Партия и присяга требуют от него определенных действий, — и он действует, зорко остерегаясь нарушения указаний. Соловьев — послушный партиец и исполнительный чекист. Он — разгаданная загадка, и к нему никаких счетов предъявить не могу: я сам делал бы на его месте тоже самое. А вот те — другие, выше его… Кто они? Я боялся думать. Да и думать-то пока что было некогда: Соловьев на посту оказывается достойным его судьбы, я — тоже на посту и должен тоже оказаться достойным моей судьбы. Кто-то — неизвестный предопределил нам разные судьбы, но оба мы коммунисты и советские люди и оба честно выполним положенное.

Часа через два, устав от хождения, Соловьев сделал перерыв. Сел за стол, выпил стакан чаю. Поговорил о Праге.

Вдруг заметил в пачке писем фотографию красивого генерала в казачьей форме, большого друга моей матери.

— Кто?

Я назвал генерала.

— Тэк-с, тэк-с…

И вдруг оживился. Глаза его заблестели.

— Ты знаешь, кто это? А? Вот не угадаешь?!

— Почему же? Князь Баратов, служил в Персии. Командовал…

— Чепуха, Митюха. — Соловьев широко открыл глаза, в которых весело плясали искорки творческой удачи. Победно улыбнулся. Закончил залпом: — Это — твой отец!

— То есть как?

— Ты опять? В прежнем разрезе? Начинаешь путать следствие?

Я сижу, изумленный. Потом говорю:

— Отец? Гм… Ну, да… Конечно…

— Без «ну, да» и без «конечно». Отвечай в таком разрезе: отец или нет?

— Отец.

— Тэк-с, тэк-с… Он командовал «Дикой дивизией»?

— М-м-м…

— Баран безрогий, думай лучше! Не мычи, как корова! Да или нет?

— Да.

— Правильно, честно. И ты тоже служил в «Дикой дивизии»?

Мне кажется, что я начинаю понимать наши роли.

— Хе-хе, гражданин следователь. А как же? Что за вопрос? Служил!

— Вешал коммунистов?

Молчание. 

— Ну?

Молчание.

— Ты еще толком не понял? Говори! Или ты хочешь…

— Вешал.

— Нет, ты мне скажи честно и прямо: вешал?

— Вешал.

— Я люблю правду. Вранья мне не надо. Вешал?

— Вешал!

— Правильно: у нас на тебя много материалов в этом разрезе. Тэк-с, тэк-с… Про тебя мы все знаем. От нас не уйдешь. Вешал?

— Вешал.

— На суде что скажешь?

— Вешал.

— Ну, все. Теперь посиди, отдохни. А я твои чистосердечные признания занесу на бумагу. Здесь будут мои вопросы и твои ответы. Под каждым в отдельности подпишешься на полях. Вопрос: вешали ли вы коммунистов? Ответ: да, я вешал коммунистов. И подпишешься. В таком разрезе все дело. Понял?

И, бодро напевая себе под нос какую-то арию, Соловьев принялся строчить протокол. Я дремал, слушал крики и стоны из-за стен, опять дремал. Потом он протянул мне кипу написанной бумаги, и я принялся читать свои признания, подписывая на полях каждую фразу ответа. Из написанного следовало, что я — сын известного монархиста и черносотенца, начальника штаба «Дикой дивизии», сам монархист и служил офицером в «Дикой дивизии» и прославился тем, что во время гражданской войны вешал коммунистов. Эвакуировался из Крыма с Врангелем.

— Гм… Тэк-с, тэк-с… А дальше что? Ну, говори.

Но я решительно не знал, что сказать: опыта не было.

— Скрываешь, фашистская тварь?! Я тебе все напомню, гадина! Нам все известно! Это что за птицы?

Он показал мне фотографию.

— Первая птица — моя мать, а вторая — не знаю. Это старый снимок. Видите, на обороте дата тысяча восемьсот девяносто девятый год. Меня тогда еще не было на свете.

Соловьев почесал нос. Потом опять вспыхнул.

— Я, Митюха, сегодня в ударе: чую воздух, как ищейка! Рою землю! А? Говори — рою или нет? В таком разрезе?! От меня и под землей не скроешься! Ты знаешь, кто это?

Соловьев сделал торжественную паузу.

— Мой отец! — несмело начал я. — Признаюсь, что…

— Осел двух наук! Тебе не стыдно, а? Это генерал Тур-кул! Он сидит сейчас в Болгарии, в Софии, и ведет оттуда работу против нас. Засылает агентов. Он тебя завербовал и через студенческий союз в Праге забросил в Москву для взрыва Кремля!

