Бик-Мирза, один из первых хищников, который сам отдал жену казака в Хиву, на беду подоспел туда же и, желая вовлечь весь род в ответственность с собою, уговаривал единоверцев своих не отдавать пленника; Кулджан делал то же, давал даже за него выкуп и хотел везти его к хивинцам. Я потерял было всю надежду; стал однакоже уговаривать султана Саналия и башкирца своего Ибетуллу Сайфулина ехать туда и, отдав Булюш-Баю на дорогу лошадей своих, отправил наконец их всех вместе. Они поехали и возвратились только на 12-й день. Они прежде всего, по общему совещанию, явились к дюрткаринцу Тляулию, бывшему разбойнику, который рассорился с Бик-Мурзою, дрался с хивинцами, бегает от них ныне, а потому и не трудно было убедить его, что он должен услуживать русским. Тляулий будучи сам болен, послал с нами Кулджана и других к Кулбаю и начал по делу этому стараться. К счастью, Бик-Мирзы в ауле не было; они успели застращать Кулбая, взяли казака, привезли к Тляулию, а потом и в караван. Тляулий при этом написал мне письмо, в котором уверял, что никогда не хотел ссориться с нами, но что притеснения наших мелких чиновников и султана-правителя причиною всех раздоров; изъявлял желание, чтобы я был послан начальством для разбора взаимных притязаний и начетов родов: дюрткара, джегалбай, тамын и табын, чтобы их помирить, заставить разделиться между собой и с нами и допускать впредь без притеснения к мене и кочевью. Словесно Тляулий изъявил готовность свою содействовать при поимке разбойника Бик-Мирзы.
Казак Степанов — человек больной, слабый и глупый; из него нельзя было выведать ничего.
Старшина джегалбайлинского рода Сютей, как я узнал здесь, виною всех беспорядков и неудовольствия джегалбайлинцев; он исподтишка представлял им стесненное их положение по случаю основания Новой линии и уговаривал противиться распоряжениям правительства. Насчет проживающих у дюрткаринцев беглых джегалбайлинцев, человек до 10, которые служат первым вожаками и предводителями шаек, остается сказать, что если бы захватить родственников их, кочующих здесь у Линии, то вероятно беглецы были бы выданы.
Русских в степи нет нигде, но беглых татар, как я уже упомянул, множество. Видя это, нельзя не пожелать, чтобы татары наши вообще отдаваемы были на службу во внутренность Империи и чтобы их в Оренбургском корпусе, откуда бегает их до половины, не было.
Относительно пути нашего замечу следующее: из Орска прошли мы чрез Иргиз до Каракума, глубоким снегом, не видав ни одного аула. За Иргизом напали на нас чумекейцы, которые считали нас разбойниками. Дело объяснилось по урану [92], по отзыву, и кончилось тем, что у нас украли трех верблюдов, которые и пропали.
В Каракуме снегу было мало, дров довольно, и мы отдохнули. Аулов не видали впрочем до самой Сырдарьи, а люди иногда навстречу выезжали. Чрез Сыр перешли мы по льду, где и встретились с хивинскими сборщиками, о чем было уже говорено. До Бухары шел караван 52 дни, т. е. около 30 верст в день. На Сыр пришли мы в 27 день, а ровно в месяц до Кувана. Впрочем, стояли мы иногда по нескольку дней на месте, а иногда делали верст до 70. Мы перешли чрез Сыр около 200 верст от устья его, при урочище Майлибай-Чаганак; ширина реки в этом месте зимою сажен 150. Разлив бывает самый большой в июле, от таящих снегов при источниках реки, и тогда река занимает все пространство между возвышенным кряжем берегов ее, версты на три и более.
Яныдарья суха вовсе и по руслу ее растут большие кусты джингила; Куван не шире как сажен 15, и всюду есть броды.
Хивинцы с осени уже рассорились и подрались с ташкентцами за сбор податей с кайсаков. Ходжа-Нияз посылал в Китинский род за закятом, и посланный воротился с известием, что и ташкентцы приехали к китинцам за податью и что толпы их пустились на разбой и на грабежи. Поэтому совет каравана нашего решил уклониться от обычного пути вправо к Аральскому морю. Этот путь по причине топких, сыпучих и голых песков еще затруднительнее обыкновенного; воды мало, а местами нет вовсе, два колодца содержали такую вонючую воду, что нельзя было даже поить ею скот. Совет кайсаков — выстрелить несколько раз в колодец — был исполнен безуспешно. Мы и лошади пили снежную воду; снег с трудом собирали в оврагах пополам с песком. По этому пути, коим мы уклонились к Хиве, есть урочища Акча-Денгиз, Унадым и другие; это солончаки, где растет саксаул; сюда приезжают хивинцы выжигать уголь. Места эти отстоят от первых хивинских деревень дня на три ходу, а баранов пригоняют в неделю.
