Однако, как ни странно, весь этот радикализм нисколько не вредил делам стеля. Радикалы стекались в него, а торговые агенты находили его занимательным. Кроме того, в последнее время он завоевал симпатии западных скотоводов. В последнее время Мясной трест часто повышал цены, чтобы вызвать огромные отправки скота, а потом снова резко снижал их и легко закупал нужное ему количество. Поэтому у гуртовщика, приезжавшего в Чикаго, иной раз не оказывалось денег, чтобы оплатить хотя бы перевозку скота. Ему приходилось останавливаться в дешевом отеле, не смущаясь тем, что в вестибюле ораторствует какой-то агитатор. Эти западные молодцы были желанной добычей для Томми Хиндса. Он собирал их вокруг себя и рисовал им картинки «существующего строя». Конечно, ознакомившись с историей Юргиса, он уже ни за что на свете не отпустил бы своего нового швейцара.
— Вот что, — восклицал он среди спора, — у меня здесь служит парень, который работал на бойнях и хорошо знает, что это такое!
Услышав это, Юргис отрывался от своей работы и подходил к ним. Тогда хозяин говорил:
— Товарищ Юргис, расскажите-ка этим джентльменам о том, что вы видели на бойнях!
Вначале такая просьба повергала бедного Юргиса в крайнее смущение, и слова приходилось тянуть из него клещами. Но постепенно он понял, что от него требуется, и произносил свою речь с большим жаром. Хозяин сидел рядом, кивал головой и вставлял одобрительные замечания. Когда Юргис сообщал рецепт «консервированной ветчины» или рассказывал о том, как забракованных свиней сбрасывают в люк для отходов и немедленно извлекают внизу, чтобы переправить в другие штаты и превратить в сало, Томми Хиндс хлопал себя по колену и кричал:
— Вы думаете, такое можно выдумать?
А затем хозяин отеля объяснял, что только социалисты знают действительное средство против подобных зол, что только они намерены бороться всерьез с Мясным трестом. И если в ответ на это слушатель указывал, что и так вся страна возмущена, что газеты полны разоблачений, а правительство принимает меры против треста, у Томми Хиндса был наготове сокрушительный удар.
— Да, — говорил он, — все это правда. Но чем вы объясните это? Неужели вы наивно верите, что это делается в интересах публики? У нас в стране существуют и другие противозаконные тресты-грабители: Угольный трест, который зимою морозит бедняка, Стальной трест, который удваивает цену на каждый гвоздь в ваших сапогах, Нефтяной трест, из-за которого вы вечером не можете читать. Так как же вы объясните, почему весь гнев прессы и правительства обрушивается только на Мясной трест?
Если же на это слушатель возражал, что и против Нефтяного треста раздается немало протестов, Томми продолжал:
— Десять лет назад Генри Ллойд в своей книге «Богатство против республики» рассказал всю правду о Стандард Ойл Компани. Книгу обошли молчанием, и едва ли кто-нибудь из вас слыхал о ней. А недавно два журнала набрались, наконец, смелости и снова попробовали заняться Стандард Ойл — и что же из этого вышло? Газеты высмеивают авторов статей, церковники всех толков защищают преступников, а правительство ничего не делает! Почему же к Мясному тресту совсем другое отношение?
Слушатель обычно не мог ответить на этот вопрос и сдавался. Тогда Томми Хиндс начинал просвещать его, и было очень интересно наблюдать, как у слушателя открывались глаза.
— Будь вы социалистом, — говорил Томми, — вы бы знали, что силой, действительно управляющей в настоящее время Соединенными Штатами, является Железнодорожный трест. Это он командует правительством вашего штата, и он же командует сенатом. А все упомянутые тресты входят в состав Железнодорожного треста, все — кроме Мясного! Мясной трест в ссоре с железными дорогами. Он грабит их изо дня в день при помощи «собственных вагонов». Вот почему публика негодует, вот почему газеты требуют решительных мер и правительство вступает на тропу войны! А вы, бедные простые люди, смотрите, и одобряете, и думаете, что все это делается для вас, и понятия не имеете о том, что перед вами кульминационный момент вековой коммерческой конкуренции — решительная, смертельная схватка между вождями Мясного треста и Стандард Ойл за право владения Соединенными Штатами Америки!
