Хан Хивы живет в дружбе со всеми своими родственниками, не как бухарский, и обедает не один, а всегда со всей семьей, До 40 человек, малых и великих. Этому причиной старший брат, инак, и на него вся Азия указывает, как на пример. Он человек кроткий, не добивается власти, и хан его уважает. Хивинские города, сама Хива и Ургенч, как говорят, гораздо хуже всякой бухарской деревни, хотя и в этой нет ничего завидного.

Стены хивинских городов весьма плохи и не могут выдержать никакого сопротивления. Хивинцы живут также хуже, простее бухарцев; пленные наши и персиане ждут русских в Хиву с того времени, как Аббас-Мирза был в Хорасане. Этому подал повод персидский батальон, составленный из русских беглых и пленных солдат. Сами владельцы Средней Азии, по невежеству своему и глупости, не имеют никакого понятия о силе и могуществе России, презирают в душе все немусульманское и коснеют в черством и однообразном невежестве своем, не заботясь о будущем, не занимаясь прошедшим. Слухи о победах наших над турками и персианами дошли сюда, в Среднюю Азию, в самом искаженном виде и большею частию почитаются какою-то сказочною молвою и мало кто этому верит. Сам кушбеги бухарский спросил меня, правда ли что мы победили персиан и турок и что взяли с них столько-то миллионов? На утвердительный ответ мой отвечал он двусмысленною улыбкою и сомнительно покачивал головою.

Хивинские воины, кара-аламаны, ходят обыкновенно в изорванных халатах и в черных-или рыжих высоких шапках; у 180 человек, которых я видел, было не более 18 самопалов и несколько копий — по недостатку древок немного; сабли были у всех, а пистолетов не было вовсе. Сабли туркменской и своей работы; лошади плохи; аргамаков было только два хороших, да с десяток похуже; прочие лошади породы джабау, некрасивая и нехорошая порода; лошади мелки, нескладны и слабы. Народ стройный, красивый; каракалпаки поплотнее, хивинцы худощавее; туркмены тонки, высоки и статны.

Хивинцы слышали, будто я везу четыре ящика сабель в подарок кайсакам. Сказка эта основана на том, что один из купцов вез четыре ящика стали, в прутьях, что верблюдов его вьючили недалеко от моего жилища в Орске, и некоторые думали, что это мой товар и сабли. Ходжа-Нияз и диван-беги [68] его, пленный персианин Джапар, всячески добивались сабель этих, наконец даже раскупорили ящики, обыскивали караван и насилу успокоились и отвязались.

Караванов не грабят они ныне для того только, чтобы пользоваться постоянным и произвольным с него побором; впрочем малейшая неприятность и ныне еще нередко имеет последствием разграбление каравана, который всегда пробирается между страхом и надеждой, и, идучи в Бухару или из Бухары, не смеет миновать пределов Хивы, где подвергается всем насильственным и произвольным поборам. У меня в ножнах шашки зашито было 300 червонцев; хивинцы удивлялись тяжести шашки и успокоились тем, что ножны, как у русских сабель обыкновенно бывают, железные и только обшиты кожею.

Рядового поляка, кажется, из Кизильского батальона в 1835 году летом поймали япасцы, от них взяли чумекейцы и отдали в счет закята Ходже-Ниязу в Хиву. Рязанов, бежавший из Хивы в Россию, а потом из Астрахани опять в Хиву, вместе с другими снова хотел уйти в Бухару; но был пойман и посажен на кол, вместе с кривым малолетком Полудовым из Орска и с Андреем Аршиновым. Андрей Аршинов, обще с братом своим, бежал из Астрахани года тому три и разбойничал по Каспийскому морю вместе с туркменами и адаевцами. Полудов был увезен вместе с отцом своим около 1827 года из Орска и ныне казнен за четвертый побег. Отец его еще жив, в Хиве, и работает на кунжутной мельнице.

Мнение, что в Азии мусульмане и тем паче сунниты не подвергаются рабству, не совсем справедливо. Татар наших нередко продают на базарах, не спрашивая их о исповедании. Те, которые живут в городе, довольно безопасны; но если их поймают где-нибудь туркмены, для чего разными хитростями заманивают в степь, то нередко привозят на базар для продажи. Равным образом среднеазийские мусульмане не исполняют наказ Корана своего и в том отношении, что никогда не освобождают пленника, принявшего их исповедание. Почти все пленники наши и все персиане, хотя большею частью только для виду, приняли, по принуждению, исповедание повелителей своих; но ни один для этого не получил еще свободы.

