упоминаете про масло, но коровы давно съедены, молока иногда в целой деревне не

найти младенцу в рожок...

А тут еще соль на раны мои: Народное просвещение издало мои стихи в двух

книгах, издало так, что в отхожем месте на стене пальцем грамотнее и просвещеннее

напишут. Все стихи во второй книге перепутаны, изранены опечатками, идиотскими

вставками и выемками. Раз в<о> всю историю русской литературы доверилась

народная муза тем, кто больше всех кричал (надрывая себе штаны и брюхо) об этой

музе, и вот последствия встречи... И не давятся святополки окаянные пирогом с

начинкой из потрохов убиенных, кровями венчанных, — братьев своих. Ах, слеза моя

горелая, пропащая! Белогвардейцы в нескольких верстах от Пудожа. Страх смертный,

что придут и повесят вниз головой, и собаки обглодают лицо мое. Так было без числа.

Я ведь не комиссар — не уцелею. Есенин этого не чувствует. Ему как в союзной чайной

— тепло и не дует в кафэ «Домино». Выдумывают же люди себе стену нерушимую!

Приехал бы я в Москву, да проезд невозможен: нужно всё «по служебным делам», - вот

я и сижу на горелом месте и вою как щенок шелудивый. И пропаду, как вошь под

коростой, во славу Третьего Интернационала.

Не знаете ли, где Иванов-Разумник, Андрей Белый, Ремизов, Пимен Карпов? Если

увидите кого, передайте мое слезное прошение, чтобы написали бы мне, как мне

поступить и нет ли каких-либо способов и средств, которыми бы можно было сколько-

нибудь защитить себя от неминуемой и страшной смерти с приходом белогвардейцев. В

Олонецком уезде зарезано много смирных, бедных людей по доносам, иногда за одно

слово. А кто теперь не говорит? Помню, мне передавал Блок, что в случае падения

Петрограда — можно людям искусства собраться в каком-нибудь из нейтральных

посольств, как-то особо апеллировать или что-то в этом роде. Нельзя ли мне получить

какой-либо охранной грамоты — не знаю, как назвать точнее... Писал я в Зимний

Дворец, писал в Смольный, но разве там поймут и услышат... Физически я болен

второй год. Нужно бы полечиться, пока не поздно. Но нет средств и возможностей.

Знаю, что под Москвой есть санаторий «Ильинское», но там политические комиссары

на готовом положении прохлаждаются. Где уж нам грешным!

Как процветает русское искусство? Или теперь вслух нельзя задавать таких

неблагонадежных вопросов?

Один Алексей Михайлович сказал Успенское Филиппово слово. Вы пишете о

стихах. Стыдно мне выносить их на люди. Они уже с занозой, с ядком. Бесенята обсели

их, как муху. И пишу я мало. В месяц раз. Печатаюсь в крохотной уездной газетке.

Присылаю Вам и прозу свою — думаю, не помеха будет то, что она была пропечатана в

упомянутой газетке: никто этого не знает. Вы спрашиваете цену моих стихов. Мне бы

денег и не надо - если бы центральный кооператив, что ли, выслал мне мануфактуры на

штаны 2 аршина да на кафтан 4!/2 аршина, к нему же испода 8 аршин, да ниток

160

черных, 30-й номер, три катушки. Всё же черного или вообще темного цвета. Только не

«хаки». Был бы я одет на зиму. Ведь живой о живом и смышляет. Еще прошу Вас

высылать мне журнал, передать Есенину, чтобы он написал мне, как живет и как его

пути.

До свидания, Виктор Сергеевич, приветствую Вас из жизни, а если пропаду, то из

смерти.

Николай Клюев. Адрес: г. Вытегра, Пудожский тракт, дом Абрамковой, Николаю

Ильичу Архипову для Н. Клюева. Пишите заказными.

