его? Очень мне хочется знать, видали ли Вы В<иктора> С<ергеевича>? Я получил из

тех краев очень нехорошее письмо — и тяжелое для сердца. Необходимо также мне

узнать, какое отношение, кроме литературного, имеете Вы к В<икто-ру>

С<ергеевичу>?

Всегда Ваше долгое молчание почему-то мне кажется зловещим и так тяжело

становится и даже одиноко на душе, что со мной очень редко бывает. Не забывайте

меня. Жду от Вас письмеца.

Любящ<ий> Вас Н. Клюев.

Я по-прежнему стихи пишу.

4 сентября.

Конец сентября 1909 г. Дер. Желвагёва

Дорогой Ал<ександр> Ал<ександрович>. Я очень обрадован Вашим письмом,

благодарен за теплоту Вашу. Писал бы Вам больше, но боюсь наболтать негожее. За

последнее время так и не хочется говорить. Буду молчать. Не знаю, верно ли, но думаю,

что игра словами вредна, хоть и много копошится красивых слов, — позывы сказать, но

лучше молчать. Бог с ними, со словами-стихами. Буду бороться с ними. Присылаю Вам

еще, быть может, последние. Будьте добры написать, какие стих<отворения> мои

напечатаны в № 5 «Бодрого слова» и «Лебеде» и предполагаете ли из новых поместить

что и что это за «Новый журнал для всех», имеет ли он общее со старым «Ж<урна-

лом> для всех»? И, простите назойливость, что это за грусть мутная в Вашем

последнем письме - куда сокрылась «Нечаянная Радость»? Дорогой Ал<ександр>

Ал<ександрович> — неверно то, что в хаосе нет света своего, «Покорности»

умиленной. Радуйтесь. (Жду ответ поскорее.)

28. А. А. БЛОКУ

4 ноября 1909 г. Дер. Желвагёва

Получил Ваше письмо из Шахматова и в конце сентября отписал по петербургскому

адресу — получили ли Вы что?

119

Жду не дождусь от Вас письмишка, вот уже почти два месяца, но не унываю и всё

жду, жду... Желаю Вам доброго от любви моей.

Адрес старый.

1909 г. Ноября - 4.

29. А. А. БЛОКУ

29 декабря 1909 г. Дер. Желвагёва

Дорогой Алек<сандр> Алек<сандрович>, после Вашего письма из Шахматова пишу

Вам третье письмо по старому петербургскому адресу. Четвертый месяц от Вас не

слыхать ничего, верно, Вы меня совсем забыли, но страшно не хочется верить в это. Не

допускается мысль, что это разрыв духовный меж нами. Так хорошо бывает на душе от

Вас, и этого жалко - смертно. Всего Вам светлого, дорогой Александр Александрович.

Я живу по-старому, т. е. в бедности и одиночестве наружно. Услышьте меня на этот раз

— потрудитесь написать что-либо. Радуйтесь. Любящий Вас.

Н.К.

Адрес прежний. 29 декабря 1909.

30. А. А. БЛОКУ

22 января 1910 г. Дер. Желвагёва

Здравствуйте, дорогой Александр Алек<сандрович>. Получил Ваше письмо от 11

января. Оно резко, но не отличимо от прежних. Если бы Вы не упоминали почти в

каждом письме про свое барство, то оно не чувствовалось бы мною вовсе. Бедный

человек, в частности крестьянин, любовен и нежен к человеку-барину, если он заодно с

душой-тишиной, т. е. с самой жизнью, которую Вы неверно зовете елейностью. Эта

тишина-жизнь во всех людях одна, у бедных и неученых она сказывается в доброте,

ласке, у иных в думах, больше религиозных, у иных в песнях протяжных, потому что

так ощутительней она. Так поют сапожники за работой, печники, жнецы, ямщики и т. д.

У ненуждающихся и ученых, когда наука просто надоест, а это в большинстве так и

бывает, живущая в человеке Тишина проявляется (как это ни странно) тоже в думах. Но

думы всегда певучи, красочны - отсюда музыка и живопись, и живопись и музыка

вместе - это книги — проза и поэзия. Есть премия-картинка к Всеобщему календарю

Сытина — «Свят. Николай спасает от смерти трех невинно осужденных граждан»,

прибавка «с картины Репина». Вероятно, эта картина нарисована наперво барином, но

глядя на нее не помыслишь, что это затея, и как сквозь туман видишь не усы колечком,

не гусиное мясо, а «Лик», беру на себя смелость прибавить: родной, общедушевный.

