Хочу тебя безбрежно глубоко.
И вдруг:
Прости мой жест в своем бесстыдстве чудный...
Все эти поэзы Северянина по своим художественным достоинствам могли бы смело
соперничать с поэзами Капитана Лебядкина:
Порхает звезда на коне В хороводе других амазонок,
Из седла улыбается мне Аристократический ребенок.
О Лебядкине и Северянине можно было бы спорить, если бы «царственный паяц»
не перешел бы в область «мозгогрудочной» поэзии, заявив, что:
Кроме вопросов желудочных И телесных есть ряд мозгогрудочных.
Тут уже спор решается сам собой в пользу Капитана Лебядкина. Вот образцы
«гражданской» поэзии Северянина:
Из тусклой ревельской газеты,
Тенденциозной и сухой,
Как вы, военные галеты,
А следовательно, плохой
Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект.
Язык богов земля изгнала, Прияла прозы диалект.
Или:
Убийственные дни, не время, а — полезно,
И не цветы цивилизации, а — сено.
И совсем уже становится страшно за поэта, когда среди «булочек», «поленьев»,
«слоек», «грёзотортов» и «сена» он вновь «самопровоз- глашает» и «коронует» себя.
Единственное спасение, по-моему, - это напомнить Северянину, что «всему час и время
всякой вещи под солнцем».
Константин Мочульскнй ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН. МЕНЕСТРЕЛЬ. НОВЕЙШИЕ
НОЭЗЫ
Том XII. Издательство «Москва», Берлин, 1921
Двенадцать томов «поэз», многотысячные издания «Громокипящих кубков»,
«Ананасов в шампанском», «Златолир» и прочих изысков, «удивительно вкусных,
пенистых и острых», солидная критическая литература, триумфальные турнэ по
России, оглушительный успех по- эзо-вечеров, восторженные толпы поклонников и
поклонниц... Разве это не слава? — Разве это не «поэтов русских король»?
Игорь Северянин — гений a priori. Обычно поэт предоставляет критике оценивать
его достоинства, и только в конце творческого пути у него вырастает сознание своих
заслуг. Тогда он воздвигает себе «нерукотворный памятник» - так делали Гораций и
Пушкин. Северянин поступил наоборот: он сначала построил монумент своей
гениальности и славе, а потом стал писать стихи. Он так громко говорил о себе, что в
него поверили:
327
Я повсеградно оэкранен.
Я повсесердно утвержден.
Происхождение этого короля весьма любопытно: его выдумала «кучка» московских
литераторов. Она пошутила над наивным молодым человеком, увенчав его
бутафорской короной. Но эта выходка московских чудаков имела серьезные
последствия. Не только сама жертва свято уверовала в свое призванье - но и заставила
верить в него широкий круг публики. Появление нового бездарного стихотворца,
одержимого манией величья, конечно, не страшно: оно осталось бы незамеченным в
толпе статистов на Парнасе. Страшно то, что дребезжание его «варварской лиры»
нашло отклик в тысячах сердец: страшно
то, что его мишурной короне поклоняются до сего дня. Поэтому творчество И.
Северянина заслуживает внимания как симптоматическое явление нашей культуры, как
показатель эстетического уровня «среднего читателя».
Говоря о культуре, мы обычно учитываем только верхний, последний тонкий слой.
Эта небольшая группа читает Блока и Ахматову, слушает Скрябина, смотрит на
картины Сомова и Судейкина и т. д. Но под первым слоем лежит второй — более
широкий — нашего культурного tiers-йtat. У него своя определенная эстетика, своя
литература (Вербицкая, Нагродская, Лаппо-Данилевская и др.), своя музыка (романсы
Вертинского) и искусство (кинематограф, театры миниатюр и пр.). Tiers-fttat с
любопытством и завистью смотрит вверх: он хочет самого модного, «самого дорогого».
