Когда я занял свое место, мисс Снэппер, следившая из окна кареты за всем происходящим, поздравила меня и выразила удовольствие, видя меня невредимым; ее мать также принесла благодарность за мои решительные действия, а юрист сказал, что парламентский акт дает мне право получить сорок фунтов вознаграждения за поимку разбойника. Воин, чья физиономия выражала некоторую растерянность, вызванную борьбой между наглостью и стыдом, заметил, что если бы я так чертовски не поторопился выскочить из кареты, он преспокойно задержал бы негодяев, не теряя времени зря и не поднимая такой суматохи, ибо у него был план, осуществлению которого помешали моя горячность и стремительность.

— Что до меня, — продолжал он, — то я в таких случаях всегда бываю совершенно хладнокровен.

— Это видно по тому, как вы дрожали, — сказала молодая леди.

— Смерть и проклятье! — вскричал он. — Мадам, защитой вам служит ваш пол! Если бы какой-нибудь мужчина осмелился сказать мне такие слова, я отправил бы его в преисподнюю, будь проклято мое сердце! Отправил бы сию же минуту!

При этом он устремил взгляд на меня и спросил, видел ли я, что он дрожал. Я, не колеблясь, ответил: — Да.

— Проклятье, сэр! — воскликнул он. — Вы сомневаетесь в моей храбрости?

Я отвечал:

— Весьма сомневаюсь.

Такое заявление привело его в полное замешательство. Он смущенно посмотрел на меня и, заикаясь, проговорил:

— О, прекрасно!.. Будь проклята моя кровь!.. Я выберу время…

Я подпер щеку языком, выражая ему свое презрение, и он почувствовал себя столь посрамленным, что до конца пути, кажется, не изрыгнул ни одного проклятья.

Чопорная леди, оправившись с помощью какого-то крепкого напитка, начала, ни к кому не обращаясь, монолог, в коем выражала свое недоумение, как это может человек, притязающий именоваться джентльменом, ставить в затруднительное положение почтенных особ и из-за каких-то жалких денег подвергать опасности их жизнь. Она удивлялась, как женщины не стыдятся восхвалять такую грубость, и поклялась, что отныне ноги ее не будет в почтовой карете, если есть возможность за любую цену нанять отдельную карету.

Уязвленный ее замечаниями, я прибег к тому же способу излагать свои мысли и в свою очередь выразил недоумение, как может здравомыслящая женщина быть столь неразумной и ждать, что люди, с ней не знакомые и ничем не связанные, покорно согласятся подвергнуться ограблению и оскорблениям только из желания потакать ее капризному нраву. Затем я подивился дерзости и неблагодарности, с какими она обвиняет в грубости человека, заслужившего ее одобрение и признательность, и поклялся, что, если ей когда-нибудь снова будет угрожать нападение, я оставлю ее на милость грабителя, чтобы она узнала цену моему заступничеству.

Эта почтенная особа не нашла нужным продолжать пререкания и вместе с оробевшим капитаном, казалось, переваривала нанесенную ей обиду, тогда как я вступил в разговор с моей прелестной дамой, которой угодил своими речами еще и потому, что она, судя по прежней моей молчаливости, составила себе совсем другое мнение о моем уме. У меня было бы не меньше оснований восхищаться живостью ее ума, будь она способна подчинять свое воображение рассудку, но она страдала такой словоохотливостью, что я устрашился ее непокорного языка и предчувствовал все ужасы неумолкаемой болтовни. Однако, подумав о радостях, сопутствующих обладанию двадцатью тысячами фунтов, я забыл о ее несовершенствах, не мешкая воспользовался благоприятным случаем и постарался завоевать ее расположение.

Заботливая мать строго надзирала за нею, и хотя не могла обойтись со мной неучтиво, однако то и дело ставила препоны нашей беседе, выговаривая дочери за то, что она так бойка с незнакомыми людьми, и советуя ей поменьше говорить и побольше думать. Лишенные возможности дать волю языку, мы изъяснялись взглядами; я убедился, что юная леди весьма красноречиво ведет такой разговор. Коротко говоря, у меня были основания полагать, что ей надоели поучения старой леди и мне без особого труда удастся лишить ее мать власти и утвердить свою.

Когда мы прибыли к придорожной таверне, где собирались завтракать, я вышел и помог выйти из кареты моей даме, а также ее матери, которая потребовала отдельную комнату, куда они удалились, чтобы откушать вдвоем. Когда они удалялись, я заметил, что мисс искривлена от природы сильней, чем я подозревал ранее, ибо она была изогнута на манер буквы S и ее походка весьма напоминала передвижение краба. Чопорная леди избрала своим сотрапезником капитана и также приказала подать завтрак на двоих в отдельную комнату, а законник и я, покинутые остальными спутниками, поневоле должны были довольствоваться обществом друг друга.

Я был очень опечален величавой холодностью миссис Снэппер, которая, по моему разумению, не отнеслась ко мне с благоволением, мною заслуженным, а мой сотрапезник заявил, что разъезжает вот уже двадцать лет и никогда еще не видел такого нарушения правил, установленных пассажирами почтовых карет. Что касается до почтенной леди, то мне оставалось непонятно ее внимание к капитану, и я осведомился у законника, знает ли он, какие качества воина вызвали ее восхищение. Юрист шутливо ответил:

— Должно быть, он известен этой леди как способный нотариус, составляющий передаточные записи, и она хочет, чтобы он определил бы для нее субституцию^{85}.

Я невольно посмеялся лукавому ответу законника, который развлекал меня за завтраком многочисленными шуточками такого же рода насчет наших дорожных спутников и между прочим выразил сожаление, что имущество молодой леди обременено такими закладными.

Покончив с едой и уплатив по счету, мы влезли в карету, заняли свои места и подкупили кучера, дав ему шесть пенсов, чтобы он отомстил за нас остальным пассажирам и заставил их поторопиться и прервать завтрак. Это поручение он выполнил к полному нашему удовлетворению, помешав их приятной трапезе своими назойливыми криками. Мать и дочь повиновались призыву первые и, подойдя к карете, должны были прибегнуть к помощи кучера, чтобы влезть в нее, ибо законник и я сговорились своим пренебрежительным отношением выразить наше неудовольствие.

Не успели они усесться, как прибежал капитан столь разгоряченный, словно его на протяжении десятка миль преследовал неприятель, а немедленно вслед за ним появилась и леди в несколько растрепанном виде. Он помог ей сесть в карету, после чего влез сам, бормоча проклятья, обращенные к кучеру, имевшему дерзость помешать им, а юрист в утешение ему сказал, что если он понес ущерб вследствие упрямства ответчицы, то на следующей остановке может представиться случай приступить к тяжбе. Это выражение оскорбило благородную леди, которая заявила, что, будь она мужчиной, она заставила бы его раскаяться в подобном бесстыдстве, и возблагодарила бога, что доселе ей еще не доводилось бывать в такой компании. При сих словах капитан счел необходимым оказать поддержку леди и пригрозил отрезать законнику уши, если он и впредь будет позволять себе такие вольности. Бедняга принес извинения, и воцарилось всеобщее молчание.