– Мы изучили свидетельства выпускников, но никто из них не упоминал Ричарда Гибсона, – тихо сказал Брэдли.

Это было замечательным достижением. Они с Марси начали свое расследование, зацепившись за название какого-то дерева в Коннектикуте, а в результате обнаружили имя, которое я использовал для прикрытия, когда отправился в Женеву потолковать с Маркусом Бухером в банке «Клеман Ришлу и К^о».

Добравшись таким образом до Гибсона, неугомонные супруги убедились, что их метод работает. Дальше дела пошли быстрее: через три недели система идентифицировала скромного служащего казначейства США, отправленного на конференцию в Румынию. Звали его Питер Кэмпбелл.

– Я позвонил в Министерство финансов Румынии и отыскал там человека, который участвовал в организации этого мероприятия. Он располагал копией въездной визы Питера Кэмпбелла, включая данные его паспорта. Мой приятель в Департаменте внутренней безопасности США выяснил, что тот же самый документ использовался для въезда во Францию. Правительство этой страны сообщило, что Кэмпбелл не просто въехал к ним, но избрал местом постоянного проживания Париж. В своем заявлении на получение визы он указал, что является управляющим хедж-фондом. Марси запросила Комиссию по ценным бумагам и биржевым операциям. Оказалось, что человек по имени Питер Кэмпбелл никогда не имел лицензии биржевого брокера, а такого хедж-фонда попросту не существовало.

Я молча наблюдал, как Брэдли порылся в кармане куртки, извлек оттуда два листка бумаги и выложил на стол.

Первый из них был вырван из старого ежегодника Колфилдской академии, из того номера, где была помещена фотография четырех игроков в сквош. Один из подростков стоял особняком, словно и не был частью команды, хотя и играл в ней. Его лицо и имя были обведены кружочком: Скотт Мердок.

Вторым листком оказалась ксерокопия фотографии для паспорта, приложенной к заявлению Питера Кэмпбелла с просьбой разрешить ему постоянное жительство во Франции. Не оставалось никаких сомнений, что на обоих снимках запечатлен один и тот же человек – я. Возразить было нечего.

– Я думаю, дело было так, – сказал Брэдли. – Скотт Мердок окончил Колфилдскую академию, учился в Гарварде, а потом был приглашен для участия в какой-то закрытой правительственной программе. Он стал тайным агентом, жил под сотней разных имен, в том числе и под фамилией Кэмпбелл…

Я не отрывал взгляда от фото в ежегоднике, пытаясь вспомнить членов команды по сквошу. Одного парня звали Декстер Коркоран: настоящий подонок, его все ненавидели. Другие были еще бо`льшие придурки, даже имен их не помню. Психолог назвал бы это осознанным подавлением.

– Возможно, мистера Мердока выгнали из мира спецслужб или же он сам устал от такой жизни, – продолжал Брэдли. – Так или иначе, он въехал во Францию по паспорту Кэмпбелла, написал книгу, чтобы передать свои знания другим, и опубликовал ее под именем Джуда Гарретта, уже мертвого на тот момент агента ФБР.

Я продолжал упорно молчать. Коп пожал плечами и заключил:

– И вот мы наконец с вами встретились.

Да, несомненно, Брэдли с женой проделали просто потрясающую работу, но, как я обычно говорю, это их сегодняшнее открытие, а завтра отличится кто-то другой.

Что же касается меня самого, то теперь мне оставалось только одно. Я встал. Пришло время пускаться в бега.

Брэдли догнал меня в переходе из красивого двора отеля в величественную галерею. Несмотря на хромоту, он передвигался удивительно быстро.

Я коротко попрощался с ним и направился было к выходу, но коп схватил меня за руку:

– У меня есть к вам одна просьба. Именно поэтому мы с Марси сейчас в Париже.

Я покачал головой:

– Извините, я тороплюсь.

– Пожалуйста, выслушайте меня.

Он перевел дыхание, собираясь с силами, чтобы начать говорить. Но я не дал ему шанса это сделать и решительно отвел руку Брэдли, намереваясь уйти.

– Нет, – властно сказал он.

Оглянувшись, я увидел, что люди за ближайшими столиками смотрят на нас. Не хотелось устраивать сцену, и собеседник воспользовался моим замешательством.

