«Ага, значит, жена деда, то есть мать этого самого Кээцу, уже умерла. И старик теперь живет, очевидно, вдвоем со своей снохой Ёсико», — сообразил Кэй, но все-таки для полной ясности спросил:

— Дедушка, значит, вы уже овдовели?

— Да, опередила меня хозяйка, оставила одного… — Старик утер нос, из глаз его потекли слезы.

— И теперь вы живете вдвоем с Ёсико?

— Да… такая тоска. Ёсико могла бы и дома сидеть, так нет, заладила ходить на соседний заводишко на почасовку.

При слове «почасовка» Кэй даже хмыкнул. Он припомнил, что за поселком, видневшимся с холма, был еще один. Там-то, за школой, неподалеку от конторы сельскохозяйственной кооперации, и находился небольшой завод по изготовлению запасных частей для радио- и телеаппаратуры. Очевидно, сноха старика ходила туда на временную почасовую работу.

— Дедушка, значит, вам целыми днями приходится сидеть одному?

— Конечно. Хорошо вот, что ты вернулся. Я ведь после смерти моей старой совсем дурной стал. Ёсико только и знает, что бранит меня.

«Ну не странно ли, сам же признает, что стал дурной?» — подумал Кэй и рассмеялся, но тут же оборвал смех. Ему почему-то стало грустно. Вспомнилась мать. Как и эта Ёсико, она тоже ходила подрабатывать на ближайший от их деревни завод, выполнявший заказы по субподрядам.

«И сколько же горя она хлебнула со мной?! То я угодил в полицию за мелкую магазинную кражу, то пристрастился к „забаве“ с растворителями…[39] Отец, как узнал про эти „подвиги“, избил меня до полусмерти…»

— Как же все-таки славно, что ты уцелел и вернулся.

От слов старика у Кэя даже защемило в груди.

— За свою долгую жизнь я видел много горя и безропотно, со смирением ждал своего часа. Но вот ты вернулся, жив и невредим, и я счастлив, что дожил до этого дня.

Кэй молча слушал неторопливую речь старика, а сам думал: «Как гложет его мысль о сыне. Уже отказывает рассудок, а старик все-таки не в силах забыть своего первенца, погибшего на войне несколько десятилетий назад».

Взмахнув худой, как иссохшая ветка, рукой, старик указал Кэю на видневшиеся вдали дома и с горечью заговорил:

— В семье Секити война унесла две жизни. Теперь в его доме живет лишь вдова. Помнишь Такэо — сына лесозаготовителя, с которым ты дружил? Он тоже погиб. Сходи в храм Хатимана,[40] и ты убедишься сам. Там ведь высечены имена одиннадцати отважных героев, погибших в войне за Великую Восточную Азию, в том числе и твое…

Кэя охватило уныние. Среди густой зелени виднелись сероватые и красные пятнышки крыш, крытых оцинкованным железом. Деревенька была маленькая, не больше тридцати дворов.

«Неужели даже из такого крохотного посёлка погибло одиннадцать человек?» Кэй вздохнул, бросил сигарету и придавил ее ногой. Он невольно вспомнил памятник погибшим воинам у храма Хатимана в своей родной деревне.

— Кээцу! — Старик вопросительно посмотрел на юношу.

— Что, дедушка?

— Чем ты теперь занимаешься?

Кэй растерялся. «Что же мне ему ответить? Ведь если я стану рассказывать про себя самого, в голове старика, вообразившего, что его сын Кээцу вернулся живым, произойдет полный кавардак. К тому же сейчас дед так радуется. А в какое уныние он может впасть, если осознает, что я вовсе не его Кээцу?»

— Да в городке, что неподалеку отсюда, есть маленькая лавочка по продаже горючего. Вот я и устроился туда по знакомству.

— В городке, говоришь?

— Да. Я и мимо холма-то проезжаю по пути на горячий источник, куда мы поставляем топливо.

— Ну, а почему ты не возвращаешься домой? — несколько недовольно спросил старик.

— Так уж сложились обстоятельства…

Старик промолчал и перевел взгляд на болото.

Кэй сначала забеспокоился, но потом понял, что его ответы удовлетворили старика.

— Ты не стесняйся. Ёсико, конечно, баба сварливая, но сердце у нее доброе.

Кэй слегка кивнул.

