«Я не прочь познакомиться с такой принцессой, – отвечала Глинет. – Она составила бы мне компанию, и мы прекрасно понимали бы друг друга без слов!»

«Второй такой нет! – уверенно заявляла Флора. – А этой принцессе пора бы уже научиться себя вести, чтобы не позориться при дворе».

«Сжальтесь, леди Флора! Вы меня выгоните, чтобы я мокла под дождем и мерзла в сугробах – только потому, что я не умею ровно прострочить шов?»

«Никто тебя никуда не выгонит! Но ты должна учиться у других и практиковаться в соблюдении этикета. Ты выросла, и с твоей фигурой носить бриджи совершенно неприлично. Придется подобрать тебе несколько изящных платьев».

«Но это ужасно неудобно! Разве можно перепрыгнуть через ограду в изящном платье? Подумайте сами!»

«Нет никакой необходимости прыгать через ограды! Я не прыгаю через ограды. Леди Водрис из Хенч-Холла не прыгает через ограды. В Родниковую Сень скоро начнут толпами собираться вельможные просители твоей руки. Они захотят тебе представиться и будут спрашивать, куда ты пропала. А мне придется разводить руками: „Наверное, она где-нибудь поблизости, кто ее знает?“ Они пойдут тебя искать, и что они увидят? Принцессу, висящую на дереве или скачущую с лягушками во рву?»

«Вот и хорошо! Они не захотят на мне жениться, и это меня вполне устраивает!»

Услышав эти слова, леди Флора попыталась шлепнуть воспитанницу, но та ловко увернулась: «Видите, как полезно прыгать через ограды!»

«Маленькая бесстыдница, ты плохо кончишь!» – без особого убеждения пригрозила леди Флора, посмеиваясь про себя. Уже через минуту она принесла Глинет блюдечко с нарочно припасенным для нее лимонным печеньем.

Глинет распускала золотистые волнистые волосы или перевязывала их черной лентой. Притворяясь бесхитростным созданием, она иногда слегка флиртовала и кокетничала, превращая в игру повиновение инстинктам – как котенок, воображающий, что он тигр, подкрадывающийся к добыче. Нередко жертвой ее экспериментов становился Эйлас – сжимая зубы и поднимая глаза к небу, молодой король вовремя заставлял себя отказываться от участия в таких забавах, опасаясь необратимого изменения сложившихся отношений.

Иногда, лежа в постели ночью, Эйлас пытался представить себе, что происходит в голове у Глинет и насколько серьезны ее заигрывания. Но каждый раз перед внутренним взором являлись другие образы, настойчиво требовавшие внимания.

Его больше не тревожили мрачные воспоминания о тайном убежище в саду за стеной Хайдиона. Сульдрун давно превратилась в туманную тень, затерявшуюся в бездне времени. Другая, более животрепещущая фигура проходила перед закрытыми глазами Эйласа. Ее звали Татцель, она была дочерью предводителя ска и жила в замке Санк в Северной Ульфляндии. Неподражаемая Татцель! Тонкая и гибкая, как ивовый побег, с темными волосами, подстриженными чуть ниже ушей, и бледно-оливковым, как у всех ска, оттенком кожи – в глазах ее светился ум! Как правило, Эйлас встречал ее, когда она шла по длинной галерее замка, глядя прямо перед собой. Она не замечала Эйласа – скалинга, раба, менее существенного, нежели предмет мебели.

Эйлас никак не мог определить чувства, заставлявшие его так часто вспоминать Татцель. Конечно, она уязвляла его самолюбие, бросала вызов, подливала масла в огонь негодования – но совсем иные, самопроизвольные и непонятные влечения сжимали ему сердце, когда Татцель проходила рядом, словно мимо пустого места. Он хотел преградить ей путь, чтобы она не могла его не замечать, взглянула ему в глаза и осознала, что перед ней гордый, свободный человек! Эйлас не осмеливался к ней прикоснуться: тут же позвали бы стражу и его, позорно беспомощного, утащили бы прочь – возможно, даже на стол для холощения рабов. О последствиях лучше было не думать – его мужское достоинство и всякая надежда заслужить благорасположение Татцель были бы потеряны навсегда.

