Большинство петербуржцев, между тем, и не подозревали, что «наверху» происходят такие интересные вещи, а покуривали себе, и преимущественно в трактирах, вовлекая в сие занятие все большее число товарищей.

Согласно утвержденным в 1746 году правилам содержания трактиров (или, как их тогда еще называли, «гербергов», от немецкого слова «die Herberge» — «постоялый двор»), в этих заведениях полагалось иметь «кофе, шоколад, биллиард, виноградные вина, гданские и французские водки, заморский эль, бир и полпиво петербургского варенья, кое употребляется вместо квасу», а также курительный табак. Курили табак с помощью трубок.

Одним из наиболее известных любителей трубки в XVIII веке был Петр III (правил в 1761–1762 годах). Он курил табак «кнастер»[13] из глиняной трубки. Как и Петр I, его внук был большим охотником до курения и любил, чтобы курили другие. М. И. Пыляев пишет о нем следующее: «Он (Петр III. — И. Б.) всюду, куда ни ездил, всегда приказывал за собою возить целую корзину голландских глиняных трубок и множество картузов с кнастером и другими сортами табаку; куда бы государь ни приезжал, вмиг комнаты наполнялись густейшим табачным дымом, и только после этого Петр начинал шутить и веселиться». Веселился и курил Петр Федорович не долго, ибо умер на 35-м году жизни, успев перед кончиной отказаться от престола в пользу своей супруги Екатерины Алексеевны, которая, как увидим дальше, тоже была неравнодушна к табаку.

Поначалу трубки «голландки» из белой глины завозились во множестве в Петербург из-за границы, а потом их научились делать и жители города на Неве. Питерские археологи доныне находят остатки этих трубок, ибо трубки петербуржцы курили больше века (притом в специальной комнате, за запертой дверью, как бы совершая некий обряд, а не предаваясь прилюдно праздности). «Всякий проезжающий знает очень хорошо, — читаем в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя, — какие бывают» общие залы в гостиницах — «потемневшие вверху от трубочного дыма». Трубку любил и Манилов, «которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии». Трубки в те времена были «кабинетные» — из прусского янтаря с длиннейшим чубуком; бюргерские, похожие на миниатюрный саксофон; короткие «носогрейки» (по-французски — «bruleguele»; у этих трубок обламывали чубук), их курили преимущественно питерские рыбаки и иностранцы; изогнутые — так называемые «козьи ножки».

Образ мужчины с трубкой — непременная часть картины XVIII и первой половины XIX веков. Мемуаристы не обходили стороной курителей трубки, ибо без них картина была бы неполной. В. Г. Короленко в своих воспоминаниях рассказывает о встретившемся ему в детстве кучере — тот «не выпускал изо рта глиняной люльки, в которой помешивал иногда горящий табак прямо заскорузлым мизинцем». Одной этой фразы достаточно, чтобы образ «ожил».

Трубка и чубук — суть два предмета, без которых курение невозможно, во всяком случае на начальной стадии табакокурения. Первое время трубка в Питере изготовлялась из огнеупорной или фарфоровой глины красно-бурого цвета, реже — из различных камней. Первые трубки по своему наружному виду и размерам походили на маленькие кофейные чашки, на дне которых под прямым углом ответвлялся в сторону пустой цилиндрик, длиной не более одного дюйма. В этот цилиндрик вставлялся свободный конец чубука, тщательно обернутый бумагой во избежание притока воздуха в трубку. Лучшие трубки подобной конструкции привозились на берега Невы из Турции и продавались в табачных лавках под названием «стамбулки» по цене от 10 до 20 копеек за штуку.

Между тем, для того чтобы курить трубку, нужен был еще и чубук (слово турецкого происхождения, означает «трубка»), который представлял собою нечто вроде прямой трости длиной от 1 до 2 1/2 аршин, по толщине был не более обыкновенной стеариновой свечи, просверленной насквозь во всю длину буравчиком для прохождения струи дыма. Чубуки изготовлялись обыкновенно из черешневого дерева, которое доставлялось в Петербург преимущественно с Кавказа. Чубук прилаживали к трубке, набитой табаком, а к другому концу чубука приставляли янтарный мундштук[14].

