Насколько можно разглядеть, на груди изображенного на портрете офицера — орден Владимира и орден Георгия IV степени. Но первый из них учрежден в 1782-м, а второй — в 1769 году, то есть многие годы спустя после смерти Беринга. Впрочем, судя по имеющимся документам, Беринг вообще не имел никаких орденов. Кроме того, на морском мундире петровского времени еще не было эполет. По утверждению эксперта, мундир и прическа офицера на портрете соответствуют эпохе Павла I — самому концу XVIII века.

Нет, видимо, на этом портрете изображен не Беринг.

Остается, однако, невыясненной сама история появления этого портрета. Авторы и составители солидного многотомного издания «История русской армии и флота» были людьми, без сомнения, сведущими. Но почему произошла ошибка — сегодня уже вряд ли установишь.

В 1916 году издательство И. Д. Сытина опубликовало книгу Жюля Верна «Завоевание Земли». Как указано на титульном листе — «под редакцией и с дополнениями Н. К. Лебедева». В этой книге появляется второй портрет, точнее картина, изображающая глубокого старика и женщину, читающую ему книгу. Подпись гласит: «Мореплаватель Беринг. С картины. английского художника Джона Милле». Никаких дополнительных ссылок и объяснений в тексте не дается.

Мне удалось просмотреть несколько французских изданий и русских переводов книги Жюля Верна тех лет, но ни в одной из них этой картины не было. Видимо, ее вставил редактор издания 1916 года.

Н. К. Лебедев был известным популяризатором истории географических открытий, автором многих книг. Ему, казалось бы, можно верить, но...

Имени английского художника Джона Милле я не обнаружил ни в энциклопедиях, ни в справочниках.

Был французский художник и график Жан Франсуа Милле, который, как пишет Большая Советская Энциклопедия, «реалистически изображал трудовую крестьянскую жизнь, часто с социально-критическим оттенком». Он не был портретистом и, судя по датам его жизни (1814— 1875 гг.), вряд ли мог быть автором картины «Мореплаватель Беринг».

Известный ныне портрет был обнаружен в 1945 году у проживавшей в Москве правнучки Беринга Е. А. Трегубовой.

Н. А. Мезенцев, опубликовавший его в «Известиях Всесоюзного Географического общества», писал: «Голова исполнена на серой плотной бумаге, наклеенной на левкас, положенный на дубовую доску (разм. 34 X 36 см). Живопись сделана тонким слоем масляной краски. Контур головы рельефно выступает на фоне доски. Остальная дополнительная часть живописи положена непосредственно на белый левкас, причем кусок жабо у шеи заходит на оригинал портрета. Доска расколота на две части по линии рта. Подпись мастера отсутствует. На оборотной стороне доски никакой надписи нет».

К какому времени относится портрет? Мнения специалистов разошлись — то ли начало, то ли конец XVIII века. И Мезенцев, публикуя портрет, поставил знак вопроса: «Портрет Беринга (?)».

В дальнейшем выяснилось, что такой же портрет еще в 1941 году опубликовал Е. Стенсгорд в газете «Социал-демократ Хорсенса». Портрет был подарен городу Хорсенсу, где родился Беринг, его потомком Масловым-Берингом, проживавшим тогда в Брюсселе. На этой копии сохранилось факсимиле — «В. Беринг», которого нет на копии Е. А. Трегубовой. Однако датские историки считают, что на портрете изображен поэт Витус Беринг — дядя великого мореплавателя (1617—1675 гг.)

Таким образом, хотя портрет и канонизирован, сомнения остаются. Возможно, новые экспертизы позволят точнее датировать портрет — это было бы очень важно. А пока остается только присоединиться к мнению Н. А. Мезенцева, который в 1945 году отмечал: «Ввиду отсутствия в настоящее время другого портрета Беринга исключается возможность сличения для проверки достоверности изображения. Нужно поверить преданию, сохранившемуся у потомков Беринга, так как нет оснований его опорочить»...

Но есть ли возможность создать словесный портрет капитан-командора, оценить его роль в том грандиозном географическом предприятии, каким были Камчатские экспедиции?

О значении экспедиций сказано много, а вот в оценке деятельности самого Беринга мнения расходились и расходятся.

