– Убирайтесь, пока еще можете, – промолвил он.

Аркадий бросил пистолет. Не спеша взял из чемодана рисунки рентгеновских снимков и зубные формулы. Оставив у себя значок, бросил бумажник.

– Значок мне нужен, – поднялся со стула Кервилл.

– Не здесь, – Аркадий направился к двери. «Это мой город», – сказал он про себя.

Вечером в лаборатории никто не дежурил. Аркадий сам сравнил рисунки на кальке и зубную формулу с материалами, что были у Левина. Он был уверен, что Уильям Кервилл, скорее всего, бродит по городу, избавляясь от своего оружия – здесь бросит ручку, там – ствол. К тому времени, когда он добрался до Новокузнецкой и написал докладную Ямскому, по его представлениям выходило, что Кервилл, вероятно, уже просит убежища в американском посольстве. Прекрасно – тем больше доказательств для прокурора, потому что теперь было вполне ясно, что третьим убитым в Парке Горького был Джеймс Кервилл. Аркадий оставил докладную на столе у заместителя Ямского – до завтрашнего утра.

Яркий луч прожектора столбом стоял в центре Москвы. Нет, двигался. Послышался звук, будто перекатывали камни. Аркадий остановил машину и стал смотреть с набережной, как бороздил реку ледокол, раздвигая вставшую дыбом груду льда, толкая льдины, которые то всплывали, то исчезали под напором течения. Вода, вырвавшись на свободу, извивалась черными струями.

Аркадий ехал вдоль реки, пока у него не кончились сигареты. Он был потрясен неожиданной встречей в «Метрополе». Правда, он не убил Уильяма Кервилла, но хотел убить и был на волосок от этого. Он был потрясен, потому что особенно не думал, чем все могло кончиться. Он предполагал, что то же самое относилось и к Кервиллу.

Проезжая мимо Парка Горького, он увидел свет в студии Андреева на верхнем этаже Института этнологии. Несмотря на полночь, антрополог приветливо встретил Аркадия.

– Я делаю вашу работу во внеурочное время, так что будет вполне справедливо, если вы составите мне компанию. Налегайте, ужина хватит на двоих, – Андреев подвел Аркадия к столу, где головы кроманьонцев уступили место тарелкам. – Вот свекла, лук, колбаса, хлеб. Извините, водки нет. По собственному опыту знаю, что карлики быстро пьянеют, а лично я не могу представить себе ничего более нелепого, чем пьяный карлик.

Андреев был в таком хорошем настроении, что Аркадий не решался сказать, что расследование, по существу, ни к чему не привело.

– Понимаю, вы хотите увидеть ее, – истолковал Андреев нерешительность Аркадия. – Поэтому вы и проезжали мимо.

– Неужели закончили?

– Пока нет. Хотя можно взглянуть. – Он снял тряпку с гончарного круга и показал, как продвигается работа.

Все мышцы шеи были на месте, образуя грациозную розовую колонку, которую оставалось покрыть кожей. Из носовой впадины вокруг линии десен и зубов развертывался узелок розовых мышц. Плоские мышцы веером расходились по скуловым и височным костям, сглаживая углы подбородка. Переплетение розовых пластилиновых полос и узелков смягчало жесткие очертания черепа и одновременно придавало ему вид ужасной смертной маски. Голова пристально смотрела двумя карими стеклянными глазами.

– Как видите, я уже закончил большие жевательные мышцы челюсти и шейные мышцы. Положение шейных позвонков подсказывает мне, как она держала голову, а это своего рода ключ к ее психике. Она высоко держала голову. По более крупным связкам мышц с правой стороны позвоночника я сразу определил, что она работала правой рукой. Многое очень просто. Женские мышцы меньше мужских. У женщины череп легче, глазные впадины глубже, костный рельеф мельче. Но каждую мышцу нужно восстанавливать отдельно. Взгляните на ее рот. Видите, как одинаково выступают зубы, занимая промежуточное положение, что характерно для гомо сапиенс, за исключением некоторых первобытных людей, аборигенов и краснокожих индейцев. Главное, что при таком прикусе обычно доминирует верхняя губа. Вообще, рот легче всего поддается реконструкции. Потерпите, и вы увидите прелестный ротик. Нос восстановить труднее из-за расположения под углом к горизонтальному профилю лица, сложных очертаний носового канала и глазных впадин.

