— Видишь, с «гробом» не было никаких неприятностей, — сказал Чак. — Чёртова телега прёт, словно сама по себе!
— Это везение, — ответил я. — Но пока ты на борту, ничего и не может случиться. Ты у нас механик, а я отвечаю за развлечения: сейчас в программе стоит посещение Агнес.
— Я умираю от нетерпения взглянуть наконец на твою жирафку! — сказал он.
Мы предстали перед Агнес усталые как собаки. Её квартира — семьдесят квадратных метров в современном высотном доме с сауной и бассейном — была оформлена в двух цветах. Чёрная мебель и чёрные диваны, все стены и лампы — белые. Ничего старого и бывшего в употреблении, ничего испачканного и засаленного, никакой рваной обивки, как у нас в Виннипеге. Всё новое и полированное, порядок безупречный. На письменном столе все предметы лежат на своём месте, даже ластик и точилка для карандашей. Я думал: куда же я попал? В приёмную врача? В офис страховой компании? Когда мы обнялись, приветствуя друг друга, я был скован странным равнодушием. К этому я оказался не готов. Наоборот, во всё время долгой поездки я только и думал о том, что мы с первого же мгновения поймём друг друга — как это было когда-то на берегу Ротфлиса — и что всё плохое между нами тут же забудется. Но ничего подобного не произошло. Я стоял как столб и мечтал только об одном: чтоб не очень долго разговаривать, а сразу же лечь спать.
С губ Агнес я считывал то же самое, по крайней мере так мне показалось: она оставалась так же безразлична, как и я. Глаза её ничего не излучали.
Чак же, напротив, был счастлив, таким я его давно уже не видел. Ему понравилась моя жирафка, я сразу это почувствовал. Он внимал каждому её слову, кивал головой и со всем соглашался. Старый лис, думал я, притворяется всепонимающим и точно знает, что на женщин это действует безотказно.
Агнес жила одна. Стэнли Кокс, её знаменитый друг, был старшим врачом в городской больнице, сама она писала диссертацию и работала в детской клинике.
— Тео? — удивилась она. — Твой друг придумал тебе очень красивое имя. Мне оно нравится.
— Я очень много слышал о тебе от Тео! — сказал Чак. — Собственно говоря, твоё имя Агнешка. Но Агнес, на мой вкус, лучше. Ты первая полька в моей жизни, хотя весь мир только и говорит, насколько польки красивы.
— Ну и? — сказала она. — Ты разочарован?
Я сказал:
— Чак! Правда, очень жаль, что ты не захватил с собой свою коллекцию марок.
— Узнаю прежнего Теофила, — с улыбкой сказала Агнес. — Уже тогда он охотнее всего посадил бы меня под замок.
Чак сказал:
— Правда? Мне бы такое никогда не пришло в голову.
Агнес великодушно предоставила в наше распоряжение свою спальню, а сама решила переночевать в гостиной.
Она открыла бутылку красного вина: «Бароло», прямая поставка из Италии. Принесла из кухни хрустальные бокалы.
— Мы должны чокнуться, — сказала она.
Я тихо сказал Чаку:
— Я сейчас блевану!
— Старик! Держи себя в руках, — зашипел он на меня. — Если ты мне всё испортишь, пеняй на себя, в Калифорнию тебе придётся топать пешком.
Вслух он провозгласил:
— За нашу хозяйку!
Весь вечер Агнес почти не смотрела в мою сторону. Меня для неё всё равно что не было. На ней было узкое чёрное вечернее платье. Волосы она красила теперь в каштановый цвет и коротко стригла.
Девушка в застиранных джинсах, которую я знал по Виннипегу, должно быть, просто мне привиделась когда-то и жила лишь в моём воображении. Новая Агнес покрывала ногти лаком и носила шёлковое бельё. Стэнли Кокс, должно быть, зарабатывал кучу денег, при помощи которых мог удовлетворить любую потребность моей жирафки.
Я выпил два бокала вина и сказал, что мне нужно как можно скорее добраться до постели. Я был совсем готов.
— Ну, если ты так утомился… Ты всегда очень быстро уставал, — произнесла Агнес.
Чак осклабился. Он был более чем в восторге.
— Твой друг наверняка мне с удовольствием расскажет, — продолжала она, — как дела у твоего дяди.