(Чтобы полюбить, что за этой картиной, необходима тишина и в обыкновенном

значении.) В Питере мне говорили, что Ваши стихи утонченны, писаны для брюханов,

для лежачих дам, быть может, это и так в общем, но многое и многое, в особенности же

«Тишина» их, какие-то жаворонковые трепеты, переживанья мгновенные —

общелюдски, присущи каждому сердцу. Ведь в тех же муках рождала и простого

человека мать, так же нежно кормила у груди («пришлецы» из «Неч<аянной>

Рад<ости>»), и исчезает «род презренья», а уж «кто-то ласковый рассыпал золотые

пряди, луч проник в невидимую дверь».

И Ваше жестокое: «Я барин — вы крестьянин» становится пустотой — «новой

ложью», и уж не нужно больше каяться» (что Вы каялись раньше мне почему-то не

узнавалось). И верится, что «во тьме лжи лучится правда» (слова из вашего письма).

Быть может, Вам оттого тяжело — что время летит, летит... или что я хорошо думаю о

Вас, но не вскрывайте себе внутренностей, не кайтесь мне, не вспугивайте то малое,

нежное, что сложилось во мне об Вас. Говорить про это много нельзя, шаге истратишь

слова, не сказав нигего. Понимаю, что наружная жизнь Ваша несправедлива, но не

презираю, а скорее жалею Вас. Никогда не было в моих помыслах указывать Вам пути

и очень прошу Вас не считать меня способным на какое-либо указание. Желание же

120

Ваше «выругать» не могу исполнить, — слишком для этого Вы красивы. Желаю Вам от

всего сердца Света, Правды и Красоты новой, здоровья и мужества переносить

наружные потери жизни. Крепко желается не забыть Вас. Не отталкивайте же и Вы

меня своей, быть может, фальшивой тьмою. Сам себя не считаю светлым, и Вы не

считайте меня ни за кого другого, как за такого же. Всякое другое мнение Ваше для

меня тяжко. Если я Вас огорчил этим письмом окончательно, - то не огорчитесь моей

старой просьбой о книгах стихов Бальмонта, Брюсова, Сологуба, Гип<п>иус, какие

Вам не трудно. Всего Вам светлого. Без презрения любящ<ий> Вас Клюев.

1910 г. 22 января. Жду ответа.

31. А. А. БЛОКУ

14 марта 1910 г. Дер. Желвагёва

Получил книжку стихов, за что очень благодарен. Радуюсь, что мои слова

утешительны для Вас. Желал бы дарить Вас радостью большей — Любимый. Всегда

поминаю Вас светло, так как чувствую красоту и правду Ваши.

Дивлюсь стихотворению Сергея Городецкого — «Ну-ка, сердце, вспоминай...», по-

моему, он весь в этих словах — весь, как куст белой калины — утренней, росной — «у

тесового крута крыльца на беду девичью срощеный». Как Вам кажется?

Остаюсь в неизменности с горячим желанием Вам — надежд и радости.

14 марта 1910 г.

Апрель—май 1910 г. Дер. Желвагёва

Дорогой Ал<ександр> Александровичу я Вашу книжку стихов получил давно - и

давно уже сообщил Вам об этом открытым письмом. Хочется Вам сказать, что Ваше

недоумение насчет своего барства и моей простоты поверхностно, ложно. Как пример -

это известный вам писатель Леонид Дмитриевич Семенов. Вы, кажется, вместе учи-

лись. Он ведь тоже барин потомственный, — а иначе не обращается ко мне как к брату

и больше чем близок душе моей. Еще, может, Вы не забыли Александра Добролюбова.

Ваши стихи о Прек<расной> Даме подарены ему Вами с надписями как другу. - Он то

же самое. Он во мне, и я в них - и духовно мы братья. Ваш же, живущий во мне образ, -

не призрак, а правда моя. Я видел и побои, и пинки -их легче сносить, чем иногда слово

простое, будничное — от которого иногда разреветься недолго, а такие ведь слезы

никогда не остаются неотомщенными, хотя бы и невидимо. Жизнь Вам и радость.

Николай Клюев.

33. А. А. БЛОКУ

Июнь 1910 г. Дер. Желвагёва