Волна необузданного гнева накрыла стража.
— Мра — а-а — зь, — зарычал он, рванувшись навстречу совокупляющейся паре.
Ремни отбросили Роберта обратно в кресло.
— Да — а-а, — неровно дыша, Маша повернула голову, приоткрыла веки, и ее замутненный взгляд устремился в сторону стража. Она улыбнулась ему и, застонав, закрыла глаза.
Гордееву вдруг пришла мысль, что на самом деле так не может быть. Сердюк в Новосибирске, наверняка уже арестован, сейчас этот негодяй находится в совершенно другом месте. Однако новая волна ревности накатила на звеньевого, и чтобы сдержаться, ему пришлось сделать глубокий вдох, задержать дыхание, а затем, секунд десять спустя, сделать выдох.
И снова раз — вдох, два — выдох… раз — вдох, два — выдох… раз — вдох, два — выдох…
Страстные женские крики проносились мимо ушей стража, он следил за собственным дыханием. Наконец, совокупляющиеся вновь скрылись в тумане, который погасил все звуки окружающего пространства. Марево потемнело, и Гордеев погрузился во мрак.
Когда Роберт открыл глаза, он с облегчением понял, что лежит в своей постели в Ростове — на — Дону.
"Хоть осознал, что это всего лишь сон, — подумал страж, — нервы никуда не годятся! Приснится же такое! Новоархангельск… плен… Маша…"
— К черту все! — прошептал Гордеев, затем посмотрел на тройное "К", вытатуированное на тыльной стороне ладони, и провел рукой по смятой простыне.
Там, где, по мнению звеньевого, должна была лежать Маша, никого не оказалась. Значит, уже принимает душ. Роберт прикрыл веки и потянулся. Приятные воспоминания прошедшей бурной ночи тут же заставили забыть о нелепом сне.
"Маша, Машенька, зайчонок …"
Возможно, Роберт еще долго бы рефлектировал в сладостной полудреме, если бы неожиданно не заиграла тихая музыка и монотонный женский голос, лишенный каких‑либо эмоций не сообщил:
— Роберт, московское время восемь утра. Пора вставать! Пора вставать!.. Роберт, московское время восемь утра. Пора вставать! Пора вставать!..
— Линда, — разочарованно простонал страж, — чтоб тебя гадину!
— Роберт, московское время восемь утра, — невозмутимо ответил голос из динамиков, встроенных в стену, — Пора вставать! Пора вставать!.. Роберт, московское время восемь утра. Пора вставать! Пора вставать!..
— Да заткнись ты уже!
— Роберт, московское время восемь утра. Пора вставать! Пора вставать!
Звеньевой, недовольно зарычав, сел на кровать. Это все Маша со своими наворотами! Купили киберкон на свою голову.
— Роберт, московское время восемь утра. Пора вставать! Пора вставать!
Страж глубоко вздохнул и так же, как и автомат, ровно и монотонно произнес:
— Линда 7 МА-77.
Музыка моментально стихла. Киберкон больше не подавал голос. Роберт, уставившись в огромное зеркало, прикрепленное к стене, озадаченно потер лоб. В последнее время он себе решительно не нравился. Вдруг краем глаза он заметил движение. Страж повернул голову и увидел в дверях Машу.
"Машенька, — с нежностью подумал Роберт, — зайчонок, тростиночка ты моя!"
Она стояла, опершись на косяк, обернутая в махровое полотенце, босая, с уже высушенными коротко стриженными каштановыми волосами.
— Если бы ты знала, милая, — сказал звеньевой, — какой гадкий сон мне приснился.
— Расскажи, — карие глаза девушки озорно блеснули, она сделала два шага по направлению к возлюбленному, — мне интересно.
— Слишком долго, — отмахнулся Роберт, — а закончился он просто ужасно. Будто ты занималась сексом с каким‑то хмырем.
— Правда? — Маша звонко засмеялась. — Ты перенапрягся, и с этим нужно что‑то делать. Придется мне тебя полечить.
Она игриво улыбнулась и легким движением руки сбросила на пол полотенце. Призывно виляя бедрами, девушка подошла к возлюбленному. Роберт мгновенно почувствовал острое возбуждение. Закрыв глаза, страж вдохнул полной грудью запах чистого тела — ее запах, коснулся ладонями маленьких аккуратных грудок.
— А ты уже готов, — полушепотом произнесла Маша, — я же говорю, ты перенапряжен.