Мне было всё безразлично. Я сказал:
— Точно! Но, Чак, не забывай о том, что в пять часов нам надо вставать. Или ты уже забыл об этом? Ведь мы заглянули сюда только по пути…
Следующее утро заслуживало того, чтобы занести его в дневник. Мой друг уверял, что такой ночи, как вчерашняя, у него ещё никогда не было. Я сказал:
— Неужто? Что, всё было так безумно?
— Ты, простофиля! — сказал Чак. — Мне пришлось читать бесконечный доклад о твоём идиотском дяде. Она хотела знать всё, но не обо мне. Только не воображай себе ничего! Ты для неё самый большой трус на всей территории западнее Волги!
— Ты представить себе не можешь, насколько мне это теперь безразлично!
— Нет-нет, это не так! — ответил Чак. — Но теперь я кое-что понял. Ты любил ледяную сосульку!
Я сказал:
— А ты хотел эту ледяную сосульку ещё и оттрахать, хотя она моя бывшая подруга! Как прикажешь это понимать?
— В чём дело? Почему ты так волнуешься? Ты же её больше не любишь!
— Не люблю. И всё-таки! Нормальный человек не приблизится к бывшей подруге своего лучшего друга! Это закон вселенной!
— Разве что в твоей крошечной польской вселенной! Мне до ваших законов дела нет. Я индеец, а они очень падки до белых женщин. Спроси у Бэбифейса Он тебе споёт на сей счёт песню. Он только после пятидесяти немного поумерил свой пыл. Но я лично не хотел бы знать, сколько у него детей на самом деле!
— А я думал, у него с женщинами совсем по - другому.
— Куда там, мой дорогой. Тебе предстоит еще многое узнать.
— Спасибо. На что же ещё нужны друзья!
В последующие дни мы с Чаком ночевали в машине, в наших спальных мешках. Только раз мы отправились в мотель, чтобы принять душ и как следует выспаться.
Чак нервничал. Он и меня раскалил докрасна своей болтовнёй о женщинах.
Глава «Агнес» была для меня окончательно закрыта — на все времена.
Я был настроен на новую женщину, только на сей раз я хотел всё сделать по-другому. По крайней мере, мой дядя должен будет удалиться с авансцены.
Целая неделя, проведённая в машине с моим другом, доказала мне, что человек всё-таки агрессивное существо. Даже индейцы становятся невыносимы. По сравнению с моим дядей Чак был достаточно безобидным, и тем не менее: запрет на курение в машине, которую всё равно уже больше никто не купит, казался мне сумасбродством.
— Ты куришь «Пэлл-Мэлл», — сказал Чак, — а они воняют старой половой тряпкой. Когда после нашей поездки я появлюсь среди людей, про¬копчённый, как лось, ни одна баба на меня даже задницей не взглянет!
А когда наступал мой черёд садиться за руль, мне приходилось постоянно терпеть его глупости. Чак говорил, что я подолгу пялюсь в боковые зеркала, вместо того чтобы ехать просто прямо. Мол, хорошему водителю вообще незачем смотреть в боковые зеркала. А когда он выполнял роль штурма¬на, держа на коленях атлас автомобильных дорог, который мы купили на бензоколонке, мы постоянно уезжали куда-нибудь не туда.
— Направо! — кричал он. — Сворачивай, тебе говорят, сворачивай!
— Ты, недотёпа! — говорил я. — Чего ты мне повторяешь одно и то же по десять раз. Я же не слепой и не глухой!
И всё же я ехал налево, потому что он постоянно обращался со мной как с румынским таксистом, который за всю свою жизнь ничего не видел, кроме разбитых дорог.
Дорожный атлас, штурманское искусство Чака и мои водительские навыки в конце концов привели нас в Юту, к Большому Солёному озеру. После шести дней блужданий по горам и пустыням мы наконец приблизились к родине Бэбифейса; у Калифорнии же, куда мы изначально стремились, были совсем другие координаты.
Мы взвалили на себя слишком много. Остановка на Солёном озере была как нельзя кстати, так мы решили.
— Санта-Барбара и Сан-Франциско никуда от нас не денутся, — заявил Чак. — Здесь уже потеплее, чем в Виннипеге. Задержимся здесь до тех пор, пока у нас не кончится жратва, и только после этого двинемся дальше.
— Договорились, — сказал я.