— Но это, же не кобра, друзья! Это всего лишь старый женский чулок.

В страхе я забыл подобрать «кобру». Я погорел.

За коброй тянулась нить, а нить шла к нашему дому.

Три знакомых голоса произнесли одновременно:

— Это был он!

Теперь шла охота не на кобру. Смотрели под кроватями. Ничего. Прошли рядом со мною, я даже не дышал. Вышли посмотреть снаружи дома. У Жандиры возникла мысль:

— Мне кажется, я знаю, где он находиться!

Подняла крышку корзины, вытянула меня за уши и отнесла в столовую.

На этот раз мама била меня сильно. Туфля запела, и мне пришлось кричать, чтобы уменьшить боль, и чтобы она закончила наказывать меня.

— Зараза! Ты не знаешь, как трудно носить ребенка шести месяцев в животе.

Лалá прокомментировала с издевкой:

— Он сильно припозднился, давая премьеру на улице!

— А сейчас в постель, бесстыдник.

Я вышел, потирая задницу, и лег вниз лицом. Мне повезло, что папа ушел играть в карты. Я остался в темноте, глотая остаток слез и думая, что постель самая лучшая вещь в мире для лечения побоев.

На следующий день я поднялся рано. Надо было выполнить два важных дела: первое — выяснить как бы, между прочим. Если кобра еще там, то я ее заберу и спрячу под рубашкой. Я еще мог ею воспользоваться в другом месте. Однако ее не было. Будет трудно найти другой чулок, из которого получится такая же хорошая кобра, как из того.

Я развернулся и пошел в дом Диндиньи. Надо было поговорить с дядей Эдмундо. Вошел в дом, зная, что для пенсионеров это еще рано. Посему он еще не ушел играть в спортивную лотерею, или как он говорил, — «сделать себе праздник», и купить газеты.

Так и было, он сидел в зале, раскладывая новый пасьянс.

— Благословите, дядечка!

Он не ответил. Притворяясь глухим. В доме все говорили, что ему нравилось так делать, когда он не хотел разговаривать.

Со мною он так не делал. Кроме того (как мне нравится это слово — кроме того), со мной он не был слишком глухим. Я потянул его за рукав рубашки, как всегда мне понравились подтяжки в шахматные черно белые клеточки.

— А! Это ты…

Он сделал вид, что не заметил меня.

— Как называется этот пасьянс, дядя?

— Часы.

— Он красивый.

Я уже знал все карты колоды. Единственно, что мне не нравилось очень, был валет. Не знаю почему, он был похож на слугу короля.

— Ты знаешь дядя, я пришел поговорить об одном деле с тобой.

— Я уже заканчиваю, как закончу поговорим.

Но он тут, же смешал все карты.

— Не вышло?

— Нет.

Собрал карты в кучу и отставил их в сторонку.

— Хорошо, Зезе, если твое дело — это «дело» денег то, он потер пальцами, у меня нет ни сентима.

— Ни одной монетки для шариков?

— Он рассмеялся.

— Одна монетка может и есть, кто знает? Он засунул руку в карман, но я прервал его.

— Я пошутил, дядя, дело не в этом.

— Тогда о чем речь?

Я чувствовал, что он был очарован моей «скороспелостью», а после того как я ему прочитал не учась этому, отношения наши намного улучшились.

— Мне надо узнать одну важную вещь. Способен ли ты петь, если при этом ты не поешь?

— Что-то я не понял хорошо.

— Вот так. И я спел строфу из «Маленького дома».

— Но ты, же поешь, разве не так?

— Вот в этом-то вся суть. Я могу делать все это внутри, при этом не пою снаружи.

Он посмеялся над моим простодушием, но не понял, что собственно мне надо.

— Слушай, дядя, когда я был маленький, то думал что внутри у меня сидит птичка, которая пела. Это она пела.

— Ага! Это чудо, что у тебя есть такая птичка.

— Ты не понял. Пойми, сейчас я почти не доверяю этой птичке. А когда я говорю, то я вижу изнутри?

Он понял и посмеялся над моей растерянностью.

— Сейчас объясню тебе, Зезé. Знаешь, что это такое? Это означает, что ты растешь. Когда ты растешь, то эта штука, которая как ты сказал «говорит и видит», называется мышление. Мышление делает то, что как я тебе говорил, ты очень скоро будешь иметь…

— Возраст разума?