Я снова раскрыл рот.

А Соловьев, довольно улыбаясь и мурлыча песенку, опять принялся за протокол.

— Тэк-с, тэк-с… Ты понимаешь, Митюха, какая удача — в одну ночь закончил дело! А? Тэк-с, тэк-с… Другие копаются месяцами, а я — с одного удара: хлоп и дело в шляпе! Ловлю мух на лету, а? Здорово? Скоро закрою дело, подпишем последний протокол, и ты идешь на суд! И все! Потом тебя расстреляют в этом разрезе. Но заметь, ты прославишься на весь Союз: о тебе напечатают в «Правде», понял? Соловьев умеет раскрывать громкие дела!

Он подшил обе фотографии к делу. Оно стало расти и приобретать солидный вид. Но в ту ночь удача бежала за Соловьевым по пятам. Он уже готовился запрятать мамин архив в стол, как вдруг оттуда посыпалось несколько писем и какие-то сложенные вчетверо бумаги. Соловьев развернул их и тихонько свистнул:

— Эх, вот это да… Здорово! В этом же разрезе…

Это были журнальные репродукции произведений наших скульпторов и между ними работы старой приятельницы матери, Крандиевской. Ее сестра была замужем за писателем А.Н.Толстым и сыграла большую роль в моей судьбе. На обороте репродукции Соловьев обнаружил фотографию Николая Второго, раздающего раненым солдатам Георгиевские кресты.

— Я говорю, он монархист!

— Кто «он»? Царь?

— Генерал Туркул, выродок!

Откуда видно, что это Туркул? И почему подпоручик девяносто девятого года прошлого века должен отвечать за генерала тридцать восьмого?

Соловьев с досадой отмахнулся.

— Все они антисоветчики! Тогда в армии все офицерье было белогвардейским! Хоть тот, хоть этот — какая разница?

— Да, но я тогда еще не родился!

Соловьев померк, я ему опять испортил настроение.

— Что ты крутишься, как гадюка, а? Советский гражданин должен помогать следствию, а не путать его! Несознательный ты человек, Митюха, очень отсталый: ты скажи, при чем здесь твое рождение? Ты подумай-ка сам в таком разрезе!

А через неделю Соловьев встретил меня снова градом вопросов:

— Ты на Кавказе жил?

— Нет.

— В царской армии служил?

— Нет.

— В Болгарии работал?

— Нет.

— Так какого же черта ты молчал? Чего путал следствие? Начальник порвал протокол, понял? Придется все начать снова!

Он устроился поудобнее, опять вынул мамин архив.

— Начнем в таком разрезе: кушать будешь?

— Буду.

— Вот гад же ты, Митюха. Ох, и гад! И когда тебя расстреляют? Чаю хочешь?

— Хочу.

Та же милая старушка опять притащила полный поднос еды.

Тэк-с, тэк-с… Приступаем! Разберем наши вещественные доказательства в таком разрезе: письма в сторону, детей и гражданок тоже. Тэк-с, тэк-с… Это кто?

— Богатый помещик по фамилии Скирмунт. В его имении я родился.

В заплывших глазках Соловьева зажегся огонек надежды.

— Дальше. Говори в этом разрезе.

— Именье находилось недалеко от Севастополя, где я позднее учился и служил. Я — моряк.

— Морской офицер?

— Нет. Матрос.

Соловьев закурил и скрылся в клубах дыма. Несколько минут мы молчали. Я пил чай, ел бутерброды и слушал неясные голоса за стеной. На этот раз они были мирные. Следователь вдохновенно думал.

— Все ясно, — наконец изрек он. — Все совпало с данными предварительного следствия и негласного наблюдения за тобой задолго до ареста. Тэк-с, тэк-с… От нас, Митюха, не уйдешь. Ни в каком разрезе. Мы любим правду и копаемся долго, проверяем каждую малость, но все-таки доходим до цели. Советская разведка — это класс! Понял? А? Ты сам себя разоблачил! Слушай: этот Скирмунт — граф и богач, а ты — его незаконный сын. Внебрачный. Понял? Вроде Пьера Безухова. Читал Толстого, а? Случалось? Так вот ты — обиженный сын, озлобился на отца и всех богачей и назло им поступил в анархисты. Конечно, с поначалу боролся с большевиками, а во время «гражданки» примкнул в этом разрезе к бандам батьки Махно и стал расстреливать коммунистов!