По окнам стучал дождь. Он провел рукой по ее белевшему в темноте бедру.

– Я все равно ненавижу то, чем ты занимаешься, не беру назад ни одного слова, – сказала она. – Но, когда ты во мне, ничего другого не существует. Мне кажется, будто ты уже давно мой.

И сверху, и снизу могли подслушивать, но страх только обострял чувства. Кончики ее грудей оставались твердыми.

– Насчет Валерии ты ошибаешься, – сказала она. – Валерии было некуда бежать. Осборн это знал, – она разгладила его волосы. – Ты мне веришь?

– Про Валерию – да, в остальном нет.

– А чему же ты не веришь?

– Ты знаешь, что Валерия и Костя делали для Осборна.

– Да, знаю.

– Мы все еще враги, – сказала она.

Ее взгляд прошел сквозь него, как камень сквозь воду.

– Это тебе, – он набросил на нее косынку.

– Это еще зачем?

– Вместо той, что ты потеряла в метро.

– Мне нужны платье, пальто и сапожки, а не косынка, – рассмеялась она.

– У меня хватило только на косынку.

Она поглядела на нее, стараясь разобрать в темноте, какого она цвета.

– Тогда это должна быть чудесная косынка, – сказала она.

– Неважно, насколько нелепа ложь, если эта ложь – твой единственный шанс спастись, – сказала она. – Неважно, насколько очевидна правда, если эта правда заключается в том, что тебе никогда не спастись.

Позвонил Миша. В голосе паника. Аркадий стал одеваться. Ирина еще спала. Рукой обнимала опустевшее после него место.

– Мне нужно встретиться с приятелем. Мы остановимся по дороге, – сказал Аркадий усаживающемуся в машину Кервиллу.

– У меня осталось всего четыре дня, а я, ожидая вас, вчера потерял целый день, – ответил Кервилл. – Или вы сегодня скажете мне, кто убил Джимми, или я убью вас.

Отъехав от «Метрополя» и разворачиваясь на площади Свердлова, Аркадий рассмеялся:

– У нас приходится все время стоять в строю.

На Серафимова, 2, они поднялись на второй этаж. На двери, вопреки ожиданиям Аркадия, не было ни замков, ни приклеенных объявлений. Он постучал, и ему открыла дверь пожилая женщина с младенцем на руках. На безволосой головке нежные прожилки вен. Женщина покосилась на удостоверение Аркадия.

– Я думал, что квартира будет опечатана, – объяснил он. – Здесь неделю назад погибли двое – владелец квартиры и сотрудник милиции.

– Я бабушка и ничего здесь не знаю, – она перевела взгляд с Аркадия на Кервилла. – А вообще, зачем пустовать хорошей квартире? Жилья-то не хватает.

Если смотреть, стоя в дверях, от Бориса Голодкина и следов не осталось. Исчезли принадлежавшие спекулянту ковры, проигрыватели и кучи заграничного барахла. На их месте появились диван, служащий постелью, расползающаяся коробка с посудой и допотопный самовар. Будто Паша и Голодкин погибли совсем в другой квартире.

– Вы здесь сундука не находили? – спросил Аркадий. – Может быть, в подвале, в кладовке? Похожего на церковный ларь.

– Зачем нам нужен церковный ларь? Что нам с ним делать? – Она отошла, уступая дорогу. – Смотрите сами. Мы люди честные, нам прятать нечего.

Перепуганный младенец прятался на груди у бабушки, вот-вот разревется. Аркадий улыбнулся, и тот настолько поразился, что заулыбался в ответ слюнявым беззубым ротиком.

– Вы совершенно правы, – сказал Аркадий. – Зачем пустовать хорошей квартире?

Аркадий встретился с Мишей в маленькой церквушке в конце улицы Серафимова. Это была церковь бог знает какого святого, одна из огромного большинства церквей, давно переименованных в «музеи», лишенных святых реликвий и умерщвленных реставрацией. Обваливающиеся стены обнесены гнилыми лесами. Аркадий толкнул дверь и ступил в темноту, успев разглядеть, прежде чем закрылась дверь, лужи и птичий помет на каменном полу. Вспыхнула спичка и зажглась свеча, осветив Мишу. Глаза Аркадия различили четыре центральные колонны, поломанный иконостас и льющийся со свода слабый свет. Капала и сочилась по колоннам дождевая вода. Когда-то церковь была украшена изнутри иконами с изображениями Христа, ангелов и архангелов. Теперь штукатурка потрескалась, краски поблекли и в свете свечи виднелась одна опалубка. В закрытых ставнями окнах свода шуршали крыльями голуби.

