искания и новые для нее порывы — она требует от каждого и^ поэтов поставки только

одного сорта литературного товара. Игорь Северянин и в этом покорен толпе. Новая его

книга «Мимозы льна» - «повторение пройденного». Он, как в кинематогра-

фе, прежде чем демонстрировать «вторую серию», еще раз повторяет первую, для

тех, кто ее еще не видел.

Поэтому мы и находим здесь прежнее:

Снова маки в полях лиловеют Над опаловой влагой реки А выминдаленные лелеют

Абрикосовые ветерки...

...Нежно нежилось море голубым сновидением,

Вековой медузью, устрицевым томленьем,

Нежно нежилось море, упиваясь собой...

Здесь есть многое для репертуара Эссбукетовых с гитарой:

Мы ехали с тобой в бричке Широкою и столбовой,

Порхали голубые птички,

Был вечер сине-голубой...

...А рдеет ветер, далеет Нарва,

Синеет море, златеет тишь,

Душа — как парус, душа, как арфа,

О чем бряцаешь, куда летишь?

Есть и новые изысканности:

Лилиевое тело В прожилках голубых Искристо запотело (!)

В сонах полубольных.

Есть и вариации на мотив «я гений Игорь Северянин» и еще многое-премногое, но

отсутствует то, что имелось в достаточном количестве в прежних книгах, —

стихотворения, отмеченные печатью таланта.

Это кажется безнадежным.

Даже Ал. Масаинов, скромно примостившийся позади Северянина, думается,

заслуживает большего внимания. В его стихах есть содержание, и что гораздо важнее,

очень мало той улицы, которой ревностно взялся служить его товарищ.

Леонид Фортунатов КУПЛЕТИСТ НА ПАРНАСЕ Новый том Игоря

Северянина«Тост безответный»

Изумительная продуктивность, редкая производительность, исключительная

трудоспособность отличают Игоря-Северянина. «Такой молодой, а уже 6-й (прописью -

шестой!) том стихов преподносит он читающей публике.

316

Вчитываешься, одну за другой перелистываешь страницы изящно изданного

шестого тома. Хочется найти хоть несколько настоящих стихотворений, хоть одно бы,

хоть несколько строф, рожденных подлинным вдохновением и идущих от сердца к

сердцу.

Каждый новый поэт — это ведь новое ощущение мира, новая красота. Если ничего

не горит, не сверкает между строк, - то кому и зачем нужны эти рифмованные

страницы?

Ах, вы очень культурны, но души-то в вас нет:

Вы не знаете горя, вы не знаете боли,

Что в столице лишились этой шири и воли,

Что подснежник мудрее... чем университет!

Но как пристально ни вчитывайся, и при наилучшем, наиболее доверчивом и

любовном отношении к поэту — ничего не найти на унылых страницах шестого тома

Северянина.

«Подснежник мудрее, чем университет» - это не ахти как ярко, но это единственная

строка, какую стоит запомнить изо всего тома.

Все остальное - несравненно хуже. Не поэт, а лысый бухгалтер «сочинял» все эти

признания:

Подлец ли я, что я ее покинул,

Ее, с которой прожил трое лет,

Что, может быть, уйдя из сердца, вынул?..

Подлец ли я? Подлец ли я иль нет?

Лысый бухгалтер предстает пред нами не случайно. Его стиль, его тон, его душа

повсюду в этой книге:

Не было похожих на тебя, — не будет.

Изменял другим, — тебе не изменю.

Тебя со мною не убудет,

Себя с тобою сохраню.

Этот почтенный, тонко чувствующий дебет и кредит бухгалтер, - жалуется, что

прежние возлюбленные его — их по точному подсчету оказывается было двенадцать -

были не ахти каковы:

Немолода, нехороша собою,

Мещаниста и мало развита.

Зато теперь, — хвастает бухгалтер, — он нашел тринадцатую, это уж антик с

мармеладом, что-нибудь особенное, как там ни говори.

...Тебя ни с кем нельзя сравнить:

Ты лучше, чем мечта (!).

...Ты - совершенство (!) в полном смысле слова Ты — идеал (!), приявший плоть и

кровь...

