Но за этим «агрессивным субъектом», как формой психологической защиты (компенсации), находилось охваченное страхом, привыкшее к внутреннему раболепию перед Богом существо. Столетиями протестантизм учил своих адептов тому, что человек — это жалкая, ничтожная тварь, которая может оправдать свое существование, лишь став угодной Богу. Вот что писал по этому поводу Э. Фромм: «Лютер не только выразил чувство ничтожности, охватившее социальные группы, к которым он обращался, но и предложил им выход. Индивид может надеяться стать угодным Богу, если он не только признает собственную ничтожность, но и унизит себя до последней степени, откажется от малейших проявлений своей воли, отречется от своей силы и осудит ее» [4, с. 76]. В подтверждение сказанного им приведем слова самого М. Лютера: «…Бог подлинно обещал Свою благодать смиренным, т.е. тем, кто поверил в свою погибель и отчаялся в себе» [5, с. 209].

Сотни тысяч людей бежали в Новый Свет не только от политических репрессий и экономических несвобод, но и от ощущения своей собственной ничтожности, возникшей в духовно–психологической атмосфере Европы. Попадая на бескрайние просторы Северной Америки, европейские изгои начинали свою жизнь с «чистого листа», превращаясь в энергичных, неутомимых колонизаторов, осваивающих не только новые земли, но и новые формы социальной жизни. Однако именно острое, невыносимое ощущение своей малости, никчемности, ущербности заставляло их искать разнообразные формы компенсации путем бурной, ничем не сдерживаемой деятельности. Именно поэтому вся неуемная, фонтанирующая энергия американцев, позволившая достичь Соединенным Штатам больших высот в бизнесе и политике, исходит из их сильного и глубокого чувства собственной неполноценности, взращенного специфической идеологией пуританства и непрерывными гонениями, которым подвергались они и их предки в Европе. Как подчеркивал Э. Фромм, «избавиться от невыносимого состояния неуверенности, от парализующего чувства собственного убожества можно только тем способом, который так отчетливо предлагает кальвинизм: развить лихорадочную деятельность, делать что–нибудь. При этом активность приобретает принудительный характер: индивид должен быть деятелен, чтобы побороть свое чувство сомнения и бессилия» [4, с. 84].

Стимулируемая в массовом сознании господствующей идеологией жажда наживы и стремление к абсолютной свободе действий ввели в завершающую фазу формирование духовно–психологического типа делателя (западного человека), который впервые проявился в итальянских республиках эпохи Возрождения.

Со временем, как было показано выше, суровая фигура Бога исчезает под разлагающим воздействием рационализма, прагматизма и материализма, а «парализующее чувство собственного убожества» — остается. Этот глубинный комплекс неполноценности компенсируется стремлением к предельной свободе деятельного самоутверждения. Однако, как заметил еще

К. Маркс, исследуя западное общество, в нем: «Право человека на свободу основывается не на соединении человека с человеком, а, наоборот, на обособлении человека от человека. Оно — право этого обособления, право ограниченного, замкнутого в себе индивида» [6, с. 400]. В результате восприятие людьми друг друга как преграды на пути к личной свободе, глубокая отчужденность человека от человека создали мир вечной и непримиримой борьбы «всех против всех», в котором конкуренция между индивидами практически целиком подавила любые формы их солидарности. С самого раннего детства американец воспитывался и воспитывается с мыслью о том, что ему надо надеяться лишь на самого себя, что помощи ждать неоткуда (даже со стороны близких родственников), что люди, которые его окружают, — это враги, мечтающие о его поражении или даже гибели, что единственная возможность уцелеть заключается в восхождении на вершину абсолютного успеха с одновременным подавлением явных и потенциальных конкурентов.

Вот как об этом свидетельствует А. Зиновьев: «Западоиды появились и достигли современного состояния в рамках западно–европейской цивилизации, в которой «Я» играло доминирующую роль в паре «Я — Мы» и было развито сильнее, чем у других народов и в других цивилизациях, а «Мы» было объединением сильно выраженных «Я», можно сказать — в рамках Я–цивилизации. <…> В этом смысле западоиды суть индивидуалисты, а их общество — индивидуалистическое.

Весь образ жизни западных стран есть результат и проявление индивидуализма западоидов. Если в нескольких словах выразить его психологическую суть, то можно сказать, что фундаментальным принципом бытия западоидов является такой: работать на себя, рассматривая всех прочих как среду и средство бытия» [7, с. 47].

Американское общество в ходе жестокой и непримиримой борьбы отдельных индивидов между собой оказалось разделенным на огромное количество относительно закрытых экономических, социальных, культурных и этнических групп, имеющих жесткую, порой тоталитарную, структуру и находящихся в непрерывном и разнообразном противостоянии.

Те же формы вынужденного социального сосуществования, что возникли в американском обществе, основаны на принципах жесткого господства и подчинения, которые пронизали не только общественные и экономические отношения, но и личные.

В вышеупомянутых условиях сохранить общество как некое системное целое могла лишь мощная государственная структура, контролирующая все стороны человеческой жизни. Естественно, что удержать под контролем массу вооруженных, достаточно независимых и не склонных кому–либо подчиняться людей, особенно на начальных этапах становления государственности США, прямым, открытым насилием было невозможно. Именно поэтому американским правителям пришлось искать скрытые (неявные) формы принуждения, используя духовно–психологические особенности населения Соединенных Штатов.

Поставить какие–то ограничения западному человеку, ориентированному в своей жизни на деятельное проявление своего «Я» во вне, путем принуждения было невозможно. Правящие круги прекрасно понимали, что запретить делателю делать то, что он хочет, — крайне сложно, а потому возводили западную систему тотального контроля на основе методов управления мотивацией человека. В данном случае действовал простой принцип: если американца нельзя открыто принудить к чему–то, необходимо создать условия, при которых он сам, без явного принуждения, выполнит необходимое. Таким образом, западная система многоуровнего управления обществом стала совокупностью механизмов манипулирования партикулярной, эклектичной, лишенной духовного единства (внетрадиционной) человеческой массой. Изолированный, психологически и интеллектуально несамостоятельный индивид, целиком ориентированный на добывание материальных благ и их потребление, становится условием существования вышеупомянутой системы.

Вот что по этому поводу писал Э. Фромм: «Мы не в состоянии увидеть, что, хотя человек избавился от многих старых врагов свободы, в тоже время появились новые враги; причем этими врагами становятся не столько разного рода внешние препоны, сколько внутренние факторы, блокирующие полную реализацию свободы личности» [4, с. 95]. При этом он добавлял: «Мы зачарованы ростом свободы от сил, внешних по отношению к нам, и, как слепые, не видим тех внутренних препон, принуждений и страхов, которые готовы лишить всякого смысла все победы, одержанные свободой над традиционными ее врагами. <…> Мы забываем, что проблема свободы является не только количественной, но и качественной» [4, с. 96]. В связи с этим можно вспомнить слова А. И. Герцена, который точно подметил (в книге «Былое и думы»), что американцы могут обходиться без правительства, так как сами исполняют должность царя, жандармского управления и палача.

С развитием коммуникационно–информационных систем уровень манипулятивности западных народов вообще, и американцев в частности, значительно повышается. Фактически с помощью газет, радио, а потом и телевидения правящая элита начинает формировать их сознание, а потому потребности, ценности, миропонимание, мироотношение и т.п. Вот как это прокомментировал О. Шпенглер: «Европейско–американская политика «одновременно», благодаря прессе, создала распространившееся на всю планету силовое поле духовной и денежной напряженности, в сферу влияния которого попадает каждый человек, даже не осознавая этого. Он вынужден думать, желать и действовать так, как полагает целесообразным сидящий где–то вдалеке правитель» [8, с. 608]. При этом немецкий мыслитель добавил: «Сначала люди не могли и подумать о свободной мысли, теперь об этом разрешено думать, но никто на это больше не способен. Все хотят думать только то, что должны хотеть думать, и именно это воспринимается как собственная свобода» [8, с. 612].