— Он худенький для своего возраста, но уже умеет читать.

— Сколько тебе лет, мальчик?

— 26 февраля исполнилось шесть лет, да, сеньора.

— Очень хорошо. Давайте заполним карточку. Прежде, данные родителей.

Глория назвала имя папы. Когда она должна была назвать имя мамы, то сказала только: Эстефания де Васконселос. Я не вытерпел и добавил:

— Эстефания Пинагé де Васконселос.

— Как?

Глория немного покраснела.

— Она, Пинагé. Мама дочь индейцев.

Я почувствовал гордость, потому что, похоже, был единственным в этой школе, кто носил индейское имя.

Затем Глория подписала бумагу и остановилась в нерешительности.

— Еще что-нибудь, девочка…

— Я хотела бы узнать, насчет формы… Вы знаете… Папа без работы, и мы собственно бедные.

Она поняла, и приказала мне повернуться, чтобы снять размер и номер, и закончила осмотром моих заплаток.

Записала номер на бумаге и отправила нас внутрь искать донью Эулалию.

Донья Эулалия тоже подивилась моему размеру, а форма самого малого размера, которая у нее нашлась, делала меня похожим на оперившегося цыпленка.

— Это, единственное, но оно большое. Какой малюсенький мальчик!..

— Возьму ее и ушью.

Я вышел полностью довольный с комплектом формы в подарок. Представляю, лицо Мизинеца, когда увидит меня в новой одежде и учеником!

В конце дня, я ему все рассказывал. Что там было, чего там не было…

Бьют в большой колокол. Но не настолько, как в церкви. Понял, нет? Все входят в большой двор и ищут место, указанное учительницей. После чего она приходит и строит нас в колонну по четыре, и все идем, как будто мы ягнята, в класс. Ученик садится за парту, она имеет крышку, которая открывается и закрывается, там я все храню. Мне нужно выучить кучу гимнов, так как учительница сказала, чтобы стать хорошим бразильцем и «патриотом», каждый должен знать гимн нашей страны. Когда я его выучу, то спою тебе, хорошо, Мизинец?

И пошли новости. Драки. Открытие мира, где все было новым.

— Девочка, куда ты несешь эти цветы?

Она была чистенькая, несла в руке обернутые книгу и тетрадь. У нее были две косички.

— Я несу их своей учительнице.

— А зачем?

— Потому что ей нравятся цветы. А любая примерная ученица носит цветы своей учительнице.

— А мальчики тоже могут их приносить?

— Если вашей учительнице это нравится, то да.

— Точно?

— Да.

Никто не приносил даже одного цветка моей учительнице, Сесилии Пайм. Наверное, потому что она была некрасивой. Если бы не это пятно на глазе, она не была бы так некрасива. Но она была единственная, которая давала мне, время от времени, монету купить печенье с начинкой у кондитера во время перемены.

Я посмотрел в других классах, все цветочные вазы на столе были с цветами. Только ваза моей учительницы продолжала пустовать.

Мое самое большое приключение было это.

— Ты знаешь что, Мизинец? Сегодня я смог поймать «летучую мышь».

— Этого знаменитого Лусиано, который как ты говорил, будет жить здесь, во дворе?

— Нет, малыш. «Летучая мышь», которая едет. Вцепишься в автомобиль, который медленно едет рядом со школой, и примостишься на заднем колесе. И так едешь, какая красота. А когда он доезжает до угла, за который он должен въехать, то он останавливается, чтобы посмотреть едет ли другая машина, и тогда спрыгиваешь. Но прыгать надо осторожно. Потому что если спрыгнешь на скорости, то ударишься задницей об землю и раздерешь руки.

И так мы беседовали обо всем, что происходило в классе и на переменах. Надо было видеть, как он раздулся от гордости, когда я ему рассказал, как на уроке чтения, Сесилия Пайн сказала, что я читаю лучше всех. Лучший «читатель». У меня возникли некоторые сомнения, и я решил, что при первой же возможности, спрошу дядю Эдмундо, действительно ли здесь подходит слово «читатель».

— Однако, снова поговорим о «летучей мыши», Мизинец. Чтобы ты понял это, представь, это почти так же прекрасно, как скакать на лошади на твоей ветке.

— Но со мною не опасно скакать.

— Не скачу, да? А когда скачешь, как сумасшедший по равнинам Запада, во время охоты на бизонов и буйволов? Ты уже забыл?

Ему пришлось согласиться со мною, потому что он никогда не мог в споре победить меня.

— Но, есть одна, Мизинец, есть одна, куда, ни у кого нет смелости, сесть. Знаешь, которая? Это большая машина Португальца, Мануэлья Валадареса. Ты когда-нибудь, видел, более неприятное имя, чем это? Мануэль Валадарес…

— Оно неприятное, да. Но я думаю о другом.

— Ты думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь? Да, знаю это. Но в данное время, нет. Дай мне еще потренироваться. Потом я рискну…

И в такой радости проходили дни. Однажды утром я появился с цветком для моей учительницы. Она очень взволновалась и сказала, что я настоящий рыцарь.

— Знаешь, что это такое Мизинец?

— Рыцарь, это хорошо воспитанный человек, который похож на принца.

Все эти дни я входил во вкус учебы и проявлял с каждым разом все большее прилежание. Никогда не было ни одной жалобы на меня. Глория говорила, что я спрятал своего чертика в ящик и превратился в другого мальчика.

— Ты веришь в это, Мизинец?

— Похоже, что да.

— Тогда я раскрою тебе один секрет, но только не сейчас!

Я рассердился на него. Но он не придал этому слишком большое значение, потому что знал, что моя досада не длится много.

Секрет имел место вечером, и мое сердце почти выпрыгивало из груди от нетерпения. Фабрика запаздывала со своим гудком, а люди с выходом. В летние дни вечер приходил поздно. Даже ко времени еды не наступал. Я был у калитки, видя все, не вспоминая о кобре и не думая ни о чем. Я сидел и ждал маму. Жандира даже удивилась и спросила, не болит ли у меня живот из-за того, что кушал зеленные фрукты.

Фигура мамы показалась из-за угла. Это была она. Никто в мире не был похож на нее. Я вскочил одним прыжком и побежал ей навстречу.

— Добрый вечер, мама, и поцеловал ей руку. Даже на слабо освещенной улице я видел, что ее лицо было очень усталым.

— Ты много сегодня работала, мама?

— Много сынок. На ткацкой фабрике такая жара, что никто не выдерживает.

— Дай мне сою сумку, ты очень устала. Я понес сумку с пустыми судками внутри.

— Много нашалил сегодня?

— Немного, мама.

— Почему ты меня ждал?

Она начала догадываться.

— Мама, ты хотя бы немножко любишь меня?

— Люблю тебя, как и других. А что?

— Мама, ты помнишь, Нардиньо? Тот, племянник Деревянной Ноги. Она засмеялась.

— Теперь вспомнила.

— Знаешь, мама? Его мама пошила ему очень красивый костюм. Он зеленый с белыми полосками. Имеет жилет, к которому пристегивается воротник. Но он ему мал. А у него нет ни одного маленького брата, который бы мог его носить. И сказал, что хочет продать его…. Ты не купишь мне его?

— Ай, сынок! Все так трудно!

— Но он продает его в два раза дешевле. И не дорого. В оплату не входит даже пошив.

Я повторял слова Якова, ростовщика. Она хранила молчание, подсчитывая в уме.

— Мама, я самый старательный ученик в классе. Учительница сказала, что я получу премию…. Купи мне его, мама. Уже столько времени у меня не было никакой новой вещи…

Однако ее молчание наводила на меня тревогу.

— Слушай, мама, если не этот, то у меня никогда не будет костюм поэта. Лалá сделает мне галстук с большим бантом, из куска шелка, который у нее есть…

— Хорошо, сын. Я поработаю одну неделю сверхурочно и куплю тебе твой костюмчик.

Я поцеловал ей руку и пошел, прижав ее руку к своему лицу, пока мы не вошли в дом.

Вот так я приобрел костюм поэта. Он был такой красивый, что дядя Эдмундо повел меня сфотографироваться на портрет.

Школа. Цветы. Цветы. Школа…. Все шло очень хорошо, пока Годофредо не вошел в мой класс. Попросив разрешения, он стал говорить с Сесилией Пайм. Единственное, что я узнал, это то, что он показал на цветок в вазе. Затем он вышел. Она с грустью посмотрела на меня.