Ташкентцы грабили кайсаков и путников между Ташкентом и Хивою во всю зиму; бараны были в Бухаре в большой цене. Южная часть Кызылкума, через которую нам довелось идти, по случаю этого обхода, гораздо бугристее северной; песчаные холмы с дом вышиною и так круты, что верблюды с вьюками непрестанно падали и опрокидывались боком и навзничь. Печальнее этой пустыни трудно себе что-нибудь представить. Бугры или сугробы лежат полосами, которые по всему Кызыл-куму, Большому и Малому, имеют постоянное направление от NNW на SSO. На колесах пройти по Кызылкуму решительно невозможно; верховая лошадь с величайшим трудом взбирается на бугры эти, покрывающие непрерывными грядами весь Кызылкум, а песок так вязок и сыпуч, что колеса погружались по самые ступицы. При выходе из Кара-Шура на Кызылкум запаслись мы снегом из приморских оврагов. Мы встретили аул, который с людьми и скотом едва не погиб; он откочевал было по слухам, что есть снег, в Кызылкум, но после первого ясного дня снег этот растаял, и аул с величайшим трудом в совершенном изнеможении дотащился обратно до Каракума. В Кызылкум заманивает кайсаков корм, но безводье крайне опасно. Кызылкумом шли мы трои сутки усиленными переходами, часов по 12 сряду. Кроме снегу, в Кызылкуме решительно нет воды. Есть предание, что здесь были некогда глубокие колодцы. По эту сторону Каракума, в нескольких часах ходу от него, есть явные остатки древнего заселения; обломки кирпичей, черепки посуды и прочее, но все сровнялось уже с землею. Между реками Куваном, Сыром и Яны все пространство исполнено таких следов древнего жилья; черепки и осколки эти доказывают, что у древних жителей была такая посуда, какой ныне нет. Большею частью виден след зеленой, иногда и голубой поливы. Ныне здешние народы не делают ничего подобного; муравленые изразцы изредко привозятся из Персии, из Мешхеда, а глиняная посуда вся простая, без поливы.
За Большим Кызылкумом следует пространство, равнина, изрезанная оврагами, состоящая из красной солонцеватой глины; почва чрезвычайно твердая и ровная. Тут на другой день караван пришел к ключевой воде, которая довольно странно наполняет в безводном пространстве этом водоем, сажени в полторы поперечника. Здесь выпили мы и скот всю воду. Родник этот называется Айгыр-Булак, от него 4 часа ходу до Минг-Булака, «тысячи родников». На топком иле, на пространстве каких-нибудь пяти или семи квадратных берет, бесчисленное множество родников, замечательно, что здесь перемешаны в расстоянии один от другого на несколько сажен родники горькие, соленые и пресные. Вода в родниках этих стоит, будто налитая по край, не течет далее, не соединяется, как бы можно было полагать, в одно русло. Вероятно, она уходит опять в землю. Место это окружено обрывистым яром, состоящим из красной глины, и похоже на огромный провал. Набрав воды, отошли мы на ночлег за два часа ходу от родников, чтобы шатающиеся разбойники нас не так легко нашли. Далее, на другой день, опять дошли до одиночного очень хорошего родника, Туш-Булак, который выпили вдруг, и многие остались без воды; пошли далее и ночевали на самой опушке песков Яман Кызыла или Малого Кызылкума, прошед двои сутки полосою, разделяющей Большой, Яман Кызылкум, ночевали без корму, без воды и без дров. Влево виднелось два больших холма, Ссулы-Тюбелик и Чум-Тюбелик, водяной и безводный холм. Далее, также влево, виднелся хребет Пте-Плдыка — Ак-Тау. Горы Букан, Куллар, Агачлы-Ирляр и проход в горах этих Кипча-Таш, коими проходят обыкновенно караваны, остались у нас далеко влево, так что мы их и не видали.