Таков был новый дом, где Юргис жил и работал и где заканчивалось его образование. Однако было бы ошибкой предположить, что он работал мало. За Томми Хиндса он дал бы отрезать себе руку, и для Юргиса не было большей радости, чем поддерживать идеальную чистоту и порядок в его отеле. То, что во время работы его голова была занята размышлениями о социализме, нисколько ему не мешало. Напротив, Юргис с тем большим рвением чистил плевательницы и полировал до блеска перила, что в это же время он вел спор с воображаемым противником. Было бы приятно сказать, что он сразу же полностью отказался от пьянства и других дурных привычек; но, к сожалению, это было бы не совсем точно. Эти революционеры не были ангелами; они были людьми, и людьми, которые побывали на самом дне: к ним пристало много грязи. Некоторые из них пили, другие сквернословили, третьи ели рыбу ножом. Между ними и остальными тружениками была лишь та разница, что у них была надежда, было дело, за которое они готовы были бороться и страдать. У Юргиса бывали минуты, когда видение будущего бледнело, расплывалось и заслонялось большой кружкой пива. Но если одна кружка вела за собой другую, а потом третью и четвертую, то Юргис по крайней мере испытывал на другой день раскаяние и давал себе новые зароки. Было совершенно очевидно, что подло тратить деньги на пьянство, пока рабочий класс блуждает во мраке и ждет своего освобождения. На деньги, которые стоила кружка пива, можно было купить пятьдесят листовок, раздать их необращенным и упиваться мыслью о принесенной пользе. Таким путем и создавалось движение, и это был единственный путь для его развития. Мало было знать о нем — нужно было бороться за него: ведь социализм был делом масс, а не отдельных избранников. Отсюда естественно вытекало, что всякий, отказывавшийся принять новое евангелие, был лично ответствен за неосуществление сокровенных мечтаний Юргиса, и это, увы, делало его неприятным собеседником. Он познакомился с соседями Эльжбеты и, начав оптом обращать их в социализм, несколько раз чуть не подрался с ними.
То, что он проповедовал, представлялось Юргису таким очевидным! Просто непостижимо, как люди могут оставаться слепыми! Все богатства страны — земля и здания на ней, железные дороги, рудники, фабрики и магазины, все находится в руках немногих частных лиц — капиталистов, на которых остальные вынуждены работать за ничтожную плату. А все, что производят рабочие, идет на бесконечное увеличение богатств этих капиталистов, хотя и так о ми сами и все их близкие живут в неслыханной роскоши! И неужели не ясно, что, если урезать долю тех, кто только «владеет», доля тех, кто работает, значительно возрастет? Это ясно, как дважды два четыре, и в этом вся суть. А между тем находятся люди, которые не видят этого и готовы спорить о чем угодно. Они говорят, что правительства не могут вести дела так же экономно, как частные люди. Они повторяют это без конца и уверены, что говорят что-то путное! Они не видят, что экономное управление хозяев означает для них, рабочих, более тяжелую работу и более низкую плату за нее. Они — наемные рабы и слуги, зависящие от эксплуататоров, единственное стремление которых — выжать из них как можно больше. И они сами сочувствуют этому процессу и беспокоятся, что, может быть, он производится недостаточно основательно! По совести, у кого хватит терпения слушать подобные аргументы?
Но бывало и хуже. Юргис заводил разговор с каким-нибудь горемыкой, который тридцать лет проработал на одном предприятии и за все это время не мог скопить ни гроша; который в шесть часов утра уходил на работу, весь день стоял за станком и приходил вечером домой настолько утомленный, что ложился спать не раздеваясь; который за всю жизнь не имел и недели отпуска, никогда не путешествовал, никогда не пережил ничего необычного, ничему не учился, ни на что не надеялся. И вот, когда ему рассказывали о социализме, он презрительно фыркал и отвечал: «Это меня не интересует, я — индивидуалист!» А потом он заявлял, что социализм — это уравниловка, и, если он когда-нибудь осуществится, мир остановится в своем прогрессе. Такие доводы рассмешили бы и осла, а между тем тут было не до смеха, если подумать, сколько на свете миллионов таких несчастных, которых капитализм настолько сбил с толку и оболванил, что они забыли самый смысл слова «свобода». И они действительно верят, что, если они скопляются тысячами, повинуются слову стального магната и увеличивают его богатства на сотни миллионов долларов в год, чтобы потом на эти деньги он дарил им библиотеки, — это и есть «индивидуализм»! А взять в свои руки промышленность, управлять ею в своих собственных интересах и самим строить для себя библиотеки — это было бы уравниловкой!
