Дело рухнуло (скорее всего, она призналась в своих прошлых грехах посольскому офицеру безопасности), генерал впал в панику: зачем шутить с огнем, ведь не составит большого труда вычислить Сему с туристского лайнера.

Оставалось лишь завернуться в пресловутый плащ, вооружиться кинжалом, взгромоздиться на скакуна и, запасшись бочкой аквавита, восвояси отправиться домой.

В Москве меня не ругали. Пути разведки усеяны типами, а не только розами, и если бы все вербовки удавались, то на этой прекрасной планете яблоку некуда было бы упасть: одни агенты, все население Земли — агенты, и мамы, и папы, и дети, и внуки.

Не жалея красок, я расписал всю героическую эпопею начальнику отдела, у старого волка даже пасть опустилась после рассказа о катаниях под слежкой, не говоря уж о смертельной конфронтации в ресторане. «Хорошо, когда секретарь парторганизации показывает пример другим коммунистам!» — заметил он удовлетворенно.

В тот же вечер мы зверски накачались аквавитом.

Не таким уж исчадием ада был Джакомо Казанова, он не только помогал вдовам превратиться в мальчиков, но и вел философские беседы с Вольтером и Руссо, и музыкой не брезговал, еще юношей играл партию второй скрипки в театральном оркестре, сам недурно сочинял, но, конечно же, талант его расцветал в полной мере за игорным столом в компании аферистов — умением облегчать кошельки он владел в совершенстве.

И печальная старость, не лучше чем у отставников КГБ, которых ныне каждый (особенно те, кто лизали больше всех) норовит ткнуть носом в дерьмо: представить только бывшего соблазнителя приживалой в богемском замке, где над ним издевалась челядь и служанки нагло хохотали, когда старик (он еще не дотянул до шестидесяти лет — пенсионного возраста) запускал им руку под юбки.

Ревматик и сифилитик, презиравший, как все шпионы, шпионов («Некий Мануцци, шпион совершенно мне неизвестный, нашел средство познакомиться со мной, предлагая мне купить у него в кредит алмазы»), он мечтал об атласной женской коже, о любви — и шуршали на столе пожелтевшие письма, локоны, счета… Как везло Казанове! Он даже не искал женщин, они сами искали его, они готовы были служить ему верно (и вечно), они уже были готовыми агентами.

Поиск человека для вербовки — это тяжкий груд, причем чем больше ищешь, тем ниже результат, а когда отдыхаешь и дуешь «гиннес» в пабе, вдруг волею случая являются Он или Она. Это судьба. Это везение.

А мне не везло, хотя я землю рыл носом.

Но однажды свалилась все же с неба звезда.

Голландская консульша Мишель Морган — дебелая дама лет тридцати, глазки маленькие и хитрые, лицо мучнистое, с подвижными бровками, похожими на червей, киселеподобная, скучная, как сова, с ужасным английским (по два раза переспрашивала) и замедленной реакцией, превращавшей беседу с ней в пытку.

Но все это меркло на фоне главного: Мишель располагала чистыми паспортными бланками, всегда необходимыми нашей нелегальной службе для производства голландских купцов с голландскими сырами и тюльпанами.

Однако надежда на успех не вдохновляла: коммунизм Мишель почему-то ненавидела, зарплату получала раза в три больше, чем я, — на какого же живца брать эту рыбу? — правда, по ее физиономии-лепешке бродила некая мистическая дымка, именуемая на шпионском просторечии вербуемостью, бесполезно ее определять научно, это — как любовь и ненависть, как 24-й прелюд Шопена, как гром и молния или лермонтовское «Пусть она поплачет, ей ничего не значит».

В народе распространено мнение, что в разведке все дозволено, и уж тем более соблазнение женщин ради высших интересов, однако на деле разведчик и шагу ступить не может без приказа резидента и Центра, и, когда на горизонте появляется женщина, кагэбэвский Джеймс Бонд сразу ощущает особый контроль.

Двойную заботу о себе я почувствовал уже при первом докладе о Мишель резиденту — он был интеллигентен на вид, въедлив (до этого командовал филерами в Азербайджане), слушал меня внимательно и не перебивал.

