К счастью, напротив жил врач, который тотчас явился. Ему удалось снять приступ, и Китти впала в глубокое забытье.

Совершенно обессилевший Эразм, выйдя в соседнюю комнату, с удивлением обнаружил там и жену врача. Вид у обоих был чрезвычайно респектабельный. В их присутствии он чувствовал себя не слишком уютно, ибо они, как ему казалось, глядели на него как на пустое место.

— Да, это, конечно, она, — сказала жена врача.

— Ну что ж, — ответил ее муж, — тогда ты останешься с ней, пока тебя не сменит сестра Жозефа.

Эразм сообщил врачу об ожидавших его делах и спросил, может ли он ради них покинуть Китти.

— Вы здесь совершенно не нужны, — весьма неучтиво ответил тот, — можете собираться и ехать хоть сейчас.

Удивленный подобным тоном Эразм все же сумел сдержаться. Потом он спросил, не опасно ли состояние Китти. Нет, опасности для жизни нет, есть только опасение, что он задержится здесь и волнения, причиной коих он, несомненно, является, вызовут новый приступ.

— По какому праву вы говорите со мной таким тоном?

— По тому праву, что я чувствую себя ответственным как врач и человек за эту больную даму, которая является подругой моей жены по пансиону.

— В чем же именно вы считаете себя ответственным, позвольте вас спросить?

— Если вы желаете узнать все более подробно, то давайте выйдем на улицу, я живу всего в нескольких шагах отсюда. Там я все объясню вам. В мои планы не входит говорить с человеком, подобным вам, обиняками. Вы узнаете все, что вам следует знать. Но здесь для этого не место.

Эразм сам не помнил, как дошел по улице до дома врача. Войдя в свой кабинет, тот сразу же позвонил сестре милосердия. А потом, бросив на Эразма быстрый взгляд и словно вспомнив о своем врачебном долге, сказал:

— Вон там диван, можете раздеться только до пояса.

— Но я пришел сюда не из-за себя. У меня нет ни малейшего желания подвергаться врачебному осмотру.

— Подождите-ка минутку!

Что это с ним? На табличке на двери кабинета было написано: «Доктор Обердик, специалист по заболеваниям носоглотки и легких». Что еще взбрело в голову этому Обердику? Эразм ничего не понимал.

— Мне кажется, я вас уже где-то видел. Где же это было? Может, на охоте? Да, да, теперь припоминаю, это было примерно недели две назад. Я шел по тропинке вдоль поля, а потом, заметив колыхание колосьев, решил, что туда забралась косуля… А, вы покраснели, значит, вы поняли, на что я намекаю?

— Во-первых, я не краснел, а во-вторых, господин доктор, мне вовсе не интересно слушать в столь ответственный для меня момент ваш рассказ о том, что вам довелось увидеть на охоте. И мне тем более не понятно, для чего вы соблаговолили осчастливить меня этой историей…

Верный своему нраву, врач спокойно, но весьма резко оборвал его:

— Довольно. Вы просто жалкий комедиант. Когда вы выбрались с поля со своей хорошенькой юной девицей, я долго шел за вами следом. Затем вы пошли прямо по мелководью, что мне очень понравилось. Часа два спустя я вышел к дому вдовы рыбака, где имею обыкновение ночевать, но пристанища там не нашел, ибо вы со своей Дульцинеей опередили меня. Мне удалось лишь выпить несколько стаканов горячего грога в гостиной.

— Но мне по-прежнему не понятно, для чего вы рассказываете мне эту романтическую историю.

— Романтической эту историю я бы не назвал, так же как и сегодняшнюю. Сам черт не разберется, отчего бабы сходят с ума по таким вот безнравственным комедиантам? Вас можно только пожалеть. В конце концов, я — врач, и все эти полугении, наделенные когда-то толикой благородства, но совершенно развращенные обществом, порой заставляют и меня как следует поломать голову. Разоренные женщинами, они жутко опускаются. Но как может дама, красивая и богатая девушка из хорошей семьи, подобная подруге моей жены, связаться с таким субъектом?

Эразм уже не знал, смеяться ему или негодовать.

