по форме вещей. Но оценить их можно, только отвлекшись от переживаний, вызвавших

поэзы: до такой степени они бедны красотой.

Мы уже знаем, что автор «незабудок на канавках» раз навсегда решил не быть

похожим на самого себя в прошлом. Отныне он уже не «господин Надсон», а

российский Оскар Уайльд, долженствующий показать мировой толпе холопов значение

собственного «я».

Но вот любопытная вещь: когда читаешь Оскара Уайльда, — то с удивлением в

каждой строке видишь, как он богат духовно, как сложен в своих вкусах, требованиях и

влечениях и как он мало умещается в рамках того, что он хочет утвердить как истину

эстетического индивидуализма. Из каждой трещины, оказавшейся в его

мироотношении, просвечивает внутренне одаренный человек. Он тоже полагал, что

напрасно мир так долго «борется со Злом», но это не мешало ему поражать читателя

утонченностью несознаваемых «высших» вкусов, не исключая чисто моральных

вкусов.

С Игорем Северянином, который хочет быть сокращенным российским изданием

английского эстета, дело обстоит совершенно иначе. Читаешь его и удивляешься, до

какой степени он весь до последнего душевного движения умещается в тесных рамках

эстетического индивидуализма. Его литературный облик определяется двумя

качествами: значительная талантливость в выражении своих переживаний и столь же

выдающаяся «бездарь» в этих самих переживаниях, quasi-эстетических.

295

Он настолько успешно освободился от каких бы то ни было борений между

«высшим» и «низшим», что в его поэзах не остается даже психологии. Она

подменяется психо-физиологией. Его поэзия — излучение пяти внешних чувств.

Он живет в XX веке; в его вещах постоянно говорится о необычайных завоеваниях

технической мысли:

Теперь повсюду дирижабли

Летят, пропеллером ворча.

В его поэзах то и дело встречаются «моторы», но и от моторов, и от дирижаблей, и

от аэропланов он берет только то, что свободно от «золы бездушных мыслей».

Главное, чем он «лучится», это чисто желудочные переживания. Даже всю третью

книгу свою он назвал: «Ананасы в шампанском». Теми же словами начинается первая

«поэза»:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо и остро!

«Поэзы» Игоря Северянина нередко какая-то контрафакция из ресторанных меню.

То и-дело в его стихах встречается: дессертно, мус- кат-люнельно, английский бисквит,

устрицы, ягоды, шницель с анчоусом, артишоки и спаржа, клико и чаек.

По адресу своей Беатриче он говорит: «Вы грызете, как белочка, черносливную

косточку»; и о себе в другом месте сообщает:

Я пить люблю, пить много, вкусно.

Такая же «красота» в его эротических стихотворениях.

Он с «бездумной» простотой сообщает, что «пьянеет».

Среди дам просто и «этих» дам. и что вообще он «огневеет»,

Когда мелькает вблизи манто.

Это приблизительно все, чем лучится Северянин в области чувства. Ни намека на

какое-нибудь сложное переживание, на какую-нибудь действительную красоту

внутренней одаренности.

Кому бы бросить наглее дерзость?

Кому бы нежно поправить бант?

Вот то солнце, которое восходит в душе Игоря Северянина и которое должно

озарить всех, кто мыслит и скорбит. Сам он в этом уверен. В этом его гордость: он

обрел ни мало ни много как «вселенскую душу».

В ненастный день взойдет, как солнце,

Моя вселенская душа!

