Мне казалось, что я только на минутку задремала, но, когда раздался звонок Измайлова, на часах было семь утра. Вику предстояло сообщить мне о происшествии с мужем, а мне изобразить неведение, потрясение… И хватит, пожалуй.

Измайлов соблазнял меня горячим крепким кофе таким тоном, что, не ведай я о его нервирующей миссии, решила бы, не иначе цианистого калия на двоих нарастворял. Полковник настаивал на версии самоубийства бывшего супруга. А я, памятуя о наркотиках и неспокойной совести, возможно, испарившейся из мужа не в полном объеме, поддакивала.

— Поленька, операция прошла успешно. Он — везунчик, мозг задет совсем чуть-чуть. Если не переберется к праотцам за сутки, доживет до ста лет, — распинался Измайлов.

Я погладила Вика по руке. Он вообразил, что достаточно подсластил и может скармливать мне пилюлю.

— Поля, ягодка, а стрелялся-то твой, похоже, из пистолета, которым ухлопали Шевелева.

— Повтори еще разок, милый. Себе. И погромче, почетче. Тогда дойдет, какую чушь ты несешь.

— Я вынужден просить тебя, детка, не выходить на улицу. Без Воробьева мы не обойдемся, а как теперь поведут себя охранники с другой стороны, не просчитаешь, — быстренько вклинил пожелание Измайлов, сообразив, что сейчас мы разругаемся в пух. — Поля, экспертизы пока нет, но весьма-весьма вероятно, что одно оружие.

— Если так, то это самая непоправимая их ошибка. Перестарались.

— Кто они? — нахмурился Измайлов.

— Не знаю. Но страсть к театральщине, к режиссуре совпадений кое-каких фраеров сгубит. Мой отставной муж не виновен в гибели Алексея Шевелева. Он не дурак. Он не способен использовать официально зарегистрированный в ментовке пистолет для устранения мелкого коммерсанта, которого мог «задушить костлявой рукой голода».

— Мелкого?

— Питьевая вода и сопутствующее оборудование — не нефть, не алмазы. Вик, это баба, которая обустраивается в коттедже. Это она его довела. В «посещение после похищения» я что-то заметила. Что-то меня терзает, какое-то впечатление вьется вокруг крупным бесом. Это связано с ней и с… Нет, не дано.

Измайлову было за меня стыдно, за себя обидно, за нас обоих горько. Он даже отвернулся. Потом, будто слепец, уставился мимо.

— Полина, ты ревнуешь, как Отелло.

— Сравнения выбирай.

— Я тщательно выбрал. Ты его ревнуешь.

Черт, и Валера Крайнев заподозрил меня в том же грехе. Может, я чего-то в себе недооцениваю? Не ревную я его, ему нужна женщина, только приличная, любящая, порядочная, а ты, Вик, наоборот, нуждаешься во встряске от змеи.

— Вдруг я просто хочу сохранить для сына все, ВСЕ, что есть у его отца?

Полковник вмиг осунулся. Вероятно, он бы предпочел меня в образе мавра. Так часто баловал словом «умница», а числил в дурочках, верящих, что бросившая мужа жена может на него влиять. И, кроме того, почему я должна неизменно быть доброй, отходчивой, уступчивой? Потому что дурочка? Я не подряжалась создавать ему душевный комфорт за счет дискомфорта в себе. Я же чувствую, думаю, ошибаюсь, я — полный чайник. И, нагревая меня, надо соображать, что вода, то бишь моя неидеальная сущность, может выплеснуться и обжечь.

— Не беси меня до такой степени, Вик, а то услышишь что-нибудь похуже.

— Ты жестока, детка. Жестока, как…

— Как все женщины, которых вы, мужчины, уже достали. Достали, Измайлов! У нас с вами в организмах разные гормоны вырабатываются, а вы назло науке не желаете этого признать, плюете на наши чувства и сводите любой контакт то к постели, то к карьере.

— Я сегодня не в настроении улучшать твой гормональный фон, Полина, — на сей раз презрел галантность полковник.

— А я тебя просила заняться его корректировкой? Изменить во мне хоть что-нибудь? Нет, мой гормональный фон мне нужен таким, какой есть.

— Зачем?

— Не твое дело, Измаилов.

Похоже, Вик готов был пойти на мировую, но нетвердой поступью:

— Или поднатужиться и улучшить, чтобы обезопасить от тебя общество? А то будто озверина объелась.