— Простите меня, — сказал он, — но я решительно не согласен с вашими психологическими умозаключениями. Оставив эту историю на поле — ибо вы не можете требовать от меня, чтобы я принял ее на свой счет, — я хотел бы внести некоторые поправки: я доктор философии, а вовсе не актер. При всем моем уважении к правам вашей жены как подруги детства в отношении той больной дамы, я могу уверить вас, что обладаю на нее не меньшими правами, поскольку даму эту зовут фрау Готтер и, следовательно, она носит мое имя. И плодом нашего супружества являются двое детей. А потому я попросил бы вас, господин доктор, не отвлекаться впредь на мою незначительную особу, а ответить мне, могу ли я привести в порядок неотложные дела, ожидающие меня в Границе, не нарушив своих обязательств в отношении моей жены?

Врач сразу же переменил тон.

— И все-таки вы тот самый человек. Я могу молчать обо всем, но меня вы не переубедите. Такие лица, как ваше, врезаются в память. Но тем не менее все эти новые обстоятельства налагают на меня еще большую ответственность. Вы очень вовремя попали ко мне. Супружеские размолвки, особенно в молодости, случаются не редко, не стоит слишком серьезно относиться к любви. А вот к здоровью, дорогой мой, следует относиться серьезно. Не подумайте только, что я охочусь за пациентами. Состояния моей жены-ирландки вполне достаточно, чтобы безбедно прожить и без всякой врачебной практики. Ваша супруга уже завтра утром будет чувствовать себя нормально. Если вы немного побережете ее, она доживет лет до ста. Но что касается вас, то скажу вам: вы должны начать новую жизнь, и притом незамедлительно, если не хотите через год или два перейти черту, уготованную каждому смертному.

Потом в течение получаса происходило основательное медицинское обследование, после чего доктор Обердик сказал, что Эразм может одеваться.

— Считайте, вам очень повезло, что вы оказались у меня, — заявил он. — Ваши дела обстоят еще хуже, чем я предполагал. С людьми, которые подобно вам растранжиривают свое здоровье, недомолвки ни к чему. От вас ничего не добьешься, пока не выскажешь вам всю правду в лицо. Итак, у вас температура тридцать семь и шесть, верхушки легких поражены, на правом легком тоже есть очаги поражения, тоны сердца не чистые. Если вы хотите сохранить свою жизнь ради жены и детей, вам остается только одно: уехать в Давос, и без промедления.

Того, что обрушилось на меня сейчас, другим хватило бы на многие годы. Впрочем, не так страшен черт, как его малюют. Разве не мерещилось мне на палубе парохода что-то вроде бегства в болезнь? А теперь, когда мне ее навязывают, я предпочел бы от нее отказаться.

— Сию секунду ехать в Давос я никак не могу, — сказал Эразм. — По крайней мере до тех пор, пока не завершу всех дел в Границе и не развяжусь со всеми обязательствами.

— Других задач, иных обязательств, кроме как стать здоровым, — настаивал врач, — у вас нет и не будет.

И Эразму не оставалось ничего другого, как рассказать этому деспоту о своей театральной работе над «Гамлетом» в Границе.

— Все это мне совсем не по душе, — заявил тот. — Но я думаю, что вы сможете продержаться. Итак, завтра генеральная репетиция, а послезавтра, в воскресенье, спектакль. В понедельник вы разберетесь со всеми делами. А во вторник утром явитесь ко мне. С вашей женой я все обговорю сам.

— Значит, я должен оставить ее здесь одну?

— Даже если вы не уедете, я не позволю вам заходить к ней. Сейчас самое лучшее для нее общество — это моя жена, ее школьная подруга. Ваша супруга сможет излить ей душу, а моя жена успокоит ее. Нервный срыв, как то всегда бывает у молодых супругов, замешан на ревности. Но ревность угаснет сама собой, как только ваша жена узнает, в каком вы состоянии и что вам грозит.

— Я требую от вас полной откровенности, — сказал Эразм.

— Что ж, я готов.

— Моей жизни угрожает опасность?

— Все будет зависеть от вас самого. За год в Давосе вы можете стать здоровым. Но если вы будете выходить за пределы разумного, я не ручаюсь за исход.

Сравнительно спокойный сидел Эразм в вагоне поезда, мчавшего его в Границ. Отзвуки пережитых событий и только что испытанного потрясения тихо вибрировали в ушах. Думать сейчас о них он не мог, да и не хотел.