Яныдарья ныне суха вовсе; полуоседлые кайсаки около Сыра, занимающиеся хлебопашеством под защитой ташкентцев, сделали плотину для задержания воды, пущенной по пашням. Аральское море, по общему мнению, убывает значительно. Против устья Яны-в заливе Кара-Шур была вода верст на 20 еще во время экспедиции Циолковского в 1824 году; ныне все сухо, и море отошло далеко. Причиною этому кажется то, что устье Амударьи ныне почти вовсе занесло илом и травою, и река обратилась к Куне-Ургенчу, разливаясь далеко за оный, в песках. Жители, разоренные наводнением, повторявшимся с 1832 года, по этому случаю ежегодно основались опять в покинутом некогда Куня-Ургенче. Куня-Ургенч лежит на старом русле р. Аму; предание говорит, что когда сделана была известная плотина и река пошла в Арал, то старое русло высохло и жители принуждены были покинуть город. Ныне устье Аму обмелело, река стала разливаться по сторонам и снова подошла к Куня-Ургенчу. Само собою разумеется, что она однако же никогда не может достигнуть Каспийского моря; ей должно бы протечь до 900 верст по пескам и рыхлой почве, и на это не станет в ней воды. Она должна исчезнуть в пустыне этой, образуя болота и топи. Хивинцы, по случаю задержания в прошлом году бухарских купцов в Оренбурге и взятия подписок с хивинских купцов, что не станут держать и покупать русских пленников, уверены, что русские пойдут нынешний год в Хиву, но надеются на силу и милость своего святого Палвана, которому поручили заботиться о безопасности столицы и ханства.

Дальние кайсаки очень не расположены к хивинцам и, несмотря на изуверство исповедания своего и на подстрекательство мулл, расположены несколько более к русским, которых знают, впрочем, только понаслышке, по сказкам и басням и также боятся и не совсем им доверяют. Вообще кайсаки, за исключением самых ближних и проживавших на Линии, не имеют никакого понятия о подданстве своем и считают себя совершенно независимыми; повинуются, где этого не могут избегнуть, силе, но считают это насилием. В этом нет с их стороны ни умысла, ни упорного, обдуманного сопротивления; они вовсе не знакомы с мыслью, что они чьи-либо подданные, а привыкли думать, что состоят, временно, под властью владельца, к землям которого они по необходимости должны приблизиться.

 28 декабря встретили мы первых бухарцев; караван-баши за 6 дней послал вперед дать знать хану о прибытии каравана; навстречу выехал джилаудар [69], персианин, невольник хана, который в милости, в чести, ездит на аргамаке и величается так-сыр — почесть, оказываемая только вельможам и султанам. При нем было 10 человек; он допросил купцов, составил список товарам и ночью же отослал кушбегию. Джиляудар встретил нас между урочищами Карском и Hyp Ходжа. За два дня хода от первого бухарского селения, Кагатама, есть еще третье и ближайшее урочище, где обыкновенно встречают караваны — это Агатма. От Карока до Hyp Ходжи верст 30; столько же от последнего до Агатма, а отселе до Кагатама, первого бухарского селения, верст 25. Караван разделили под Кагатамом на 3 части: на бухарцев городских, деревенских и татар. Первым прикладывают печати к тюкам и собирают пошлину в Бухаре; вторых осматривают и собирают пошлину тут же; татар — как случится, но обыкновенно обирают их также на месте. Почва здесь всюду песчаная, переносный сыпучий песок, так что часть Кагатама и ныне еще виднеется из-под песка, засыпанная вовсе. Несмотря на это, есть сады и виноград. Беспорядочно разбросанные дворы Кагатама обнесены глиняными стенами. Тут есть дом кушбегия, в котором собирают пошлину, — бадж-хана, таможенный дом. Здесь же, в Кагатаме, сам кушбеги, великий ловчий, сокольничий, который держит пошлину на откуп и платит, как говорят, хану 80 тыс. бухарских червонных, встретил караван и управлял лично и своеручно. Впрочем, вероятно, что откупная сумма преувеличена.