О поэзии Игоря Северянина вообще сказано много. У нее много поклонников, она
великолепна для тех, чей круг желаний не выходит из пределов:
Пройтиться по Морской с шатенками.
Но зачем-то ко всему этому притянута война? Впечатление такое: люди объяты
героизмом, роют траншеи, правят полетами ядер, и вдруг из толпы этих «деловых»
людей хорошенький голос: «Крем де вио- лет», «ликер из банана», «устрицы»,
«пудра»! Откуда? Ах да, это в серые ряды солдат пришла маркитантка. Игорь
Северянин - такая самая маркитантка русской поэзии.
Вот почему для выжженной Бельгии, для страдальца Остенде у него только такие
«кулинарные» образы:
О, город прославленных устриц!
Поэтому и публика на лекции особенная, мужчины котируются как редкость: прямо
дамская кофейная комната у Мюра и Мерилиза.
Публики для военного времени много.
Нетерпеливо прослушан бледный доклад Виктора Ховина, ополчившегося на
воинственный итальянский футуризм и пытавшегося теоретически обосновать
воспевание «гурманства» и «трусости», о которой дальше проскандировал Северянин:
Да здравствует святая трусость Во имя жизни и мечты!
После вышел «сам». Рукоплескания, растущие с каждым новым стихотворением.
Еще бы: «это — король мелодий, это — изящность сама». Увлекаются голосом,
осанкой, мягкими манерами, - одним словом, всем тем, что не имеет никакого
отношения к поэзии. Да в самом деле, не балерина ли это, ведь он так изящен, ну,
словом —
Летит, как пух из уст Эола:
То стан совьет, то разовьет И быстрой ножкой ножку бьет.
<1914>
Мариэтта Шагинян ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
Чего только ни наговорили об этом поэте! Федор Сологуб любит его за «дерзание»,
Корней Чуковский за «коконтес и виконтес», которых он считает наиболее
характерными для «изысканного упадочника» Северянина. Принято нынче всюду,
говоря о нем, прибавлять «но, конечно, он очень талантлив...» Его книгой
«Громокипящий кубок» обновился старый «Гриф», - московское книгоиздательство,
давно уже помалкивавшее; издавая ее, оно как бы записало в восприемники футуризма
волну русской символистской поэзии, именовавшуюся «декадентством».
Первым и наиболее главным из отрицательных явлений, мешающих читателю
ознакомиться с Иг. Северяниным, надо признать кличку футуризм и футуристскую
рекламу. Большинство приступающих к чтению «Громокипящего кубка» ищет в нем
сенсаций, чего-нибудь забавно-предосудительного, дразнения, а также и той
болезненной истерики, которая столь часто дразнением вызывается. Наиболее
искренние из называющих себя «футуристами» находятся сейчас на положении своего
рода пушных зверьков, которых публика всячески гладит против шерстки, дабы
вызвать рычанье и царапанье. Следы такой болезненной «непокорности» имеются в
«Громокипящем кубке», но их мало, и они не существенны. Этот настоящий
лирический сборник, заслуживающий настоящего и серьезного внимания, никоим
образом не следует читать как нечто футуристское. Рекомендую моему читателю
забыть сейчас все клички, все невежественные и наивные теоремы футуристов и
вместе со мною отдаться удовольствию перебрать несколько прекрасных
стихотворений, удовольствию, в наше время ставшему редким.
Всякого поэта, большого и малого, в поэзию, как в рыцарство, должна посвятить
286
любовь. Не потому ли мы переживаем наиболее бедное лирикой время, что наши
многочисленные стихотворные таланты успевают только писать, окончательно
разучившись углубленно переживать? К чему они должны непременно писать, и
непременно в стихах, а не в прозе - загадка и для читателя, и для них. Подобной
«загадки» не существовало ни для Игоря Северянина, ни для его внимательного
непредубежденного читателя, который отделяет в стихах Северянина
подлинное от вымороченного: автор «Громокипящего кубка» не мог не писать в
стихах, ибо он любил.
Первый отдел его книги называется «Сирень моей весны». В этом отделе
происходит посвящение поэта в поэзию любовью; каждая строка тут автобиографична,
по крайней мере, так убежденно чувствует читающий.
Очам твоей души - молитвы и печали.
Моя болезнь, мой страх, плач совести моей;
И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале, — Очам души твоей...
Ну, что здесь футуристского? А между тем этим стихотворением начинается
сборник. Автора <сердце?> совсем молодое, умеющее любить и страдать,
самоуверенное, но и трогательное в своей смиренности существо, дерзкое перед
чужими, кроткое перед любимыми, и главное — до зависти, до странности, не по-
петербургски, — откуда оно для всех нас возникло, - молодое.
В то время как стихотворные складки нашей безукоризненной молодежи ложатся
по-старушечьи сморщенно, строфы аккуратны и безобидны, темы до тошноты скучны
— и это при всех потугах на юность и стихийность, у Игоря Северянина нет ни одного
скучного стиха и ни одной старческой гримасы во всем сборнике, даже там, где он, к
сожалению, начинает уже писать не просто, а как бы для иллюстрации футуризма.
Чуковский видит в Северянине городского поэта, оозера, влюбленного в файф-о-
клоки, автомобили, кокоток и т. д. Это абсолютно неверно. Игорь Северянин глубоко
чувствует деревню, знает и видит ее и, когда о ней пишет, выбирает нежные и верные
слова; посмотрите, например;
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса...
Или, например:
Прост и ласков, как помыслы крошек,
У колонок веранды и тумб Распускался душистый горошек На взлелеянной пажити
клумб.
Замечательно по своей светлости и свежести стихотворение «Маргаритки», которое
так и тянет сравнить с гетевской «Майской песнью»,
читатель, конечно, не посетует на меня, если я приведу это стихотворение целиком:
О посмотри! как много маргариток —
И там, и тут...
Они цветут; их много: их избыток;
Они цветут.
Их лепестки трехгранные — как крылья,
Как белый шелк...
Вы - лета мощь! Вы - радость изобилья!
Вы - светлый полк!
Готовь, земля, цветам из рос напиток,
Дай сок стеблю...
О,
девушки! о, звезды маргариток!
287
Я вас люблю...
Бег оленей для него «воздушней вальсовых касаний и упоительней, чем лень», ночи
приходят в «сомбреро синих», вечером при луне «дорожка песочная от листвы
разузорена - точно лапы паучные, точно мех ягуаровый», в ясный день он описывает
лёт автомобиля: «...а кругом бежали сосны, идеалы равноправий, плыло небо, пело
солнце: кувыркался ветерок; и под шинами мотора пыль дымилась, прыгал гравий,
совпадала с ветром птичка на дороге без дорог...». Каждое стихотворение, каждое слово
говорит о верном чувствовании и свежем радостном вглядывании поэта в мир. Надо
признать, что даже там, где Северянин, заключенный в городе, волей-неволей поет
город, он воспевает, даже в специфически городском, косвенные отражения природы и
находит эпитеты всегда живые, органические, растительные, земляные, а отнюдь не
механические.
Вот несколько образчиков этого: у автомобиля он берет не его машинные
характеристические признаки, а такое, в сущности говоря, случайное свойство, как
материал, — то, что он из клена: «...сел на сером клене в атласный интервал»; далее
мотор прямо называется клено- ходом: но не довольствуется растительным сравнением.
Северянин окончательно анимизирует автомобиль: «шоффер» — мой клеврет —
коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор, как жеребец заржавший, пошел на весь
простор»... «Цилиндры у него «солнцевеют», дамская венгерка - комичного цвета
коричнево-белковая и т. д.