Как видно из сохранившихся документов, Адмиралтейств-Коллегия то и дело выказывала недовольство подготовкой экспедиции: «Из полученных Коллегией рапортов усмотрено только одно — что леса заготовляются, и суда строятся, и парусы шьются... Лесам надлежало давно быть приготовленными, а судам — построенным, и парусам — сшитым».

Адмиралтейств-Коллегия требовала: «В путь свой отправляться безо всякого замедления, не утруждая, яко излишними, безо всякого действия переписками». Жаль только, что грозные приказы доходили до Охотска... через год. А до «града Святых Петра и Павла», основанного Берингом на Камчатке,— порой и через два. В столице, кажется, вовсе не представляли реальных условий организации огромной экспедиции.

Строились корабли в Охотске, строились на Лене, на Енисее, на Оби. Туда нужно было доставить все — продовольствие, одежду, инструменты. И еще — гвозди и смолу, парусину, канаты, якоря. Канаты приходилось развивать по стеньгам, якоря — рубить на куски. Где-нибудь в Якутске или в Охотске канаты вновь свивали, якоря — сковывали.

Около шестисот человек участвовало в экспедиции и еще тысячи занимались переброской грузов.

Только в 1738 году, например, и только из Якутска к Юдомскому Кресту было отправлено: муки — 13 тысяч 896 пудов, сухарей — 593 пуда, круп — 2 тысячи 702 пуда... И так далее, год за годом.

Каких трудов все это стоило, рассказывает Свен Ваксель, помощник Беринга:

«Каждый получал груз в шесть пудов и грузил его на узкие длинные сани, называемые нартами; их он был обязан доставить к месту назначения груза. Эта работа оказалась крайне тяжелой и утомительной, так как пришлось на протяжении шести месяцев пятнадцать раз проделать путь туда и пятнадцать раз обратно и пройти таким образом каждому около трехсот немецких миль (2200 километров.— А. Ш.), и притом все время в запряжке, на манер лошади».

Стоит ли говорить об исключительной энергии, которую должны были проявлять организаторы экспедиции и прежде всего капитан-командор...

Однако А. П. Соколов, первый историк Великой Северной, характеризуя в середине XIX века деятельность Беринга, фактически повторил мнение Адмиралтейств-Коллегий: «Человек знающий и ревностный, добрый, честный и набожный, но крайне осторожный и нерешительный, легко подпадавший влиянию подчиненных, и потому мало способный начальствовать экспедициею — особенно в такой суровый век и в такой неорганизованной стране, какою была восточная Сибирь в начале осьмнадцатого века».

Но академик К. М. Бэр примерно в те же годы оценивал деятельность Беринга иначе: «Нельзя не удивляться его мужеству и терпению, вспомнив, что он должен был преодолевать невероятные трудности, строить в одно время в разных местах новые суда, высылать огромные транспорты провианта и корабельных потребностей через пустынныя дикия страны... Большая часть его сотрудников, как видно из позднейших донесений, обвиняла его в жестокости, с какою он упорствовал в продолжении Северной экспедиции... У всякого другого, кто стал бы во главе столь громадного и необычайно трудного предприятия, все дело неминуемо развалилось бы».

Противоречивость характеристик капитан-командора, данных исследователями, отчасти объяснима: за строками послужного списка, за строками рапортов, отчетов, служебных писем трудно разглядеть Беринга-человека. А личные его бумаги не сохранились.

Еще в 1823 году морской историк В. Н. Верх писал: «Дочь младшего Берингова сына, находящаяся в замужестве за отставным флота капитаном Платеном, живущим в Белгороде, имеет много любопытных сведений и актов о деде своем». Теперь все эти бумаги утеряны — видимо, безвозвратно.

И все-таки появляются новые документы, которые дают новые штрихи к характеру Беринга.

В 1941 году в датской газете «Социал-демократ Хорсенса» было опубликовано письмо, которое Беринг отправил своей тетушке вскоре после окончания Первой Камчатской экспедиции. Ценность письма уже в том, что оно, можно сказать,— единственное сохранившееся. Лишь оно позволяет в какой-то мере составить представление о Беринге-человеке.