«Эта Есико, пожалуй, постарше моей матери. Ведь у нее уже трое взрослых сыновей». В семье Кэя кроме него было две младших девочки. Одна сестренка училась в шестом классе начальной школы, другая — во втором классе средней ступени. Вспомнив своих, Кэй снова помрачнел. После того как отец вернулся с подорванным здоровьем, мать как подменили: она осунулась, стала раздражительной, истеричной. «Может быть, без меня в доме, наоборот, спокойнее. Да, но каково бедной матери выкручиваться при никудышных заработках отца?! Так хочется порадовать ее, послать хоть немножко денег. Но пока у меня такой возможности, к сожалению, нет».

— Ты хорошо учился, да и характером был покладистый мальчик, — с нежностью вспоминал старик.

— Я-то? — Кэй горько усмехнулся.

«Да я с первых классов плелся в хвосте. А характер-то у меня, может, и мягкий — недаром считали слабаком». Перед глазами Кэя всплыло лицо преподавателя, как-то назвавшего его трусом. Кэй не сумел в срок закончить последний класс средней школы. Он протянул с «хвостами» еще семестр и только к лету[41] получил аттестат об окончании. Выпускная церемония проходила в пустой учительской, присутствовали на ней лишь его классный руководитель, заместитель директора и дежурный преподаватель, в тот раз это был физкультурник. В частных школах подобные поблажки не редкость. Поступи Кэй в префектуральную школу — он вылетел бы оттуда уже за один свой привод в полицию.

— Все твои вещички сгорели во время пожара. До этого мы бережно хранили их, даже твои рисунки, прописи.

— Хм, хотел бы я взглянуть.

— Твою похвальную грамоту мы вставили в рамочку, и она висела у нас в комнате.

— Надо же… — Кэй смущенно кивнул.

— Все сгорело дотла. Не осталось даже твоей фотографии. Матери пришлось пойти к нашим старикам и взять у них назад ту, что мы когда-то подарили им. Она и сейчас стоит у нас в алтаре. Только вот сильно пожелтела да выцвела.

«Должно быть, между мною и этим Кээцу все-таки существует какое-то сходство, — подумал Кэй. — Потому-то, наверно, этот чудаковатый дед и принял меня за сына. Иначе он „нашел“ бы своего Кээцу еще раньше».

— В школе ты был отличником. В армии — старательно нес службу, выполнял приказы. За это, видать, тебя и удостоили ордена «Золотого коршуна». Будь ты поопытнее да повезучее, может, и уцелел бы.

Кэй недоумевал: старик воображает, что его сын, которому выпала судьба погибнуть на войне, вернулся живым. И в то же время, не замечая несуразности своих слов, говорит о сыне как об убитом.

Кэй не имел представления, как выглядят военные награды, и брякнул:

— А что, этот «Золотой коршун» тоже сгорел при пожаре?

У старика внезапно затряслись ноги. Верхняя часть туловища будто окаменела, глаза закрылись.

— Дедушка, что с вами? — переполошился Кэй.

Старик успокаивающе покачал головой. Он выглядел как больной, пытающийся превозмочь тяжкую боль.

— Где болит?

— Нигде… — Старик опять отрицательно помотал головой.

— В самом деле не болит? Не скрываете?

— Нет, нет… все в порядке. Просто как-то вдруг вспомнилось…

— Что вспомнилось, дедушка?

— Да про орден «Золотого коршуна». Я ведь… забросил его в болото.

От неожиданности Кэй не сразу уловил смысл. Он невольно посмотрел в сторону болота. Тучи заволокли солнце, и болотце светилось белесым пятнышком. Его восточная часть густо заросла тростником.

— Когда война кончилась, я уже не восторгался геройским подвигом сына. Мне стало ясно, что мальчик погиб ни за что ни про что. Тогда-то я и начал пить… да буянить во хмелю. Душа разрывалась, когда видел, как в соседние дома возвращались молодые ребята… — Старика опять охватила дрожь. — …Вот тебе и «Великая Японская империя»! Вот тебе и «Да здравствует император!».— Старик смолк. Вид у него был совершенно обессиленный.

Кэй не знал, как его утешить. «Сын погиб, и погиб совсем молодым. Останься он в живых, был бы теперь постарше моего отца… События далекого прошлого каким-то непонятным образом связали меня с этим стариком». Кэй не сводил глаз с болота, и в какой-то момент ему померещилось, будто он видит, как на зыбком илистом дне зловеще светится «Золотой коршун». Кэй даже помотал головой, чтобы отогнать от себя жутковатое видение.