— Она и тебя тоже съест? — спросил Варт, и голос его дрогнул.

— Не она. Для такой сладкоежки я слишком зловонен, это уж ты мне поверь. Нет, ей нужна моя кровь, чтобы размалеваться перед Вальпургиевой Ночью.

— Это, знаешь, еще не скоро, — без малейших признаков жалости к себе продолжал козел. — За себя-то мне не так и обидно, потому что я уже старый. А ты посмотри вон на того несчастного филина, она его держит здесь просто потому, что в ней чувство собственника взыграло, а покормить то и дело забывает. Как увижу это, во мне прямо кровь закипает. Ему же полетать охота, крылья расправить. Он каждую ночь все бегает, бегает по клетке, бегает, будто большая крыса, такое его томит беспокойство. Видишь, все мягкие перья себе обломал. Я ладно, мне малоподвижная жизнь даже по нраву, — молодость моя улетела, природа себя оказывает, — но то, что она вытворяет с филином, это, я бы сказал, редкостный позор. С этим нужно чтото делать.

Варт сознавал, что его этой ночью вероятно убьют, первым из всей томящейся в клетках компании, и все же величие козлиной души его поневоле растрогало. Сам ожидая исполнения смертного приговора, козел еще находил в себе силы печалиться о филине. Варт позавидовал его отваге.

— Ах, если б я мог отсюда выбраться, — сказал он. — Я знаю одного волшебника, который бы мигом ее утихомирил и выручил всех нас.

Козел некоторое время обдумывал его слова, кивая доброй старой головой с огромными дымчатыми глазами. Затем сказал:

— Вообще-то говоря, я знаю, как открыть твою клетку, я только не хотел упоминать об этом раньше времени. Прижми ухо к прутьям. Я знаю, как выпустить тебя, но не твоего бедного друга, который так жалобно плачет. Мне не хотелось подвергать тебя подобному искушению. Понимаешь, когда она заговаривает мой замок и два других, те что по бокам от меня, я слышу слова, которые она произносит. Когда же она отходит к дальним клеткам, мне уже ничего не слышно. Я знаю слова, способные освободить тебя и меня, и черного петуха впридачу, а вот твоему другу я помочь ничем не могу.

— Так почему же ты до сих пор не сбежал? — спросил Варт, сердце которого начало ухать в груди.

— Видишь ли, я не могу ничего сказать на человеческом языке, — печально ответил козел, — и этот несчастный слабоумный мальчонка, дурачок, и он никаких слов выговорить не способен.

— Ну так скажи их мне.

— Ты тогда выйдешь на свободу, и я с петухом тоже, если, конечно, ты задержишься, чтобы выпустить нас. Но хватит ли тебе духу остаться или ты сразу сбежишь? И как быть с твоим другом и с дурачком, и со старым филином?

— Окажись я на свободе, я бы сразу побежал за Мерлином, — сказал Варт. — Сразу же, уверяю тебя, и он пришел бы сюда и в два счета убил бы старую ведьму, и тогда мы все вышли бы на свободу.

Козел вглядывался в мальчика, старые утомленные глаза его, казалось, пытались проникнуть в сокровенные глубины вартова сердца.

— Я сообщу тебе лишь те слова, которые открывают твою клетку, — в конце концов произнес козел. — Мы с петухом останемся здесь вместе с твоим другом — заложниками твоего возвращения.

— Ах, козел, — зашептал Варт. — Ты мог бы заставить меня произнести сначала слова, которые выпустят на свободу тебя, и сразу сбежать. Или освободить нас троих, начав для верности с себя, и покинуть Кэя на съедение. Но ты остаешься с ним. Ах, козел, я никогда тебя не забуду, и если мне не удастся вернуться вовремя, я не смогу больше жить.

— Нам придется подождать темноты. Теперь уж недолго.

Во время разговора они видели, как мадам Мим зажигает в гостиной масляную лампу. Лампа была под розовым с узорчиками абажуром. Ворона, не способная видеть в темноте, потихоньку подкралась поближе к клеткам, чтобы по крайности иметь возможность подслушивать.

— Послушай, козел, — снова заговорил Варт, в душе которого в этих чреватых опасностью сумерках совершалась некая странная и страшная работа, — придвинь голову еще ближе. Пожалуйста, поверь мне, я вовсе не хочу превзойти тебя великодушием, но у меня есть план. Мне кажется, будет лучше, если я останусь заложником, а ты убежишь. Ты черный, тебя в темноте не видно. И ног у тебя четыре, так что бегаешь ты быстрее меня. Лучше тебе отправиться с весточкой к Мерлину. Я прошепчу заклинание для твоего замка, а сам останусь здесь.