– Ты рано, – сказал Миша.

– Что-нибудь с Наташей? Почему нельзя было поговорить у тебя дома?

– Ты пришел на полчаса раньше.

– Ты тоже. Давай, рассказывай.

Миша выглядел очень странно, не причесан, одежда мятая, словно он в ней спал. Аркадий был рад, что уговорил Кервилла остаться в машине.

– Что-нибудь с Наташей? – спросил он.

– Нет, с Зоей. Ее адвокат – мой приятель, и я слышал ее заявление в суде. Разве ты не знаешь, что ваше дело слушается завтра?

– Нет, не знаю, – Аркадий не выразил удивления. Новость его не тронула.

– Все говорят о партии то же, что и ты, но не для того, чтобы повторять в суде. А ты старший следователь. А что ты говорил обо мне? – спросил Миша. – И ты говорил такие вещи обо мне, об адвокате? Она и об этом заявила. Теперь мне придется расстаться с партбилетом. Этот суд для меня конец, мне уже не подняться.

– Извини.

– Знаю, ты никогда не был настоящим членом партии. Я изо всех сил старался помочь тебе в продвижении по службе, а ты такое швырнул мне в лицо. Теперь твоя очередь помочь мне. Сюда подойдет Зоин адвокат. Ты должен отрицать, что когда-либо в моем присутствии допускал антипартийные высказывания. Может быть, в присутствии Зои, но не в моем. Или она, или я. Кому-то ты должен все-таки помочь.

– Тебе или Зое?

– Будь добр, ради старой дружбы.

– Я бы сказал, что мы не просто старые друзья, а самые близкие друзья. Ну, а на бракоразводных процессах говорят всякое, только никто не принимает это всерьез. Уже поздно.

– Сделай это ради меня.

– Хорошо, говори, как его зовут. Я ему позвоню.

– Нет, он едет сюда, мы договорились встретиться здесь.

– Разве у него нет конторы или телефона?

– Сейчас его нет на месте, он едет сюда.

– И что, будем говорить здесь, в церкви?

– В музее. Видишь ли, он не хочет огласки, как-никак разговор с мужем клиентки и все такое. Он еще делает мне любезность.

– Я не могу ждать полчаса, – Аркадий вспомнил, что в машине ждет Кервилл.

– Клянусь, он будет раньше. Я бы не просил тебя без нужды. – Миша вцепился Аркадию в рукав. – Так подождешь?

– Хорошо, немного подожду.

– Он скоро будет.

Аркадий прислонился к колонне, пока не почувствовал, что шея намокла от сочащейся сверху воды. Он прикурил от Мишиной свечи и зашагал вокруг колонн. Чем дольше он находился в церкви, тем больше можно было разглядеть. Он подумал, что старые росписи, пожалуй, лучше смотрятся в слабом свете. Многие изображенные на стене фигуры были с крыльями, хотя, по правде, он не мог отличить ангелов от архангелов. Крылья легкие, невесомые. Сами ангелы похожи на птиц, поблескивали их глаза и мечи. Алтаря не было. Надгробья выдраны с мест, на их месте ямы, похожие на разрытые могилы. Глаза и уши привыкли к обстановке. Он услышал, как пробежала вспугнутая мышь. Ему казалось, что он слышит не только, как капли ударяются о пол, но и как они отрываются от потолка. В свете свечи он заметил, что, хотя в церкви было холодно, Миша вспотел. Взгляд его остановился на синеватых очертаниях закрытой двери.

– Помнишь, – внезапно сказал Аркадий и увидел, как Миша испуганно вздрогнул, – когда мы были мальчишками, нам тогда было лет по десять, не больше, как мы однажды ходили в церковь.

– Нет, не помню.

– Мы пошли, потому что ты хотел доказать мне, что Бога нет. Церковь была действующая, и мы вошли в самый разгар службы. Кругом стояли старики, длиннобородые священники. Ты подошел к ним и заорал: «Бога нет!» Все рассердились и, думаю, немножко испугались. Я-то впрямь перепугался. Потом ты заорал: «Если Бог есть, пусть он убьет меня. И Аркашу тоже». Я страшно испугался. Но нас не убило, и я считал тебя самым храбрым человеком на свете. И мы гордо прошествовали наружу, помнишь?