Истерично выпячивались закрепленные пластилином стеклянные глаза.

– Как вы узнаете размер глаз? – спросил Аркадий.

– Глаза у всех примерно одной величины. Вы, я вижу, разочарованы. «Зеркало души» и все такое прочее? Какая романтика без глаз? На самом же деле, когда мы говорим о женских глазах, мы, по существу, описываем форму ее век: «…в глазах ее вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы. Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на ее лице».

– «Анна Каренина».

– Да вы еще и любитель литературы! Я подозревал с самого начала. Так что веки, одни веки, да мышечные связки.

Андреев взобрался на стул и отрезал себе кусок хлеба.

– Следователь, вам нравится цирк?

– Не особенно.

– Всем нравится цирк. Почему же вам не нравится?

– Некоторые номера нравятся. Скажем, наездники и клоуны.

– Конечно, терпеть не можете смотреть медведей?

– Есть такое. Последний раз показывали дрессированных павианов. Там была девица в костюме с блестками, то ли она была слишком толста, то ли костюм был слишком мал. Она по одному вызывала павианов, и те кувыркались или делали сальто. Павианы все время оглядывались на одного негодяя, здорового парня в матросском костюме. Он подбадривал их сзади хлыстом. Можно было сойти с ума. Этот негодяй, небритый, в нелепом детском матросском костюмчике, хлестал обезьян всякий раз, когда они не выполняли команду. А девица после каждого трюка выходила вперед, делала реверанс, и все хлопали.

– Преувеличиваете.

– Ничуть, – ответил Аркадий. – Это было не представление, а жестокое издевательство над бедными животными.

– По идее вы не должны были замечать человека с хлыстом, для того его и одели в матросский костюм, – усмехнулся Андреев. – А вообще-то, мой дорогой Ренко, что ваши огорчения в цирке в сравнении с моими. Не успеваю я занять свое место, как ребятишки по головам родителей лезут ко мне. Для них карлик, должно быть, часть представления. Должен признаться, что даже в самых идеальных условиях я не в восторге от детей.

– В таком случае вы должны ненавидеть цирк.

– Я от него без ума. Карлики, великаны, толстяки, люди с голубыми волосами и красными носами или с зелеными волосами и лиловыми носами. Вы не знаете, какое это наслаждение – освободиться от обыденности. Вот сейчас бы я выпил. Хочу рассказать вам один случай, следователь. Последний директор нашего института был хороший человек, толстый, веселый и очень обыкновенный, Как и у всех средних художников, его реконструкции были чем-то похожи на него самого. Это проявлялось не сразу, а постепенно. Каждое лицо, которое он делал, было чуть круглее, даже чуть веселее. Здесь был кабинет пещерных людей и жертв убийств, так вы никогда не видели более упитанных и счастливых созданий. Знаете ли, нормальный человек всегда видит в других себя. Всегда. А я вижу более отчетливо, – подмигнул Андреев. – Так что доверяйте глазам уродца.

Его разбудил телефонный звонок. Звонил Якутский, начавший с вопроса, который час в Москве.

– Уже поздно, – пробормотал Аркадий. Казалось, все разговоры между Москвой и Сибирью неизменно начинались ритуалом определения разницы во времени.

– Я сегодня в утренней смене, – сказал Якутский. – У меня свежая информация о Валерии Давидовой.

– Могли бы ее придержать. Думаю, что через пару дней делом займется кто-нибудь другой.

– У меня для вас наводящие сведения, – помолчав, Якутский добавил: – Мы в Усть-Куте очень интересуемся этим делом.

– Хорошо, – ответил Аркадий, чтобы не разочаровывать ребят в Усть-Куте. – Что у вас?

– У Давидовой есть очень близкая подруга. Она переехала из Иркутска в Москву. Учится в университете. Зовут Ирина Асанова. Если Валерия Давидова объявилась в Москве, то она направилась к Асановой.