Но эта утонченность, конечно, только простой обман зрения и слуха. От того, что в

стихотворениях Северянина то и дело встречаются среброспицные коляски, ландолеты,

моторные лимузины, экспрессы, аэропланы, шаплетки-фетроторт, волосблонды,

ананасы, шампанское, рокфор, мороженое из сирени и пр., его подход в миру и жизни

не становится утонченней ни на йоту. Он архипримитивен. «Душа влечется в

примитив», — это заявляет о себе сам Игорь Северянин. Конечно, он пользуется - и

жадно пользуется - предметами внешней культуры XX века, но пользуется ими в

Петрограде в таком же роде, как пользовалась, вероятно, мадагаскарская королева,

поселившаяся в Париже после того, как французы лишили ее власти над своими

дикарями. Эта государыня, нужно думать, тоже оказалась способной ценить и

среброспицные коляски, и лимузины, и шампанское, не понимая вкуса только к

высшим произведениям окружившей ее культуры.

Зато, как мы видели, он чрезвычайно много-футурен в области утверждения своего

Эго.

Конечно, не он создал или определил индивидуалистическо-эгоистическое

настроение в литературе. Но, как мы видели, в нем русская литература имеет

296

бесспорно наиболее махровый и яркий цветок индивидуализма, упрощенного до

уровня теорий. Он, на самом деле, свободен от каких бы то ни было борений в душе. В

нем нечему бороться; он довел себя до минимума духовного содержания.

Я, гений Игорь Северянин,

Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен!

Я повсесердно утвержден!

Я покорил Литературу!

Взорлил, гремящий, на престол!

И, на самом деле, слава, что упорно не давалась юному Северянину, в пору

канавных незабудок, сама собой пришла, как только в его душе

взошло солнце нового мироощущения. Федор Сологуб написал предисловие к

первому сборнику стихов, любовно рекомендуя вниманию читателя; В. Брюсов

приветствовал посланием, на которое Северянин ответил гордым признанием Валерия

Брюсова равным себе «государем» поэзии:

Вокруг - талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...

И только Вы, Валерий Брюсов,

Как некий равный государь...

Бывший автор незабудок не сделал исключения, как видит читатель, даже для

восприемника своей литературной славы - Федора Сологуба. В русской поэзии он

нашел только два имени, достойных стоять рядом: он и В. Брюсов. Все остальное —

«талантливые трусы» и «обнаглевшая бездарь».

Налицо «некий государь»; налицо и некие подданные. Порукой в этом служат

повторные издания книг; порукой — те повторные поэзо- концерты, где он нараспев

декламирует свои излучения, окруженный молодой толпой, жадно слушающей и

рукоплещущей. Это заставляет особенно присмотреться к творчеству Игоря

Северянина. Все равно, ценят ли в нем или только прощают, за словесное мастерство,

то, чем он лучится, «наглея восторгом», все равно, задача критика одна: не

ограничиваясь формальными приобретениями, определить тот душевный тип, который

создается под влиянием литературной тяги к «бездумью», ярким выразителем которой

является Игорь Северянин. Его по- эзы — исторический документ в этом смысле.

Сергей Седлецкип ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН В ПРОВИНЦИИ

...Не знаю, кто толкнул этого «лауреата» поэзии на провинциальное турне. Быть

может, «завистью его лукавый мучил», или опротивела ему столица и «шум ее

наскучил»... Но в один прекрасный день на улицах провинциального городка, в котором

я имею честь обитать, — появилась саженная афиша о том, что поэт Игорь Северянин

будет читать свои «поэзы».

Перед чтением — некий, никому неизвестный, Масаинов обязывался прочесть

лекцию об искусстве и поэтах...

Целую неделю висела афиша на вертушках и заборах, но редко кто пред нею

останавливался. Публика интересовалась войной, своими делами и переменой картин в

кинематографах. Все это было так близко сердцу и понятно... Правда, порой сюжеты в

«Модерне» и «Рекорде» были невероятно глупы, но все-таки... они были жизненны, и

это главное!..

...В день «поэзовечера» я зашел в парикмахерскую на главной улице. Пусто.

- Вы, должно быть, господин, сегодня смотреть футуриста собираетесь?.. - спросил

меня бреющий человек в белом.

- Да, хотел бы... а что?..

- Они уж приехали-с... Я их недавно брил... Они здесь, в гостинице... И не одни-с...