Все это означало, что на дуэли просто закрывали глаза, хотя дуэлянты обычно сами способствовали тому, чтобы их встречи не проходили совершенно незамеченными, поскольку редко выбирали в действительности по-настоящему уединенные места. Подобные сложности, надо полагать, тяготили их. Куда проще было играть в «традиционную полумаскировку», отправившись, скажем, в не слишком утомительное путешествие в экипаже к Ислингтон-Филдс и зная, что там вряд ли поджидает опасность угодить в руки закона.
Другим излюбленным местом дуэльных рандеву служили лондонские парки. В семнадцатом и восемнадцатом столетиях они довольно заметно отличались от тех, которые привычны нашему взору теперь. Немецкий гость в Лондоне в 1710 г. записал впечатления от Сент-Джеймского парка, который, судя по всему, его немало озадачил: «Ибо там пасутся не только великолепные английские коровы, но к тому же и изрядное число оленей, называется все это парком, хотя особой лесистости не наблюдается, все больше аллеи»{296}.
Швейцарский путешественник, Сезар де Соссюр, со своей стороны, посетил Хайд-Парк, будучи в Лондоне в середине двадцатых годов восемнадцатого века. Вот что он писал:
В окружности он миль пять или шесть, обнесен высокими стенами. Представляет собой аллеи; есть немало вязов и лип, посаженных нерегулярно и образующих рощицы. Небольшая речка или ручей протекает через парк, втекая в некое декоративное озерцо. В парке есть место, которое называют «кругом». Оно представляет собой окружность, замкнутую ограждением, в две или три сотни футов в диаметре. Круг этот тоже обсажен деревьями…
Оба наблюдателя отметили, что парки служили традиционным местом встреч. Как говорит один, там бывало разом до 200 экипажей{297}. В Сент-Джеймском парке все обстояло иначе: «На неделе там можно встретить весьма модных джентльменов и — что самое примечательное — прогуливающимися пешком, ибо никто, кроме нескольких персон при дворе, не может въезжать в парк в каретах»{298}.
В начале восемнадцатого столетия Сент-Джеймский парк считался уже слишком людным, чтобы устраивать там дуэли. Чего не скажешь в отношении Хайд-Парка, особенно если господа договаривались встретиться рано поутру, когда преимущества этого места становились очевидными — довольно близко от Лондона, что удобно, но в то же время большие размеры всегда позволяли найти уединенный закуток. Дуэлянты частенько назначали там смертельные рандеву, причем в любое время дня, что становится понятным из вот такого любопытного рассказа 1722 г.
Поскольку в прошлую неделю в Хайд-Парке произошла дуэль, поступили распоряжения, чтобы люди с палатками с едой и напитками, которые там стоят, должны теперь закрывать свои палатки в десять часов каждый вечер{299}.
Именно в Хайд-Парке состоялся самый печально известный поединок той эпохи — драма, разыгравшаяся 15 ноября 1712 г. Участниками боя являлись Джеймс, 4-й герцог Хэмилтон, и Чарльз, 4-й барон Мохан. Вражда между двумя сиятельными господами, хотя и связанными родственными узами через брак, носила долгосрочный характер. Подоплека же поединка чрезвычайно сложная, сказать по правде, если разбираться в ней, а она того заслуживает, можно написать целую отдельную книгу{300}. В основе распри лежали претензии на поместье в Чешире, называвшееся Госуорт-Холл и ставшее объектом тяжбы, продолжавшейся с 1702 г. Так или иначе, взаимоотношения джентльменов омрачал еще и тот факт, что они находились по разные стороны политических баррикад. Хэмилтон, будучи роялистом и шотландцем, славился как ярый тори и давно подозревался вигами в якобитских симпатиях.
Чарльз Мохан, бывший на 19 лет моложе Хэмилтона, как это ни любопытно, родился в один и тот же день с врагом, 11 апреля. Несмотря на возраст, молодой человек снискал себе чрезвычайно скверную репутацию как неисправимый повеса и завзятый дуэлянт. Очевидно, желание драться в поединках за честь было у него в крови: когда Чарльзу исполнилось только пять месяцев, отец его умер от ран, полученных на дуэли. Мохан и сам оказывался вовлечен в ряд дуэлей и ссор, некоторые из которых закончились плачевно для иных из их участников. К 22 годам его дело по обвинению в убийстве уже дважды слушали пэры в Палате лордов, но оба раза оправдали. От третьего разбирательства — и опять за убийство — его избавило только своевременное поступление королевского помилования. Политически позиция Мохана определялась и подкреплялась дружбой с королем Уильямом III, который всегда прочно ассоциировался с интересами вигов.
События закрутились с большей быстротой с началом слушаний сторон при дворе в ноябре 1712 г., когда Мохан счел, что Хэмилтон поставил под сомнение его честность. На следующий день молодой человек отправил секунданта, генерала Джорджа Макартни, вызвать герцога на дуэль. Ранним утром в субботу, 15 ноября, двое врагов и их секунданты — герцог выбрал своего родственника, полковника Джона Хэмилтона — встретились около Круга в Хайд-Парке. Последующие события больше походили на драку между разбойниками в темном переулке, чем на аристократическую дуэль: Мохан и Хэмилтон яростно размахивали шпагами, при этом каждому удалось уязвить противника. Тем временем оба секунданта бились друг с другом, но тут полковник Хэмилтон, несмотря на рану в ноге, сподобился обезоружить Макартни. Тут как раз и герцогу удалось нанести серьезную рану Мохану, но и тот в последней отчаянной атаке поразил соперника в грудь. Когда умирающий Мохан упал, жизнь герцога уже тоже покидала его. Не прошло и нескольких минут, как оба отдали Богу душу.
Известие о роковой дуэли распространилось с той же скоростью, с какой попрятались секунданты, находившиеся теперь в большой опасности. Современников поразило то, сколь высокое положение занимали дуэлянты. Но что произвело настоящую сенсацию, так это версия событий, изложенная полковником Хэмилтоном после того, как спустя два дня он нашелся. Полковник заявил, что будто бы Макартни, когда Мохан скончался, бросился на герцога и убил его ударом своего клинка. Подобное обстоятельство, разумеется, все в корне меняло: вместо дуэли между двумя джентльменами, желавшими разрешить личные противоречия, столкновение приобретало все черты заговора с целью убийства с самымй зловещими политическими обертонами.
Писаки и газетчики тут же заскрипели перьями, не жалея чернил и времени, производя статейки и книжонки каждый с собственной версией случившегося. Опус, озаглавленный «Правдивый и беспристрастный рассказ об убийстве его светлости герцога Хэмилтона и Брэндона», вышел в Эдинбурге вскоре после дуэли. Автор самим названием изобличал себя в неведении, ибо утверждал, что Макартни, увидев, что Мохан умирает, вмешался и прикончил герцога, что не соответствовало истине. «Письмо от мистера Макартни к его другу в Лондон», напротив, защищало позицию Макартни{301}. Обоих секундантов допросили в отношении их роли в дуэли: Хэмилтона через месяц после события, но Макартни не ранее 1716 г. Обоих признали невиновными в убийстве.
В определенных кругах реакция на дуэль последовала немедленная и бескомпромиссная. Неделю спустя после того, как высокородные нобили сочли за благо искромсать друг дружку в Хайд-Парке, королева Анна, слушая божественную службу в Виндзоре, внимала яростным порицаниям дуэли из уст духовника, Эдмунда Чизхалла.
В качестве подспорья он обратился к любимому борцами с дуэлями отрывку из Писания: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (К римлянам, xii, 19).