Я выскочила от него, хлопнув дверью и вызвав судороги в косяках. К черту, буду делать все, что сочту нужным. Пусть только приблизится, пусть только заговорит. Бычок племенной. В погонах.

Успокаиваться мне пришлось дольше обычного. Мы еще никогда так не ссорились с Виком. Бывало, бранились, но один из нас обязательно проявлял великодушие и прекращал словесную потасовку: в конце концов, слова — это только слова. И сразу становилось очевидным, что мы очень разные, что нам не переделать друг друга и что надо учиться упиваться своей непохожестью — единственным источником интереса к людям. Но сегодня мне было слишком страшно. Вик Измайлов, самый родной теперь, упрекал меня в ревности, в собственничестве, в жалкости — ни себе, ни людям. Одиночество, вот что одолевало меня. Если уж Вик не в силах понять, что я ощутила себя оберегом человека, который случайно оказался моим бывшим мужем, значит, никто не поймет.

Вик обладал талантом любить в той же мере, в какой талант обладал им. Это важно — равноправие в обладании, иначе даровитые спиваются, сходят с ума, кончают с собой. А что такое талант? Легкость выражения внутренних трудностей. И вдруг Измайлов повел себя, как бездарность. Или это я бездарность? Пока серьезного не коснется, вроде соответствую ему. А немного больше себя потребовалось в ситуации, и нечего показать, предложить, отдать. Да, да, отдать, махнуть не глядя, зная, что даже камень, оставленный в ладони, преисполнен громадного смысла, неведомого твоему малоразвитому партнеру. Я не о Вике, я о партнерах в меновых делах вообще.

Я вымылась, натерла кремом и то, что натирать ни в коем случае не требовалось, уложила волосы феном. Не отвлекало. Не помогало. Не выпускало на волю. Кто-нибудь видел голую, скользкую от крема женщину за компьютером? Ничего не потеряли, если нет. А женщина эта за полчаса набрала статью.

Портреты некогда встретившихся наркоманов. Большего я еще не могла, но и на меньшее уже не была согласна. И вдруг мне стало хорошо. Не ревность изводила, а потребность в творчестве, заразы вы этакие. Вот чего никто из вас не может во мне предположить. Ура, Полина. А сейчас смени род занятий. Ты рекламщица, не обольщайся. Рекламщица… Секунду! Листовки из офиса Шевелева. Блокноты с записями его монологов по поводу фирмы. Почему фирмы? Фирм! Почему фирм? Потому что там была какая-то неразбериха с названиями… Нет, не успеваю. Позже, вечером. А вот с Крайневым связаться самая пора.

— Валера?

— Жду.

— Игоря не предупредишь?

— Предупрежу, что выезжаем. Ты скоро?

— Минут двадцать.

— У меня жена дольше возится.

Как заставить его свернуть с тупиковой стези сравнения своей и чужой женщин? Говорили же про сериалы — не проняло. Вломить ему без политеса, что все бабы одинаковы? Но это не совсем так.

— К каждому выходу из дома в этом году, Валера, я готовилась двадцать пять лет. К выходам в следующем году натикает двадцать шесть.

— Тогда моя — метеор.

— Цени.

— Полина, разве можно настолько непросто жить?

— А кто тебе сказал, что мы живем? Мы с рождения высоко — или низкохудожественно умираем.

— Э…

Вот теперь в самый раз. Теперь свою оценит от души и всего остального. Плохо, что на Крайнева хватает выдержки, а на Измайлова нет. Неужели я люблю Вика сильнее, чем думаю? Полина, не тормози, собирайся.

Я перетряхнула свой гардероб, платья неповседневной, скажем, носки. Какое выбрать, длинное или короткое, широкое или узкое? Совсем короткое, совсем узкое, без сомнений. Некоторые полагают, что мини напяливают для мужчин. Пусть себе, им ни одного мужчины не видать, если не проститутки. А мини-то носят для женщин. Это такое безотказное средство уничтожения соперниц. Тряпичная нейтронная бомба. Нет, бомба умерщвляет живность, а мини гуманно сохраняет. Просто дамы при виде прираздетой сестры во Христе теряются и комплексуют. Они сразу начинают воображать, что мужик должен почувствовать, захотеть, сделать. Сами все решают за мужчин. Только затурканные общественно полезной деятельностью кормильцы и четверти их фантазий не имеют.