Роберт поцеловал возлюбленную в низ живота, а потом девушка легким толчком повалила стража на кровать и села на него.
Постанывая, она ритмично двигала тазом, а он, задыхаясь, мял ее красивые грудки, чувствуя, как приближается к пику блаженства.
— Почему ты такой упрямый, — прошептала Маша, прильнув к Роберту и наращивая неистовую пляску страсти.
— Я? — выдохнул звеньевой.
— Разве ты не понимаешь, что у тебя нет другого выхода, — она поцеловала шею возлюбленного, куснула мочку уха, и зашептала, все ускоряя и ускоряя движения. — Нужно сотрудничать, дорогой, и у нас все получится.
— Ты о чем? — простонал Роберт.
— О том, что они непобедимы, — Маша коснулась языком губ Роберта и продолжила говорить:
— Они повелевают судьбами мира уже сто семьдесят семь лет, и будут повелевать ими во веки веков.
— Что ты такое говоришь, зайчонок, — взмолился страж, чувствуя что вот — вот достигнет пика, — не говори так, я люблю тебя… люблю… не говори… люблю… люблю тебя…
— А если от ста семидесяти семи отнять сто, то получится семьдесят семь, — прошептала Маша, обжигая горячим дыханием щеку Роберта.
— И что… — застонал он, прикрыв веки.
— А то, милый, что мне всего‑то семьдесят семь, — послышался дребезжащий голос, не Машин голос, — и я так молода! Я еще ой как молода!!!
Роберт открыл глаза и узрел восседающую на нем императрицу У Цзэтянь. Обвисшие, сморщенные груди, похожие на высушенные финики, тряслись в такт движениям похотливой старухи. Она скалилась, подвывая, и раскосые глаза ее излучали злое торжество. Волосы на голове стража встали дыбом.
"Без паники, — мелькнула мысль, — дыхание… дыхание… раз… два… раз… два…"
Но императрица с невероятной для ее возраста силой ударила Роберта в грудь костлявыми кулаками, и он задохнулся. Энергично вращая тазом, она прильнула к нему. Звеньевой почувствовал отвратительный запах старческого давно немытого тела. Она терлась о мужчину с неистовой яростью, а он не мог даже пошевелиться, словно невидимые цепи накрепко приковали его к кровати.
— Теперь ты мой! — победно проверещала У Цзэтянь и запустила ледяной язык в рот Роберта.
Вытаращив глаза, страж выгнулся и кончил болью. Адская судорога заставила одеревенеть непослушное тело. Язык старухи склизкой змеей заползал все дальше и дальше в глотку и далее по пищеводу вниз, к желудку. Роберт будто превратился в кусок полого почти сгнившего бревна, внутри которой ерзала холодная шипящая тварь. Нестерпимый вселенский ужас охватил его, и он закричал, проваливаясь в пустоту. Он падал в абсолютной тьме, без каких‑либо ориентиров. Он истошно вопил, содрогаясь в спазмах потустороннего страха. Он превратился в существо, неспособное контролировать себя. Он проиграл.
* * *
"Проиграл…"
Роберт лежал на жестком топчане в холодной камере. Вверху, защищенная стальной решеткой, ослепительно горела лампочка, к которой никак не могли привыкнуть глаза. Совершив над собой невероятное усилие, звеньевой повернулся на бок, к стенке. Теперь он не чувствовал злости, не чувствовал боли, не чувствовал страха, он вообще ничего не чувствовал. Он был выжат до последней капли.
"Проиграл…"
Как оказалось, трип длился четыре часа. Трясущегося Роберта окатили ледяной водой, кое‑как смыв блевоту с одежды, потом, стащив с кресла, швырнули на пол. Страж будто превратился в тряпичную безвольную куклу. Когда он услышал голос Леонарда Хосмана, то попытался поднять голову, найти мразь взглядом, но мышцы отказались слушаться.
— И это только начало, товарисч Крылов, — сказал агент, и голос его был равнодушно бесцветен, — завтра мы повторим процедуру. Завтра вы познаете еще больший ужас. Такой незавидной участи, конечно, можно избежать, начав сотрудничество. Только не думайте, что вы сумеете и дальше молчать. После четвертого укола, с началом распада личности, у семи из десяти подопытных развязывается язык, после пятого у девятнадцати из двадцати, и не было ни одного случая, чтобы хоть кто‑то молчал после седьмого укола, — Хосман подхихикнул. — Так что в ваших интересах пойти нам на встречу на взаимовыгодных условиях. Пока не поздно.