Чтобы закурить трубку, требовался огонь, а способ добывания огня в XVIII веке был тот же, каким пользовались древние египтяне или полинезийцы. Вооружившись кремнем наподобие того, какой требовался для ружейных замков и продавался повсеместно по пятьдесят копеек за сотню, курильщик накладывал на кремень кусочек трута, затем, ударяя кремень стальным кресалом, извлекал искры, которые, попадая на трут, зажигали его. Трут никогда не загорался, а лишь тлел, чего было вполне достаточно для раскуривания табака в трубке.

А еще были пенковые трубки, особенно ценимые курильщиками за тонкий аромат и за то, что их не нужно обкуривать. Делались они из морского минерала «пенки», иначе называемого «афродит» или «сепиолит». Такую трубку воспел А. С. Пушкин:

Пенковые трубки (их «изобрел» некий австриец в 1723 году) отделывались обыкновенно серебром, с причудливыми украшениями; к трубкам прилагались короткие роговые чубучки, изогнутые на одном конце, с «флексиблем» (от французского слова, означающего в переводе на русский «гибкий»), оплетенным посередине конским волосом, чтобы курильщик имел возможность положить трубку в карман вместе с чубуком. А чтобы курительный табак постоянно находился под рукой, был выдуман кисет или «капшук», мешочек из какой-нибудь прочной и красивой ткани или цветного сафьяна с узорчатой вышивкой. Чехольчики были изобретены и для чубуков; шили их обыкновенно доморощенные мастерицы, полагаясь на собственный вкус и изобретательность, и украшали бисером; особенно удачные работы мастериц стоили до 50 рублей. Подчас чубуки, спрятанные в чехольчики, делались похожими на нечто вроде жезла или посоха — смотря по длине чубука.

Трубки нередко отличались весьма замысловатым внешним видом, красиво, с большим мастерством и старанием раскрашивались. Формы имели самые разные — некоторые напоминали человеческую голову или человеческое тело, фигуры животных или птиц.

Зажигательные спички впервые появились в Варшаве, в самом начале царствования Николая I. Но тогда, чтобы зажечь спичку, конец которой был смазан серой, прежде нужно было погрузить спичку в баночку с фосфором; человеку, мало-мальски знакомому с химическими реакциями, понятно, что сие занятие было не совсем безвредным для того, кто им увлекался. Спичку в том виде, как мы ее сегодня знаем, изобрел немецкий химик Камерер в 1833 году. Изобретение приобрели два венских фабриканта — и пошло-поехало. В 1866–1868 годах появились более безопасные «шведские» спички (вовсе без ядовитого фосфора), каковыми мы пользуемся доныне.

Первое время спички привозили в Петербург из Гамбурга, но с 1837 года их стали производить в самом Петербурге, пионере во многих областях и сферах, касающихся всего того, что относится к курению. В 1842 году в Петербургской губернии было уже 9 спичечных фабрик. Самой известной в XIX веке была фабрика В. А. Лапшина, о котором в следующем, XX веке, вспомнят поэты — сначала Н. Я. Агнивцев («Сегодня в руки мне попалась / Коробка спичек Лапшина»), а потом — С. Я. Маршак («А спички были Лапшина»). А потом уже никто не вспомнит. Так проходит мирская слава. Сгорает, как спички Лапшина.

Самые известные спички носили имя «Ираида» — в честь дочери фабриканта, вместе с которой Лапшин проживал в собственном доме на углу Невского проспекта (№ 71) и Николаевской (ныне Марата) улицы (№ 1).

Подержать в руках горящую спичку для курящего человека — такое же удовольствие, что и подымить сигаретой или папиросой. Со стороны всегда кажется — вот-вот обожжется, но нет, курильщики — люди рисковые, знают, на что идут. Дочь замечательного русского писателя Л. Н. Андреева на всю жизнь запомнила следующую сцену из своего детства: