— Вечер добрый, сестренка. Я тебе покушать организовал.

— Шеф-повар?

— Не повар, но шеф. Ты ужин-то похерила со своими корягами.

Дура я. Пашины ребята не в состоянии оценить коряжий порыв, и мое отсутствие в столовой их предводителя насторожило.

— Спасибо, братишка, заходи.

Я усадила его на линолеум. Ткнула в первый попавшийся деревянный выступ:

— Паша, ты сообразительный, у тебя есть вкус. Это нос или бровь?

Через пятнадцать минут он пополз к выходу. Я поймала его за ботинок с целью продолжить идентификацию коряг с Аристотелем, королем Георгом Пятым и Гитлером.

— Поля, дед не просыхает, он тебе мозги запудрил, чтобы толкнуть эти ветки и надраться. Поля, я сейчас за Валериком сгоняю, он парень начитанный, сразу всех признает.

— Пусть твой Валерик ко мне не приближается.

— Я передам.

Вот и Паши не стало. Какие они метеористые. Я составила деревянные скульптуры на стол и — гулять так гулять — навестила старика в сторожке. Разумеется, в окно посмотрела. Он что-то строгал несуразным, обмотанным изолентой ножом. Бутылка водки напротив была пуста всего на четверть.

Я вернулась к санаторию, обогнула его и перепрыгнула за ограду на чужую землю. Безумная, согласна, идея по звуку найти родник вела меня. Было уже темно, и вода напевала себе колыбельную. Все стремящееся к покою музыкально. От избушки над ключом были четко видны электрические ориентиры санатория «Березовая роща». Как он мне надоел. И в нем обитала совершенно средневековая Инна.

Я покурила, подумала обо всем и ни о чем и вынуждена была признать, что днем мне здесь было лучше. Октябрьская листва — постель неуютная. Предстояло подниматься, брести на свет, укладываться спать. Если удастся. А удастся ли, если, например, при входе на вас потянуло сквозняком, хотя балкон вы заперли? Если коренастая тень метнулась за выступ кирпичной стены? Что, Крайнев не выдержал пыток и выдал меня как сообщницу? Паша обнаружил сенсационную связь между Аристотелем, Георгом Пятым и Гитлером и явился проверить свои догадки по моим корягам? Измайлов вспомнил, что в пионерском лагере бывает родительский день и нагрянул? Все, хватит с меня приключений. Не всей же бригадой Балерины обидчики топчут балкон. А одному я сейчас шишку на башке построю, закачается. Яростно хлопнув дверью, я взбила покрывало и одеяло на кровати и шмыгнула в укромность между шкафом и стулом. Когда я приподняла голову, мужчина склонился над комом постельного белья. Тот момент. Я схватила стул обеими руками, подскочила и со всей дури врезала ему. А дури во мне скопилось немеренное количество.

Как я оказалась на лопатках, анализу не поддается. Удерживая меня колом локтя, ночной гость шарил по тумбочке, пока не нащупал лампу. Если он нанесет мне ответный удар по лбу этой штуковиной, я пропала. Тащить в процедурный кабинет будет незачем. Однако он просто засветил возможное орудие убийства.

— Вик, — ахнула я, — Вик, родной, прости, пожалуйста.

— Я соскучился, как старорежимный жених, — трагическим шепотом возвестил полковник. — Хотел преподнести сюрприз, хоть до утра побыть с тобой. А ты меня в шею.

— Непредсказуемый мой, я не думала, что это ты.

— Надеюсь, детка. С одной стороны, ты девушка явно честная. С другой, чем так нападать, разумнее спуститься в холл и поболтать до рассвета с дежурной.

— Вик, тебе плохо, ссадины, синяки? — суетилась я.

— Не беспокойся, Поленька, полые алюминиевые трубки и две картонки, этим не больно, — хорохорился Измайлов.

Бравый полковник распустил было руки, но я его отпихнула, закрыла балкон, плотно задернула шторы и заколола их в месте сближения тремя булавками.

— Преследуешь цель сделать меня онанистом? — полюбопытствовал Вик.

— Милый, я решила, что отшибла тебе лирический настрой…

— Своеобразные у тебя представления о локализации лирики в воздержанном мужском теле.

— Так отвыкла уже, не обессудь.

И я принялась вдалбливать своему милиционеру, будто за нами кто угодно может подсматривать.

— Что это?

Я сжалась в зародышевое состояние и, обмирая, проследила взгляд Измайлова. Господи…

— Это фиолетовое картофельное пюре с биточками. Мне Паша ужин притащил. Но я не могу.

— Паша?

Ну идиотка же, неисправимая идиотка. Зачем Пашу сейчас упомянула? Чтобы в ходе скандала сочетать мужской онанизм с женским? Я сбивчиво залопотала что-то про бандитизм, стаскивая джинсы. Оглянулась. И заплакала. Изголодавшийся без моей стряпни Измайлов уписывал остывшую санаторскую отраву. Однако когда я, взяв полотенце, пообещала принять душ, Вик живо проглотил последний имитирующий нечто мясное шарик и отсек меня от двери:

— Не уходи.

— Тут такое происходит, милый. Я должна тебе рассказать.

— В перерывах, все доклады в перерывах, — распорядился полковник.

Вот что значит поел человек…

Вик информировал меня о сыне и родителях лаконично, но исчерпывающе. Замялся и все-таки нанес последний словесный мазок:

— Севу и твою маму Игорь свозил в больницу. Малыш передал отцу подарки. Твой уже почти поправился.

— Ты мой, — премировала я его за великодушие.

И не прогадала. Измайлов объявил о сокращении перерыва. Может, на кухне осталась еще порция биточков?

Потом Вик курил и слушал. Для начала про коряги и домик над ключом. Должна же я была с кем-то поделиться восторгом. Он не поленился встать и исследовать группу кикимор. Я ждала восхищенных возгласов. А огрубевший Измайлов только взвесил в руке пепельницу и завороженно молвил:

— Ты прелесть. Если бы не уважение к примитивному искусству, могла ведь и этой деталью пня звездануть.

Я представила себе использование «детали пня» в качестве дубины. Нет, не решилась бы. Затем подробно изложила ему свои впечатления. Разумеется, я переиначила интимное притворство с Крайневым. Получилось, что Паша заснул, мы с Инной отправились ко мне, а Валерий — прошвырнуться вдоль здания. Я не столько оберегала Вика от беспочвенной нервотрепки, сколько пыталась соблюсти меру: мне предстояло фискалить на напарника.

— Наверное, это гадко, но меня смутило, как Крайнев произнес про труп спасавшегося коммерсанта: «Положим, гораздо левее»… Естественней было сказать: «Мне указали левее». И еще, Вик. Его слова о невезении здесь. Будто он каждый отпуск проводит в «Березовой роще».

— Не забивай головушку ерундой.

— Мне самой это неприятно. Так что, как велишь.

— Продолжай.

— Что?

— Покорствовать мне и потворствовать. Возбуждает.

— Вик, натянуто получилось. Извини. Теперь твоя очередь признаваться, каким образом ты тут очутился. А ты и не собираешься.

— Ты — человек запрограммированный на самоуничтожение, Поля. Почему бы тебе не поверить в то, что я соскучился? И не показать мне, как ты соскучилась? Просто, понимаешь, просто. От женщины, милая, лесом пахнет, когда она лежит, как бревно. Последнее — цитата.

Полагая, что раззадорил меня намеком, Вик потянулся ко мне, но я начала отбиваться. Вот оно! Щеки заполыхали, замолотилось, кажется, о грудину и лопатку сердце и стоном выплеснуло изнутри все сомнения до единого.

— Вик, отстань! У меня озарение. Я его уже много-много дней ждала, желала, жаждала. Это кайф. Июльский лес, бревно, из-под него высвобождаются незабудки. Мне было лет семь, когда я поразилась их красоте и упрямству. Валентин Петрович в халате, на кармане вышиты незабудки.

— Родная, ты удовлетворяешься воспоминанием о халате Валентина Петровича? Мало тебе нужно.

— У Инны на кармане вышиты точно такие же незабудки, Измайлов!

— Это уже извращение, Поленька.

— Вик, я тебя люблю за своевременную цитату! Ты ревновал, ты не дал мне вспомнить в городе, я изводилась. Теперь вспоминай вместе со мной. Когда муж меня вызволил, я в коттедже машинально залезла в шкаф…

— Так ты отныне только в шкафу кайфуешь? Предупреждать надо.

— Там висели халаты пассии мужа Они-то и не давали мне покоя!