29 марта. Воскресный разговор с Уиллой. Ты, наконец, говоришь ей о признании сына, не зная, станет ли от этого лучше или хуже. Слишком много для нее, чтобы она смогла все принять за раз, и потому ее реакция на это проходит несколько явно различимых стадий в течении нескольких минут. Первая: полное молчание, молчание, которое длится так долго, что тебе приходится повторить, что ты только что рассказал. Вторая: мягкий голос говорит "Это ужасно, это слишком много для меня, как это может быть правдой?" Третья: рыдание, пока ее мысли уносятся туда на дорогу, и она видит все пропущенные детали происшедшего, представляет себе ссору ребят, видит Бобби, раздавленного машиной, снова. Четвертая: растет злость. "Он нам соврал," говорит она, "он обманул нас своей ложью," а ты отвечаешь ей, что он не врал, он просто не рассказывал, он был слишком убит происшедшим для рассказов, и жизнь с такой виной почти уничтожила его. "Он убил моего сына," говорит она, а ты отвечаешь ей, что он лишь толкнул ее сына на дорогу, и его смерть была случайностью. Вы двое говорите между собой больше часа, вновь и вновь и вновь ты говоришь ей, что любишь ее, что нет никакой разницы для тебя, что она решит или как она будет вести себя с сыном, ты всегда будешь любить ее. Она снова рыдает, наконец понимая состояния мальчика, наконец говоря, что она понимает, как он страдал, но она не знает, если одного понимания будет достаточно, непонятно, что она собирается делать, она не уверена, если у нее найдутся силы вновь увидеть его. Ей нужно время, говорит она, еще больше времени на раздумья, а ты говоришь ей, что не надо торопиться, ты никогда не будешь заставлять ее делать то, что ей не хочется. Разговор заканчивается, и вновь ты чувствуешь, что потерялся в не-зная-где. Позже, днем, ты начинаешь свыкаться с фактом, что не-зная-где и есть твой дом, и там ты проведешь остаток своей жизни.

12 апреля. Она напоминает тебе кого-то знакомого тебе, но ты никак не можешь вспомнить кого; и затем, через пять или шесть минут после знакомства с ней, она впервые смеется, и ты понимаешь без тени сомнения, что этот кто-то — Суки Ротстейн. Суки Ротстейн в раскаленном солнечном свете того дня на Хьюстон Стрит почти семь лет тому назад, смеется с ее друзьями, одетая в яркое красное платье — молодость в ее самом полном, самом ярком воплощении. Пилар Санчез — близнец Суки Ротстейн, такое же крохотное, светящееся изнутри создание, в которой горит огонь жизни; и пусть боги будут с ней более нежны, чем с несчастным ребенком твоих друзей. Она приехала из Флориды под вечер субботы, и на следующий день, Пасхальное Воскресенье, она и сын пришли в квартиру на Даунинг Стрит. Сыну было трудно удержаться от прикосновений к ней, и, хоть они сидели друг с другом на диване напротив тебя, сидящего в кресле, он все целовал ее шею, гладил ее непокрытое колено, клал свои руку на ее плечо. Ты уже видел ее, конечно, почти год тому назад в том небольшом парке южной Флориды, ты был тайным свидетелем их первой встречи, их первого разговора, но ты был слишком далеко от нее, чтобы мог увидеть ее глаза и разглядеть в них силу, черные спокойные глаза, которые поглощают все вокруг нее, и свет от которых притянул сына. Они пришли с хорошими новостями, сказал сын, с самыми лучшими новостями, и через мгновение тебе говорят, что Пилар была принята университетом Барнард без платы за обучение и будет жить в Нью Йорке сразу после ее школьного выпуска в июне. Ты сказал ей, что твоя жена тоже училась в Барнарде, что ты впервые увидел ее, когда она была студенткой Барнарда, и факел был передан от приемной матери сына ей. А затем (ты чуть не выпал из своего кресла, когда услышал) сын огласил свою подачу документов в Колумбийский университет и о начале учебы на последнем курсе осенью перед получением диплома бакалавра. Ты спросил его, как он собирается платить за обучение, и он ответил, что у него есть немного денег в банке, а все остальное покроет студенческий заем. Тебя поразило, что он не попросил твоей помощи, хотя ты с радостью оказал бы ее, но ты понимаешь, что это лучше для его морального настроения — тянуть свою лямку. Разговор продолжался, а тебе, вдруг, стало ясно, что в тебе нарастает ощущение счастья, что сегодня ты стал таким счастливым, каким не был никогда за последние тринадцать лет, и тебе захотелось выпить в честь твоего настроения, и тебе пришло на ум, что нет никакой разницы, каким будет решение Уиллы о сыне, ты сможешь прожить раздельные жизни с двумя людьми, которые больше всего близки тебе в этом мире, что тебе будет радостно где бы ты ни был и с кем бы ты ни был из них. Ты заказал стол на ужин в ресторане Уэйверли Инн, то почтенное заведение со времен старого Нью Йорка, ныне несуществующего Нью Йорка, надеясь, что Пилар понравится подобное место, и ей оно понравилось, она на самом деле сказала, что ей казалось, будто она на небесах; и как только вы разделались со своим пасхальным ужином, у нее возникло очень много вопросов — она хотела знать все о том, как вести издательство, как ты встретился с Рензо Майклсоном, как ты решаешь, принять книгу в издательство или нет; и, отвечая на ее вопросы, ты осознал, что она слушала тебя с напряженным вниманием, что она не забудет ни одного, сказанного тобой, слова. Каким-то образом разговор перешел на математику и науку, и ты неожиданно стал присутствовать на дискуссии, посвященной квантовой физике, о чем ты, честно говоря, не имеешь никакого понятия, и тогда Пилар повернулась к тебе и сказала: "Представьте себе вот что, мистер Хеллер. В прежних теориях физики трижды два равняется шести, и дважды три равняется шести — реверсивная логика. Но не в квантовой физике. Трижды два и дважды три — два различных смысла, два отдельных и самодостаточных положений." В этом мире есть очень много вещей, о которых тебе приходится беспокоиться, но любовь сына к этой девушке — не из этого списка.