Когда Эйласу удалось, наконец, бежать из замка Санк в компании Каргуса и Ейна, в какой-то момент он задержался, обернулся, глядя на замок, и пробормотал: «Помяни мое слово, Татцель! В один прекрасный день мы снова встретимся – и тогда посмотрим, как ты будешь задирать нос!» Таков был призрак, навязчиво посещавший Эйласа в полусне.

Проведя ночь в Ведьминой гавани, к полудню Эйлас и Тристано поднялись на перевал Лешего и уже ближе к вечеру проехали, гремя копытами, по подъемному мосту к конюшням Родниковой Сени. Друн и Глинет выбежали им навстречу, за ними вышли Вейр, Флора и прочие домочадцы, а Шимрод4 ждал в тени сводчатого прохода, ведущего на террасу.

Прибывшие поднялись в свои комнаты, чтобы освежиться, после чего вышли на террасу, где Вейр подал им лучший ужин, какой могли обеспечить кладовые замка, и компания еще долго сидела за столом после того, как померкли последние отсветы заката и наступила ночь.

Тристано поведал присутствующим о зеленой жемчужине и ее зловредном влиянии: «До сих пор не понимаю, чем объясняются чары этой штуковины! На вид она отличается от обычной крупной жемчужины только оттенком блеска, зеленым, как морская вода. Шимрод, тебе что-нибудь известно по этому поводу?»

«Вынужден признаться, что в обширной сфере волшебства остается гораздо больше необъяснимого, чем хотелось бы. Для меня зеленая жемчужина – полная загадка».

«Наверное, это мозговая опухоль демона, – размышляла Глинет. – Или, может быть, яйцо гоблина».

«Глаз василиска!» – предположил Друн.

«Из всей этой истории можно извлечь урок, исключительно полезный подрастающим молодым людям, таким, как Друн, – задумчиво произнесла Глинет. – Никогда на воруй и не отнимай у других ценности, особенно если они зеленого цвета!»

«Превосходная рекомендация! – поддержал Тристано. – В таких случаях честность – лучшая стратегия».

«Я полон стыда и раскаяния, – опустил голову Друн. – Обещаю немедленно покончить с воровством и грабежами».

«Ну, разве что тебе представится возможность украсть какую-нибудь красивую безделушку для меня», – снизошла Глинет. Сегодня – возможно, уступив настояниям леди Флоры – она надела белое платье, а волосы украсила серебряным венком с белыми эмалевыми ромашками; все это вместе производило неотразимый эффект, явно не прошедший мимо внимания Тристано.

«В любом случае, мое поведение можно назвать только образцовым, – скромно заметил Тристано. – Я позаимствовал жемчужину исключительно в интересах окружающих, дабы оградить их от ее разрушительного воздействия, и добровольно уступил ее неимущему, лишенному преимуществ благородного происхождения».

«Насколько я понимаю, ты имеешь в виду пса, – отозвался Друн, – так как происхождение разбойника-брадобрея нам неизвестно».

«Ты обошелся с собакой поистине бессердечно! – сурово сказала Глинет. – Нужно было привезти жемчужину сюда и предложить ее Шимроду».

«Тем же способом? – возмутился Шимрод. – Я предпочитаю сардельки без жемчуга».

«Только представьте себе! – воскликнул Эйлас. – Бедняга Шимрод умчался бы галопом на четвереньках, с пеной у рта, кусая за задницу каждого встречного!»

«Шимрод мог бы надлежащим образом распорядиться магической драгоценностью, каков бы ни был характер ее влияния, – с достоинством возразила Глинет. – Несчастная собака не понимала, что с ней сделали».

«Теперь я осознаю свою ошибку, – горестно признал Тристано. – Когда рыжий пес с рычанием и лаем хватал зубами за ноги мою лошадь, должен признаться, я не испытывал к нему никакого сочувствия. Поэтому, выйдя из таверны, я руководствовался сиюминутными побуждениями, хотя почти сразу же проникся сожалением по поводу своего поступка, а впоследствии, когда наблюдал за кончиной несчастного животного, даже проникся испугом, близким к отчаянию».

«Как это понимать? – недоуменно взглянула на него Глинет. – Ты раскаялся в своей жестокости?»

«Не совсем так. Не следует забывать, что я частично возместил собаке риск, накормив ее сарделькой».