- Что?!

- Молчи, чего расшумелся? Я сам не знаю, в какую сторону идти. Сбился с пути...

Солнце клонилось к вечеру. Шум боя сейчас далеко-далеко.

- Куда мы идем? - опять спросил боязливо Цибуля.

- Ты, оказывается, трусливый, Цибуля. Не ной, я тебе сказал, - рассердился Аваськин.

И в это время прозвучало долгожданное Аваськиным слово:

- Хальт!

Санька, бросив карабин, поднял высоко руки.

Именно этого боялся Цибуля. Хоть он был и молод, но пуще смерти боялся плена. Теперь, вот, без единого выстрела - плен. Несмываемый позор на всю жизнь. Он рванул затвор, загнал патрон в патронник, но вражеский автомат был быстрее. Цибуля упал на дорогу, как подкошенный. Аваськин обернулся. «Это хорошо. Теперь больше нет никого, кто бы меня знал», - радовался он в душе.

Немецкие солдаты Аваськина доставили в поселок Погостье. Здесь в ряд стояли пять красноармейцев, попавших в плен. Все они были ранены, еле стояли на ногах. Переводчик, коверкая русские слова, спросил, есть ли среди них офицеры и политруки. Санька пристально вгляделся в лица пленных солдат. Его острый взгляд остановился на двух красноармейцах, которые с двух сторон поддерживали тяжелораненого товарища. Аваськин сразу узнал его: политрук Сомов. Санька, как бешеный зверь, подбежал к нему и сорвал с его головы окровавленный бинт. По лицу потекла струйка крови.

- А-а, это ты, комиссар! – с искаженным от злости лицом закричал Аваськин. – Там ты был мастер говорить, что же ты здесь язык проглотил? – При этом приставил свой палец к груди Сомова. – Вот, он политрук! – сквозь зубы процедил он, обернувшись к немцам.

- Предатель! Подлая собака! – плюнул в лицо Аваськина Сомов.

Аваськин отскочил назад.

- Комиссар, комиссар он! – закричал он.

Прозвучала автоматная очередь, и Сомов упал.

Остальных пленных красноармейцев загнали в кирпичное здание, похожее на склад, с решетками на окнах,

Аваськина назначили старшим среди пленных.

- Если кто-нибудь из них сбежит – кхх! кхх! – пригрозил офицер.

Аваськин попытался что-то сказать, но его толкнули в спину автоматом, и он вместе со всеми оказался внутри склада. Железная дверь с грохотом захлопнулась.

Темно. Сыро и холодно. Слышались стоны тяжелораненых.

Аваськин задремал, и сразу, как наяву, перед ним встал комиссар Сомов. Вот он пригрозил ему раненой рукой и, сказав: «Подлая собака!», опять плюнул в лицо. Санька от страха проснулся, вытер потный лоб рукавом.

Чуть посидев, опять лег и уснул тревожным сном. Тихо. Только изредка слышался чей-либо стон. Вот чьи-то сильные руки схватили Саньку за горло. Санька задергался всем телом, пытался помочь себе руками, но напрасно. Он не смог ни вдохнуть, ни выдохнуть. И - темнота.

Затем три красноармейца подошли к телу Саньки, сняли с его ног обмотки и обвязали их вокруг его шеи. Уже хотели его подвесить к крюку на стене, но не успели: вдруг за дверью послышались шаги. Три тени быстро разошлись по местам. Открылась дверь, и вошли три автоматчика. «Встать» - раздалась команда. Раненые красноармейцы со стоном встали. «Этот почему не встает?» - сказал один из немцев и пнул раза три по телу Аваськина. «Мертв» - сказал другой. Затем два немца, схватив за ноги, вытащили тело и бросили его за складом. Пересчитав оставшихся, ушли.

- Похоже, смена постовых, - сказал кто-то в темноте.

- Собаке - собачья смерть,- послышался чей-то низкий голос.

- Подлец, - добавил третий.

***

Кудряшов вошел в землянку, и разведчики, с улыбкой, его поприветствовали. Вслед за ним пришел Фадеев, обнял Кудряшова.

- Ну, пляши, старшина, тебе письмо! – с удовольствием сказал он, доставая из кармана «треугольник».

Разведчики в такт захлопали в ладоши, застучали по котелку, затопали ногами.

Микулай пустился в пляс с присядкой. И куда делась усталость! Ведь он не спал и не ел двое суток, только что из боя. Микулай подсел к еле мерцавшей лампе, вскрыл конверт и начал читать. С нетерпением он ждал этого письма. Разведчики, не желая ему мешать, замолкли, а капитан затянул папиросу.