– Когда опускаешься глубоко вниз, во тьму, все становится другим, – тихо произнес Бен. – Ранение заставило меня взглянуть на все иначе – на жизнь, отношения с Марси, работу. Особенно это касается моей профессии. Если и имелось что-то позитивное…

С меня было достаточно.

– Извините, – заявил я. – Ваша рана, по-видимому, была ужасна, и я рад, что вы поправились, но мне нужно срочно уладить свои собственные дела.

Я не располагал временем, чтобы выслушивать душещипательные истории из жизни человека, которого больше никогда не увижу. Следовало срочно покинуть Париж, чтобы обрести убежище в другом месте. На кону стояла моя жизнь, и я не мог позволить себе вести пустопорожние беседы.

– Ну пожалуйста, еще всего одну минутку! – попросил Брэдли.

Мгновение поколебавшись, я тяжело вздохнул и кивнул: пожалуй, я должен был уделить этому человеку немного внимания в благодарность за рассказ о том, насколько умело он разложил по полочкам всю мою прежнюю жизнь. Но я намеренно не проявил по отношению к собеседнику ни капли сочувствия, всем своим видом давая понять: Стена Плача находится в Иерусалиме, а ему надо побыстрее закругляться.

– Вы не спросили, как именно я получил увечье. Спасибо вам за это. Конечно, профессионалы обычно о таком не говорят. Большинство из нас попадали в ужасные переделки, поэтому нет смысла вдаваться в подробности.

«Да сколько же можно переливать из пустого в порожнее! Давай уже наконец по существу», – раздраженно подумал я.

– Я уже говорил вам, что попал в ловушку в горящем здании. Маленькое уточнение: я находился в Северной башне Всемирного торгового центра, когда она рухнула.

Брэдли продолжал говорить, но и по сей день у меня нет четкого представления о том, что он тогда пережил. Мы как-то незаметно вернулись к нашему столику. Я проклинал себя за глупость и слушал его не слишком внимательно. Неудивительно, что этот человек имел проблемы со здоровьем, вызванные посттравматическим стрессом, что он провел несколько недель в палате интенсивной терапии, что страдал от комплекса вины выжившего и что ему понадобилось осуществить совершенно невероятное расследование для того, чтобы воскреснуть из мертвых.

Брэдли уже упоминал раньше, что в темноте сжимал в своих объятиях какого-то парня, слыша, как тот умирает. А в это время за пределами их бетонной могилы горел Южный Манхэттен. Мне же хватило сообразительности сделать вывод, что Брэдли получил первое огнестрельное ранение в бедро, а второе – в легкое. Да уж, аналитические способности у меня хоть куда! Так что, может быть, и к лучшему, что я вышел в отставку.

От суровой самооценки меня отвлек голос Брэдли, который что-то спрашивал. Оказывается, он достал мобильный телефон и поинтересовался:

– Не возражаете, если я узнаю, как дела у Марси?

Я кивнул. Он набрал номер, дождался соединения, после чего отвернулся и произнес несколько коротких слов. Я их не расслышал. Затем коп отправился за новой порцией кофе и выпечки. Надеюсь, у него была карточка с неограниченным кредитом.

– Я упомянул про одиннадцатое сентября. Это важно, поскольку имеет непосредственное отношение к тому, о чем я хочу вас попросить.

– Продолжайте, – мягко сказал я, моментально устыдившись и передумав отправлять собеседника к Стене Плача.

– Чтобы хоть немного прийти в себя, я решил посетить эпицентр взрыва, то место, где стояла Северная башня. Долго смотрел на нее. Господи, как же там было холодно! И тут я понял, что настолько зол и выбит из колеи, что почти утратил надежду обрести когда-нибудь душевный покой. Не в угонщиках самолетов дело – они уже мертвы. И увечья тоже не были причиной моей ярости, – главное, я остался жив. Я гневался из-за несправедливости, царящей в мире, из-за того, как безалаберно он устроен. Многие погибли в тот день в конечном счете не из-за пожаров или рухнувших зданий, а из-за сострадания. Отчаянные попытки выручить из беды других людей, часто совершенно незнакомых, стоили жизни тем, кто их спасал.