— Очень хорошо, что ты помнишь. И тогда происходит чудо. Мышление растет, растет и берет под свое начало нашу голову и сердце. Оно живет в наших глазах и в каждом моменте нашей жизни.

— Я понял. А птичка?

Птичка, была создана Богом, чтобы помогать детям, открывать суть вещей. Затем, когда ребенку птичка уже больше не нужна, она возвращается к Богу. А Бог устанавливает ее в другого умного ребенка, как ты. Разве это не прекрасно?

Я засмеялся счастливый, потому что у меня было «мышление».

— Да. Теперь я пойду.

— А монетка?

— Сегодня нет. Я буду очень занят.

Я вышел на улицу, думая обо всем этом. Однако я вспомнил одну вещь, которая наводила на меня грусть. У Тотоки была очень красивая птичка, такая ручная, что сидела на его пальце, пока он менял ей корм. Он мог даже оставить клетку открытой, а она не улетала. Однажды Тотока забыл ее и оставил клетку на солнце. Раскаленное солнце убило ее. Я помню, как Тотока держа ее в руке, плакал, плакал над мертвой птичкой, держась за лицо. И говорил:

— Никогда больше, никогда больше не буду держать птичку в неволе.

Я был с ним и сказал:

— Тотока, я тоже не буду держать птичку в неволе. Я пришел домой и прямиком направился увидеться с Мизинцем.

— Ксурурука[19], я пришел сделать одно дело.

— Что за дело?

— Давай подождем немного? Давай. Я сел и прислонил голову к его стволу.

— А что это мы должны подождать, Зезé?

— Чтобы по небу прошло очень красивое облако.

— А зачем?

— Хочу освободить свою птичку. Если я ее освобожу, то я не буду в ней нуждаться…

Мы стали смотреть на небо.

— Это оно, Мизинец?

Облако плыло очень медленно, было довольно большим, похожее на белый с зазубринами лист.

— Это оно, Мизинец. Я встал, взволнованный, открыл свою рубашку. Почувствовал, как она вышла через мое худое плечо.

— Лети, лети, моя птичка. Очень высоко. Поднимись, пока не долетишь до пальца Бога. Бог отнесет тебя другому мальчику, и будешь ему красиво петь, как ты всегда пела мне. Прощай, моя красивая птичка!

Внутри я почувствовал бесконечную пустоту.

— Смотри, Зезé. Она села на палец облака.

— Я видел это…. Приложив голову к сердцу Мизинеца, я стал смотреть на облако, которое продолжало свой путь.

— Никогда я не вел себя плохо с ней…

Я повернул голову к его ветке.

— Ксурурука.

— Что случилось?

— Будет некрасиво, если я заплачу?

— Плакать никогда не некрасиво, малыш. А почему?

— Не знаю, пока еще не привык. Кажется, что здесь внутри находиться пустая клетка…

Глория позвала меня очень рано.

— Дай посмотрю твои ногти.

Я показал ей руки, и она проверила.

— А теперь уши.

— Ну, Зезé!

Она отвела меня к баку, намочила тряпку с мылом и стерла мою грязь.

— Никогда не видела человека, утверждающего, что он воин Пинагé[20] и всегда грязного. Иди, обуйся, пока я поищу чистую одежду для тебя.

Она пошла в мою комнату и вернулась. Вернулась еще. И сколько раз она возвращалась, все меньше находила нормальную вещь. Все мои штанишки были порваны, в дырках, залатанные или заштопанные.

— Никому и говорить не придется. Только посмотреть в этот ящик и люди тот час поймут, каким ужасным ребенком ты являешься. Одень эти, они чуть лучше.

И, мы направились к «удивительным» открытиям, которые мне предстояло сделать. Пришли к Школе, куда множество людей привели своих детей записывать.

— Не натвори чего-нибудь плохого и ничего не забудь, Зезé.

Мы сели в зале, где было полно детей, и все смотрели один на другого. Подошла наша очередь, и мы направились к столу директрисы.

— Это ваш братик?

— Да, сеньора. Мама не смогла придти, так как работает в городе.

— Не очень ли мал еще мальчик?