...Не улетай, прими истому:

Вступи со мной в земную связь.

Мы-то, наивные люди, верили, что теперь уже военные писаря и прыщавые

парикмахеры не позволяют себе этой меры пошлости - ты, мол, мечта и даже «лучше

чем мечта», ты, дескать, идеал, а посему «вступи со мной в земную связь», и чем

скорее, тем лучше.

А оказывается, этаким языком говорят и пишут у нас поэты, и еще изысканнее, еле

соглашающиеся «популярить изыски». Делается жутко за ту мелкость души, за ту

изумительную пошлость, какою дышат все переживания этого поэта.

— Ах все мне кажется (и отчего бы то Ведь ты мне поводов не подаешь),

Что ты изменишь мне, и все, что добыто Твоим терпением, продашь за грош.

317

И все мне кажется, и все мне чудится Не то подпрапорщик, не то банкир...

И все мне чудится, что это сбудется,

И позабудется тобой весь мир.

... Я безусловно тебя застрелю,

Если ты... с кем-нибудь... где-то там...

Потому что тебя я люблю И тебя никому не отдам.

...Впрочем, делай, что хочешь, но знай:

Слишком верю в невинность твою.

Не бросай же меня! не бросай!

Ну, а бросишь, — прости, застрелю.

Самые разудалые цыганские романсы, самые старые номера куплетиста - и те

требуют большей оригинальности, большего благородства, чем эти любовные стансы

новоявленного Петрарки наших дней. — Ты меня допостичь не могла! — уверяет поэт

возлюбленную. Но что ж тут «допостигать», если все так явственно пошло, трафаретно

и вульгарно:

Тобою услаждаясь ежечасно,

Мне никогда тобой не досладиться:

... Миленькая девочка скучает,

Миленькая девочка не знает,

Как жестоко ошибался часто,

Как платился, как и сколько раз-то!

2

Игорь-Северянин с похвальной откровенностью рассказывает о себе все, что

возможно.

Мы узнаем даже и о том, как велик темперамент поэта и его гвардейская

правоспособность:

Как солнце восходит раз (!) в сутки,

Восходит в крови моей страсть...

Тем меньше оснований у Северянина скрывать внешние события своей биографии.

Недавние газетные сообщения о том, что Игорь Северянин (Лота- рев) призван из

запаса, - немедленно иллюстрируется соответственной поэзой.

Как на казнь, я иду в лазарет!

Ах, пойми! — я тебя не увижу...

Ах, пойми! — я тебя не приближу К сердцу, павшему в огненный бред!..

... Я пылаю! Я в скорби! И бред Безрассудит рассудок... А завтра Будет брошена

жуткая карта. Именуемая: Лазарет.

Но ведь вот на обложке VI тома горделиво значится:

Бумага для этого издания изготовлена по специальному заказу. Шестого тома

выпускается: 6.500 экземпляров: 500 нумерованных на Александрийской бумаге в

переплетах из парчи, 3.000 в обложке работы Д. И. Митрохина и 3.000 в обложке

работы Н. И. Кульбина.

А рядом перечисление целого ряда изданий первых томов,— тысячи и десятки

тысяч экземпляров, и каждый том торжественно предлагается покупателю «в переплете

материи Лионез».

Почему «лионез»? В каком смысле и откуда этот бесспорный бьющий в глаза

успех?

В чем дело? Почему наше время дало титул избранника этому бухгалтеру, каким

образом типичнейший мещанин мог показаться поэтом?

Не за газетность же, с какой воспевает всех знакомых развязный стихотворец:

И Брюсов, «президент московский»,

318

И ядовитый Сологуб С томящим нервы соло губ,

Воспевших жуткую Ортруду,

И графоманы, отовсюду В журналы шлющие стихи,

В котором злющие грехи,

И некий гувернер недетский,

Адам Акмеич Городецкий,

Известный апломбист «Речи»,

Бездарь во всем, что ни строчи,

И тут же, публикой облапен,

Великий «грубиян» Шаляпин И конкурент всех соловьев,

И Собинова - сам Смирнов,

И парень этакий-таковский Смышленый малый Маяковский,

Сумевший кофтой (цвет танго!)

Наделать бум из ничего.