— Ведите себя осторожно, держите ее на дистанции и хорошо изучите. Кто у нее родственники, с кем она общается здесь… Работайте аккуратно, — напутствовал он.

После первого ужина в китайском ресторане я, как истинный рыцарь, довез даму до дома на такси, и вдруг: «А может, зайдете ко мне на кофе?»

Предложение застало меня врасплох, при других обстоятельствах я принял бы его не задумываясь, но вспомнил строгий взгляд резидента и со вздохом заметил, что мне еще надо на работу.

— Как поздно вы работаете, — удивилась она. (Еще бы! было десять часов вечера!)

Резидент мое поведение одобрил, но предупредил:

— Ни в коем случае не заходите к ней домой. Вам я верю, но она ведь может сделать черт знает что: и брюки вам расстегнуть, и на колени плюхнуться, и раздеться догола… тьфу![84]

Следующий ужин, масса информации, среди которой случайно (?) оброненная фраза, что, мол, иногда хочется съездить в Амстердам, но это дороговато, снова такси и дом.

— Может, выпьем кофе?

— Извините, я опять сегодня дежурю… очень много работы…

— Какое у вас странное посольство, столько народу, и все равно много работы…

Расстались гордо мы.

На следующий день я явился к резиденту.

— Я чувствую себя полным идиотом, к тому же еще хамом… дайте я зайду хоть на пять минут.

— За пять минут много можно сделать… Она интересная?

— Уродина! (Говорил от души.)

— Уродины — самые опасные. Красивые — избалованы, а эти всегда тянут в постель и, между нами, весьма темпераментны. (Хохоток.) Она пьет?

— Почти нет.

— Курит?

— Довольно много.

— Вот-вот, курящая женщина напоминает пепельницу. (Хохоток, я тоже поддакнул, хотя слышал это бонмо еще в раннем детстве.) Никаких кофе на дому!

Прошло еще два ужина, отношения наши теплели, и я даже предложил одолжить деньги на поездку и Амстердам, Мишель не отказалась, снова приглашала на кофе, но…

Расстались гордо мы.

Тогда я решил сменить вечер на день, конечно, эго был шаг назад: ленч обычно ограничен двумя часами, к трем рестораны закрывались, зато днем джентльмену можно и не провожать даму до дома, достаточно снять котелок, поцеловать руку и помахать вослед стеком.

На первом же ленче очередное ЧП: после кофе Мишель вдруг ухватила ресторанную пепельницу и быстренько сунула ее к себе в сумочку — куда девалась только ее флегматичность!

— Что вы делаете?

— Я коллекционирую пепельницы с ресторанными названиями…

— Давайте купим!

— Они не продадут…

Я осторожно посмотрел по сторонам — вокруг никого не было, вряд ли на выходе подбежит официант и потребует открыть сумку…

Очередной ленч — и снова кража пепельницы, просто ужас какой-то!

— Далась вам эта коллекция! Подумаете, пепельницы… — Я уже чувствовал себя соучастником.

— Вы хотите, чтобы я коллекционировала Рубенса? — От ответа повеяло иронией, но я это легко стерпел: в конце концов, и почище можно ожидать от леди, если постоянно увиливать от чашки кофе.

Сначала резиденту я о кражах не докладывал, но, когда Мишель стянула уже четвертую, решил все же рассказать.

Чем дальше я углублялся в повествование, тем серее становилось его красивое лицо, оно постепенно принимало трагическое выражение, лоб покрылся морщинами, даже залысины стали больше, нос вдруг закруглился ироническим крючком, рот кривила сардоническая улыбка.

— Я на вас удивляюсь, — сказал он. — Чувствуется, что вы никогда не работали в контрразведке. Неужели вы не видите, что вам готовят провокацию: она крадет пепельницу, врывается полиция, вас арестовывают…

— Но ведь не я украл пепельницу.» — возразил я слабо.

— Вы просто ребенок! Кто будет разбираться? Из-за вашей халатности мы получим очередную сенсацию в прессе, уж Центр нам за это нахлопает…

В последнем я не сомневался: Центр всегда поправлял, направлял, давал втык, Центр всегда был прав и знал это.