13 апреля. Ты просыпаешься утром и узнаешь, что умер Марк Фидрич. В возрасте всего пятидесяти четырех лет, погиб на своей ферме в Норзборо, штат Массачусетс, когда мусорный грузовик, который он ремонтировал, внезапно обрушился на него. Сначала Херб Скор, сейчас Марк Фидрич — два проклятых судьбой гения, ослепивших страну своим талантом на несколько дней, месяцев, а затем исчезнувших из виду. Ты вспоминаешь присказку отца: Бедняга Херб Скор. Теперь ты добавляешь еще одно имя в список ушедших из жизни: Марк Фидрич. Да покоится Птица с миром.

Четверг, тринадцатое апреля, и Алис только что отбыла очередной пятичасовой срок в ПЕН-центре. В отличие от ее устоявшейся рутины за последние несколько месяцев, она не торопится домой в Сансет Парк, чтобы поработать над своей диссертацией. Вместо этого, она идет на встречу с Эллен, у которой сегодня выходной, и двое их сегодня решили потратиться на поздний обед в Балтазаре, французском ресторане на Спринг Стрит в Сохо, в двух минутах ходьбы от ПЕН-центра. Вчера очередное требование суда было доставлено к их дому еще одним нью-йоркским маршалом, и количество этих решений суда достигло четырех; и ранее, в начале месяца, когда они получили третье, она и Эллен решили — следующее предупреждение будет последним, они разжалуют сами себя от знаков отличия истинных сквоттеров и покинут дом, неохотно, но покинут. Вот, почему они решили встретиться в Манхэттене поздним днем — поговорить и найти решение для будущих действий, спокойно и взвешенно, подальше от Бинга и его агрессивных, яростных провозглашений, и какое место подойдет лучше всего для спокойных и взвешенных дискуссий, чем этот недешевый, элегантный ресторан в переходное время от обеда к ужину?

Джэйка больше нет рядом. Их выяснение отношений, к которым она начала готовиться с пятого января, состоялось в середине февраля, и самое горькое для нее в этом разговоре было то, как быстро он согласился с ее взглядом на их отношения, как слабо он сопротивлялся идеи разойтись в разные стороны, больше не встречаться. Что-то с ним не то, сказал он, но это правда, что он больше не испытывал особенных эмоций, когда находился с ней, что он больше не хотел встречаться, и он сам виноват в переменах своих чувств и, честно, никак не может понять, что произошло с ним. Он сказал ей, что она была замечательным человеком, со многими прекрасными качествами — знания, сострадание, ум — и что его душа оказалось неспособной любить ее так, как она должна была быть любима. Он не углублялся в проблему дальше этого, не стал, например, копаться в причинах, почему он потерял сексуальный интерес к ней, но надеяться на большее ей не приходилось, поняла она, поскольку он открыто заявил, что такие изменения смутили так же его, как и ее. Она спросила его, думал ли он пойти к психотерапевту, и он ответил, да, он думал об этом, его жизнь превратилась в хаос, и, несомненно, ему нужна была помощь. Алис почувствовала, что он говорил правду, но, ей показалось, не всю, и когда она проигрывает этот разговор вновь в своей памяти, она спрашивает себя, может, его пассивное самобичевание — простой выход для него, ложь, чтобы спрятать от всех факт, что он влюбился в кого-то. Но в кого? Она не знает, и за прошедшие два с половиной месяца после их последнего разговора, ни один из общих знакомых не рассказывал ей о новом человеке рядом с Джэйком. Возможно, никого нет, или его любовная жизнь стала чрезвычайно охраняемым секретом. Так или иначе, но она скучает по нему. Сейчас, когда его нет рядом, она начинает вспоминать хорошие моменты их совместной жизни и забывать плохие, и довольно странно, но она начинает скучать в большинстве о нем — его внезапные водопады юмора, выливающиеся из него в непредсказуемые моменты, в моменты, когда совершенно несмешной Джэйк Баум распахивал ворота своей крепости и начинал представлять в лицах различных персонажей, в основном говорящих с заметным иностранным акцентом, русских, индийцев, корейцев, и он неожиданно был очень хорош в этом, он всегда схватывал голоса, но это был тот прежний Джэйк, конечно, Джэйк год тому назад, и, по правде говоря, прошло много времени с тех пор, как он смешил ее, превратившись в один из тех смешных персонажей. Миси Алиси. Целуй мне, миси Алиси. Она сомневается, что у нее вскоре появится новый мужчина, и это беспокоит ее, поскольку ей тридцать лет, и возможность бездетного будущего нагоняет тоску в ее сердце.