогда очень сердито заявил, что и атомная бомбардировка Хиросимы -преступление против человечества.