133. И. И. ИОНОВУ

Осень 1919 г. Вытегра

Дорогой товарищ, я получил от Вас две тысячи рублей, окромя трех тысяч, которые

пошли в счет книги моей «Огненное восхождение». Я благодарен Вам за Ваше доброе

отношение как за материальную помощь, но меня несказанно радуют два-три слова в

Ваших письмах, в которых притаилась просто человечность, если не сказать

милосердие. Мои друзья, которые передавали Вам рукопись моей книги, люди очень

чистые и чуткие, уверяют меня, что Вам можно поведать не одни денежные

соображения. Они настояли на том, чтобы я обратился к Вам с настоящим письмом о

следующем: идет зима страшная, осьмимесячная гостья с мерзлым углом, с

бессапожицей, с неизбывным горем сиротства и беспощадного недуга моего. Волосы

становятся дыбом, когда я подумаю о страшной зимовке с соломенной кашей в

желудке, с невоплощенными песнями в сердце. Какую нужно веру, чтобы не проклясть

всё и вся и петь «Огненное восхождение» народа моего.

А между тем есть простое и легко осуществляемое средство поддержать жизнь мою

и не дать умереть песням моим.

Я не знаю от кого, кем и как, но из Петрограда должно быть сделано предложение

местному Вытегорскому исполкому изыскать возможность выдать мне паёк (за плату)

из упомянутого исполкома, а не из городской лавки, тогда я буду получать 25 ф. муки,

соль, немного масла, чай с сахаром, пшено и т. п.

Это так называемый комиссарский паёк, которым, надо сказать правду, зачастую

пользуются люди вовсе недостойные. В общем любопытно, и мне необходимо, —

узнать найдет ли нужным красная, народная власть уделить малую кроху «певцу

коммуны и Ленина», как недавно заявляли обо мне в Москве. Я очень страдаю.

Потрудитесь в спасение мое. Родина и искусство Вам будут благодарны. Жду ответа.

Адрес: г. Вытегра Олонецкой губ. Николаю Клюеву!

Н. Клюев.

134. С.М.ГОРОДЕЦКОМУ

Лето 1920 г. Вытегра

Возлюбленный мой!

Прочел в газетах твои новые, могучие песни и всколыхнулась вся внутренняя <так в

копии. — В. Г.> моя. Обуяла меня нестерпимая жажда осязать тебя, родного, со

страдной душой о новорожденной земле и делах ее.

Приветствую тебя от всего сердца и руки к тебе простираю: не забудь меня!

Так много пережито в эти молотобойные, но и слепительно прекрасные годы.

Жизнь моя старая, личная сметена дотла. Я очень страдаю, но и радуюсь, что

сбылось наше — разинское, самосожженческое от великого Выгова до тысячелетних

индийских храмов гремящее.

Но кто выживет пляску земли освободительной?!

Прошу тебя об ответе скорейшем. Поедешь ли вновь в теплые края, возьми меня!

Тебе там знакомо, а мне — чужая сторона.

161

Где Есенин? Наслышан я, что он на всех перекрестках лает на меня, но Бог с ним, -

вот уж три года, как я не видал его и строчки не получал от него.

Как смотришь — на его дело, на его имажинизм?

Тяжко мне от Мариенгофов, питающихся кровью Есенина, но прощаю и не сужу,

ибо всё знаю, ибо всё люблю смирительно.

Волнуешь ты меня своим приездом - выйдет ли твоя книга «Нефть» и где? Видел ли

ты мой «Песнослов»?

Трудно понимают меня бетонные и турбинные, вязнут они в моей соломе, угарно

им от моих избяных, кашных и коврижных миров. Но любовь — и им.

Всё в свое время придет. Если можно, то поклонись Анне Алексеевне.

И вненепременно ответь, желанный!

Адрес: гор. Вытегра Олонецкой губ., Николаю Алексеевичу Клюеву.

Жизнь тебе и крепость и одоление!

Н. Клюев.

135. С. А. ЕСЕНИНУ

28 января 1922 г. Вытегра

Ты послал мне мир и поцелуй братский, ты говорил обо мне болезные слова, был

ласков с возлюбленным моим и уверял его в любви своей ко мне - за это тебе кланяюсь

земно, брат мой великий!

Облил я слезами твое письмо и гостинцы, припадал к ним лицом своим, вдыхал их

запах, стараясь угадать тебя, теперешнего. Кожа гремучей змеи на тебе, но она, я

верую, до весны, до Апреля урочного.

Человек, которого я послал к тебе с весточкой, прекрасен и велик в духе своем, он

повелел мне не плакать о тебе, а лишь молиться. К удивлению моему, как о много

возлюбившем.

Кого? Не Дункан ли, не Мариенгофа ли, которые мне так ненавистны за их близость

к тебе, даже за то, что они касаются тебя и хорошо знают тебя плотяного.