Для него-то изготовляются «поэзы» и «ключи счастья». И. Северянин утолил его
жажду эксцентричного, безумно-дерзкого, пряного и «шикарного». В манерном
раскачивании его berceuse, рондо, триолетов, терцин (какие изысканные названия!), в
звонком щелканьи французских слов (какая образованность!), в мире терминологий
ресторана и бара, кондитерской и cafй-concert’a, в щеголянии словарем косметики,
парфюмерии и модного магазина, в пользовании жаргоном high-life’Horo курорта,
кулис и будуара деми- монденки — воплощается заветная мечта мещанина о
«прекрасной жизни» — деньгах, комфорте и великолепном женском теле в тонком
белье. То же эстетство, которым переболели верхи, тот же эротизм с его «культом тела»
и «свободной любви», только упрощенные и преломленные в романе Вербицкой, в
фильме кинематографа и в романсах вроде «Дышала ночь восторгом сладострастья»,
тот же ресторан Блока с цыганами и «черной розой в бокале золотого как небо Аи»,
только воспринятый не посетителем, а официантом, те же «Шабли во льду,
поджаренная булка и вишен спелых сладостный агат» Кузмина, только
приспособленные ко вкусу менее взыскательного гастронома, те же «ночные чары,
содрогания и крики страсти» Брюсова, только попроще и подешевле. Так поэзия
Северянина препарирует «изыски» символической школы, фабрикуя из них популярное
издание «для всех». (Пора популярить изыски! - Мороженое из сирени). От души
символизма, его веры и тайны, от его провалов в вечность и мистических восхождений
ad realiora в общедоступном издании ничего не осталось. Зато все измышленное,
мертворожденное и лживое вспухло уродливыми нарывами. Пламенный неофит,
Северянин свято верит в свою «красоту». Обнажая язвы учителей, он не глумится над
ними, но своим преклонением он еще подчеркивает их безобразие. Поэт абсолютно
лишен юмора: в своем упоении дорогими винами и пирожными от Berrin - он наивный
комик. Чтобы почувствовать этот пафос шика
и комфорта, нужно проникнуть в психологию приказчика из Гостиного двора, вдруг
вышедшего в люди. Каким заманчивым кажется мир после душного полумрака за
прилавком: как свежи «все впечатления бытия»: и приятная эластичность резинового
ландолета, и ослепительная скатерть ресторанного столика с «графином кристальной
водки и икрой в фарфоре», и конфекты йclair и boule de neige от Gourmets, и женщины
328
«в саке плюшевом желтом» или «шоколадной жакетке», и «роскошь волнующих
витрин, палитра струн и музыка картин». Весь мир, со всеми его ананасами,
морожеными из сирени и женщинами, пахнущими вервеной, — принадлежит поэту.
Отсюда наивная самовлюбленность и наглая самоуверенность parvenu. Северянин
искренно убежден, что вся Россия избрала его королем поэтов. В годину гибели
Родины он озабочен:
Где состоится перевыбор Поэтов русских короля?
Какое скажет мне спасибо Родная русская земля?
И состоится ли? - едва ли,
Не до того моей стране.
(Менестрель, «Самопровозглашение»)
Но раз в стране беспорядки и перевыборы состояться не могут, он принужден сам
себя провозгласить королем. Как преломляется переживаемая Россией трагедия в его
психике? Стихи последнего сборника «Менестрель» дают интересный материал.
Гйбель мира для поэта Ведь не так страшна,
Как искусства гибель. Это Ты поймешь одна.
Живя в Эстляндии, автор следит за «контрастными событиями». «Голодные ужасы в
Вене» бросают его «в холод и дрожь». «А то, что у нас на Востоке, - Почти не
подвластно уму», - но «Мы сыты, мы, главное, сыты. — И значит — для веры бодры».
И в громах мировой катастрофы Северянин верен своему «гастрономическому»
вдохновению. Узнав из газет о гражданской войне в России, он поэтически выражается:
Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект.
Арестован Сологуб, умер Андреев, Собинов, Репин; автор жалуется, что в России у
него почти не остается друзей, и сообщает нам, что
В России тысячи знакомых.
Но мало близких.