Последние слова он выговорил с трудом, ибо сознавал, что мадам Мим теперь уже в любую минуту может прийти за ним, и если Мерлин к тому времени еще не появится, для него, Варта, это будет смертным приговором. Но он выговорил их, вытолкнул из себя так, словно дышал под водой, потому что сознавал и другое: если мадам явится за ним, а его не будет, она почти наверняка тут же сожрет Кэя.

— Господин, — без лишних слов произнес козел.

Он вытянул вперед одну ногу и приник двурогим лбом к земле в поклоне, отдаваемом лишь королям. А затем, уже как другу, он поцеловал Варту руку.

— Поспеши, — сказал Варт, — просунь ко мне рог сквозь прутья, и я одной из стрел напишу на нем записку для Мерлина.

Трудно было придумать, что написать столь неудобным стилом на столь малом пространстве. В конце концов, Варт просто нацарапал "Кэй". Он не написал своего имени, полагая, что Кэй намного важнее его и потому помощь для Кэя придет скорее.

— Дорогу знаешь? — спросил он.

— Знаю, моя бабка жила в замке.

— Так что надо сказать? Какие слова?

— Мои, — ответил козел, — довольно неприятные.

— Говори же.

— Ладно, — согласился козел. — Ты должен сказать: "Пусть доброе пищеваренье ждет до появленья аппетита".

— Ах, козел, — надтреснутым голосом сказал Варт. — как это все ужасно! Но беги быстрее, козел, и возвратись благополучно, и знаешь, козел, поцелуй меня еще раз на прощание.

Однако козел не стал его целовать. Он отдал Варту императорские почести, преклонив на сей раз оба колена, и едва только Варт произнес необходимые слова, метнулся из клетки вон и скрылся во мраке.

На беду, хоть оба они и шептались так тихо, что ворона не могла подслушать их разговор, заклинание все же пришлось произнести погромче, иначе оно не дошло бы до дверцы соседней клетки, да и дверца, когда открывалась, скрипнула.

— Маменька, маменька! — истошно завопила ворона. — Кролики разбегаются!

Сей же миг в освещенном проеме кухонной двери объявилась мадам Мим.

— Что там такое, Плаксынька? — крикнула она. — Что нас такое гнетет, синичка ты моя ласковая?

— Кролики разбегаются, — еще раз проверещала ворона.

Ведьма выскочила во двор, но слишком поздно, чтобы поймать козла или даже увидеть его, а потому сразу принялась проверять запоры, освещая их пальцами. Пальцы она, растопырив, держала торчком, на кончике каждого трепетал язычок синего пламени.

— Один мальчик на месте, — пересчитывала своих пленников мадам Мим, — плачет, бедненький, обеда дожидается. Два мальчика на месте, и ни один не похудел. Один козел шелудивый пропал, ну и невелика потеря. Филин-то с петухом остались, и дурачок никуда не делся.

— И все же, — прибавила мадам Мим, — то, что он удрал, это нам предостережение, серьезное предостережение, вот что это такое.

— Он шептался с мальчишкой, — наябедничала ворона, — последние полчаса они все время шептались.

— Вот как? — сказала ведьма. — Значит, козел шептался с моим объяденьецем, э? Ну и много пользы это тебе принесло, мой мальчик? А как тебе понравится начиночка из шалфея? Однако, тыто куда смотрела, Прорвочка ты моя? Как ты могла допустить такое их поведение? За это останешься без обеда, птичка моя расписная, райская. А ну-ка, плюхай отсюда на любое сохлое дерево и устраивайся на ночлег.

— Ах, маменька, — заныла ворона. — Я всего лишь выполняла мой долг.

— Плюхай отсюда, тебе говорят, — прикрикнула мадам Мим. — Пошла прочь, и можешь там дуться, сколько захочешь.

Бедная ворона свесила голову и, бормоча что-то язвительное, поплелась на другой конец крыши.

— Ну–с, мой сочный кусочек, — сказала ведьма, повернувшись к Варту и прошептав положенное "Когдадовольствуешься–малым–достаточное–целый–пир", чтобы открыть его дверцу, — нам кажется, что котел уже закипает, и печка прогрелась в меру. Как моему молочному поросеночку понравится, когда его нашпигуют сальцем? Не все же ему шептаться по углам.