— Дайте мне режиссуру! Скажите своему директору, что я хочу ставить «Гамлета»! Только чтобы никто не совался в мою работу. Драма разыгрывается между тремя персонажами: королем Клавдием, королевой Гертрудой и Гамлетом. В конечном счете даже между двумя. Один из них — Гамлет, другой — Клавдий. Нет нужды доказывать значение этого образа в строении целого. И этот субъект — на редкость продувной, густопсовый и матерый злодей.

— Если так, я готов к этой роли, — сказал Жетро. — Помню, мой отец, когда одноклассники в очередной раз поживились моими пфеннигами, бутербродами, яблоками и прочим, сказал так: «Дорогой Армин, в тебе слишком много добродушия даже для такого барана, как ты». Но бездействовать я не намерен. В любом случае я хочу сделать все, чтобы склонить старика к мысли о вашей режиссуре. Георги, конечно, весьма честолюбив. Как только выучит «Гамлета», непременно пожелает изобразить, что, помимо двух притопов, трех прихлопов, знает еще кое-какие номера. Кроме того, он скажет, что у вас нет опыта. Старик, к сожалению, не знает вас. Разумеется, мне предстоит многое втолковать ему. Несмотря на свою носорожью кожу, со временем он уразумеет, кого приобретает в вашем лице.

— Как вы представляете себе внешность Гамлета, дорогой Жетро?

— Похожим как две капли воды на вас, до мельчайших подробностей, господин доктор, — последовал ответ.

— Гамлет имеет сходство с очень многими молодыми немцами, но тем меньше у него общего с большинством. Что касается меня, то чем меньше я нахожу в себе его достоинств, тем больше открываю слабостей.

Тут Готтер прервал свою речь, чтобы окликнуть какого-то милого мальчика, игравшего неподалеку от беседки.

— Вальтер, подойди-ка сюда! Иди же!

Тонкий и бледный мальчуган, опустив глаза и сделав неловкий поклон, вошел под пышный полог беседки и подал руку Готтеру. Он был единственным сыном фрау Хербст, но жил в пансионе при княжеской школе на Циркусплац.

— Я хочу рассказать тебе, о чем мы ведем разговор, — сказал Эразм. — Ты уже читал «Гамлета»?

Вальтер отрицательно качнул головой.

— Так вот, мы говорим об одном странном молодом человеке, о датском принце. Он учился в Виттенберге. И как единственный сын был призван ко двору, когда умер его отец. И, конечно же, он думал, что ему предстоит занять трон, ведь его почивший отец был королем Дании. Он вернулся домой. И что же он узнает? Что его дядя, брат отца, взошел на престол, поскольку мать вышла за него замуж. Так он потерял и мать, и трон разом. Смог бы ты вообразить себя этим человеком и понять, почему он лишился и матери, Вальтер?

Дрогнувшие губы и влага, выступившая в уголках его черных глаз, выдавали почти болезненно чуткий дар сопереживания. Лейб-медик князя держал нервного мальчика под наблюдением и среди прочего противопоказал ему посещение театра.

— Вот и представь себе, — продолжал Готтер, — принцу является дух отца и открывает ему, что его брат, дядя Гамлета, а теперь уж и отчим, тайно убил его. Как бы ты поступил в таком случае?

Мальчик спросил:

— А мать знала об этом?

— Настолько догадывалась, что, можно считать, знала.

— Я плюнул бы в лицо своей матери и убил бы своего отчима, — сказал ребенок.

— В конце концов он так и сделал, Вальтер. Но прежде чем решиться на это, он все колебался и совсем извел себя сомнениями.

— Я бы его чик, и готово, — сказал Вальтер.

Эразм от души, по-детски рассмеялся и откинул упавшую на лоб прядь.

Жетро блаженствовал, налегая на мед фрау Хербст. И как только почтенная дама вновь появилась в беседке — узнать, не в тягость ли господам общество ее сына, — принялся расхваливать хозяйский мед, используя всю колоратуру своего голоса.

— Вальтер! И в тягость? — удивился Готтер. — Это просто не укладывается в голове! Вальтер, иди сюда, возьми-ка булочку с медом.

Вальтер неуверенно топтался вокруг стола.

— Давай я помогу тебе, — с некоторым смущением сказала фрау Хербст. — Почему не надеваешь очки?

— Ты ведь знаешь, мать, я ненавижу очки. Лучше разок измазаться в масле или в мармеладе. Да я и не голоден вовсе.