«Дорогой, любимый, незабвенный Коля! Вся деревня желает тебе здоровья и шлет привет. Не срамишь ты свою деревню, сражаешься храбро.

То и дело приходят похоронные на односельчан. Пришли письма о гибели Тарас Пети, Якамаш Сани, Паки Тюпана, Ильмусь Якура и еще четырех-пяти односельчан. В каждом доме горе. Но мы не опускаем головы, а смотрим вперед. Желая скорейшей победы, для фронта трудимся дни и ночи. Помнишь, я тебе писала про Тусьта Элюка? Он совсем опоясался. Пока другие проливают на фронте кровь, он здесь устроил шумную свадьбу. Женился Керкури Рине. Свадьба пела и гремела. Я тоже пошла посмотреть. Касьтук Микулки, работник потребсоюза, был тамадой. Вскакивал на скамейку и пел частушки, все время громко кричал: «Салам-алейкум, тав сире». Вот так: у одних горе, у других веселье. Больше деревенских новостей особо нет, вроде написала все.

Любимый Микулай, сильнее бейте этих ненавистных врагов. Возвращайся с победой. Валя. 13.V.1942 год».

- К столу, товарищ старшина, - сказал Пудов, когда тот прочитал письмо.

- Товарищ капитан, поужинайте с нами, - пригласил командира роты Микулай, убирая письмо в нагрудной карман.

Все дружно уселись за самодельный стол и принялись за солдатскую еду: горячий суп, каша, чай. Затем сытые солдаты улеглись спать. Микулай, чуть вздремнув, встал. Зажег лампу «мышиный глаз» и сел за ответное письмо.

«Любимая моя Валя! Получил твое долгожданное письмо. От всей души благо дарю тебя за него. Даже усталость куда делась. Глядя на твою фотокарточку, всегда в мыслях разговариваю с тобой. Эх, душа моя, говорить бы и говорить с тобой, глядя в твои глаза. Раньше, когда были рядом, я стеснялся, а сейчас, тоскуя по тебе, обнимал и целовал бы тебя, душа моя.

Наступили теплые дни, все кругом зеленеет. Здесь, под Ленинградом как ни тяжела солдатская жизнь, мы верим в нашу победу. Скоро город Ленина освободим от блокады. Любимый город скоро задышит полной грудью.

Ты пишешь, что Тусьта Элюк женился. Пусть веселится. Однако я такому человеку ничуть не завидую. Когда вижу таких непорядочных людей, становится противно, даже разговаривать о них не хочется.

Валя, дорогая, скоро мы переходим в наступление. Тяжелый путь нам предстоит. Не остановимся, пока не уничтожим их осиное гнездо. Мы сражаемся за правду, за родную Отчизну.

Сегодня в нашей роте, Валя, большая радость. Сегодня наградили орденом Ленина капитана Фадеева, меня - Красного Знамени, моего друга, Пудова Георгия, орденом Красной Звезды и еще пять разведчиков из нашей же роты – медалями. Ну, родная, любимая, будь здорова, и себе того же желаю.

До свидания, дорогая. Друзья тоже передают тебе очень большой привет. Микулай».

***

Зима под Ленинградом запаздывала. Каждый день шел дождь со снегом. Сырые, ветреные дни порядком уже надоели солдатам в окопах. Завьюжило только в конце 1942 года, заметая окопы.

Начало 1943 года. Советские войска готовились к прорыву блокады Ленинграда.

Из разведчасти дивизии поступил приказ: достать «языка» с оборонной линии под Синявино. Задание не из легких: здесь враг сидел крепко, окопавшись еще с сентября 1941 года. Разведчикам предстояло перейти линию фронта и вернуться с «языком» как можно быстрее.

Сборы были недолгими.

Сильный ветер с Ладоги бил по лицу и глазам мелкими крупинками снега. Для разведчика такая погода – то, что надо. Пусть еще сильнее бесится ветер. Тогда и враг не заметит их следов.

Вот торфяник. Беспокойно шумит высокий сухой камыш. Разведчики в белых маскхалатах осторожно ползли за саперами по минному полю. Саперы также обезвредили шариковые мины на проволочных заграждениях. Путь был открыт.

Группа то ползком, то бегом перешла передовую линию и скрылась в лесу. К рассвету вышли к реке Светлиха. Стали слышны залпы пушек, трескотня пулеметов.

Недалеко от села Соснихи, на поляне, наткнулись на пасеку с пустыми ульями. Чуть в стороне стоял перекосившийся домик. Старшина объявил привал. Надо беречь силы. С наступлением темноты – снова в путь.