Жетро спросил:

— Что это за прелесть у тебя на галстуке, Вальтер?

— Подарок князя Алоизия.

— Булавка с античной монетой, — пояснил Эразм, которому протянул свое украшение мальчик. — На ней изображен римский император Антоний Пий, предшественник знаменитого Марка Аврелия, мудрейшего из смертных.

— Марк Аврелий, — добавила фрау Хербст, — которого все поминает князь.

— «Я твой Антоний Пий, — говорит мне иногда князь. — А ты будь моим Марком Аврелием». — С этими словами Вальтер нашарил на столе томик Шекспира. — Можно мне заглянуть в книжку про датского принца?

Получив разрешение, мальчик унес с собой свою добычу.

— Что за мед, ну что за мед, фрау Хербст! — смаковал Жетро.

— Бедные пчелки, осиротели они у нас. Мой муж, царство ему небесное, во всей округе славился как пчелиный папа. Князь и княгиня ценили наш мед выше любого другого. Муж качал мед для замка. Только самым почетным гостям доводилось полакомиться.

— А сколько, собственно, князю лет?

— Двадцать восьмого июля исполнится сорок. Говорят, нынче будут отмечать особо. Ждут высоких и высочайших господ, верно, даже принца Уэльского, из Англии.

От этой новости Жетро прямо-таки зазнобило:

— Бррр! Что меня ждет?

Фрау Хербст принужденно улыбнулась, Эразм смеялся.

— Впрочем, мой шеф Георги намекал мне на какие-то новые возможности, — продолжал он. — Кому, как не нам, придворным лицедеям, радеть о прославлении и веселье этого дня. Хорошо бы вам, дорогой доктор, взнуздать своего Пегаса по образцу ваших обер-коллег из Веймара! Вот вам счастливый случай снискать милость властей предержащих.

— Смотрю я на вас, господин доктор, — сказала фрау Хербст, теребя стебелек дикой лозы, — и думаю о князе Алоизии. Сдается мне, вы бы сумели как-нибудь порадовать хворого человека. Всякое там рифмоплетство ко дню рождения он не очень-то жалует. Тем приятнее будет ему настоящее произведение по такому случаю. Уж тут я на вас всей душой полагаюсь. Его-то я и подавно знаю, дело верное.

— Ваш сын, фрау Хербст, серьезный и милый мальчик, — заметил Эразм, чтобы переменить тему.

— Вальтер — трудный ребенок. С виду-то он мягкий и молчаливый, а на самом деле в нем такая упрямая твердость. Я делаю все, чтобы отвлечь его от разных фантазий, в которые он уж чересчур уходит. Вы только подумайте: у него какая-то странная любовь к погостам. Когда могильщик раскапывает старые могилы, он тут как тут, и все что-то соображает, мудрствует, глядя на вырытые кости. Каждую субботу навещает могилу своего отца, а удержать нельзя: боюсь, дело дойдет до припадка.

Издалека, со стороны замка, послышались пять ударов башенных часов. Эразм подумал, что до начала спектакля времени вполне довольно, чтобы совершить прогулку вниз, к морю.

Едва мужчины из чащи живой изгороди выбрались на Циркусплац, как неожиданно столкнулись с Ириной Белль. Она была, что называется, маленькой жеманницей. Благодаря своей изящной хрупкости она производила впечатление девочки-подростка, и надо было посмотреть ей в глаза или заговорить с ней, чтобы развеять это заблуждение.

— Наша инженю, — сказал Жетро, — с очаровательным именем Ирина Белль. Разумеется, это лишь театральное имя. Как она прозывалась в горничных, я не знаю. Напомню вам, доктор, что наш Георги — в действительности Шульце. Директор театра Шульце — это еще куда ни шло. А вот Шульце в роли Отелло, Макбета, Телля или Валленштейна — просто дичь!

Эразма в глубине души раздражали эти упражнения в театральном жаргоне, который плохо давался Жетро. И вообще, подобный тон в присутствии незнакомого и не лишенного прелести создания был ему оскорбителен. Однако он сумел стерпеть, к тому же Ирина, не замечая Жетро, обратилась к нему:

— Вы недовольны мной? — спросила она. — Сегодня в «Гроте» я не удостоилась ни единого вашего взгляда.

— Ради бога, простите, я был слишком увлечен разговором с владыкой сцены.