Но то, что безусловно отличает Игоря Северянина от громадной массы
современных поэтов, как футуристского, так и прочего толков, это элемент подлинной
лирической скорби, обостряющейся иногда до трагизма, и при этом не высосанной из
пальца и взятой напрокат у со
седа (как ныне практикуется), а рожденной собственным опытом, перенесенной
душою, как болезнь, простой и оригинальной, как и все настоящее.
Все истинные стихи - биография; жутко-интимные и стихи «Громокипящего
кубка»: из них можно вычитать целый рассказ о любви автора. Я попытаюсь сделать
это для читателя.
Быть может, оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может, оттого я так хочу всегда С тобою вместе быть...
Итак, она не молода; на пальце ее обручальное кольцо - она замужем; встречается с
ней автор в «трехкомнатной даче», которую он называет в стихах «шалэ», и которая
находится где-то «на реке форелевой, в северной губернии»; все эти встречи — летние;
зимою они так же редки, как цветение Виктории-Регии. И зимой поэт мечтает о лете,
когда он «откроет сердце, как окно», для своей запретной любви. Вот пленительное
стихотворение под заглавием «Это все для ребенка...»
О, моя дорогая! ведь теперь еще осень, ведь теперь еще осень...
А увидеться с Вами я мечтаю весною, бирюзовой весною.
Что ответить мне сердцу, безутешному сердцу, если сердце
вдруг спросит.
Если сердце простонет: «Грезишь мраком зеленым, грезишь
глушью лесною».
До весны мы в разлуке. Повидаться не можем. Повидаться
нельзя нам.
Разве только случайно. Разве только в театре. Разве только
в концерте.
Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно. Но зато — осиянным
И брильянтовым взором обменяться успеем... как и словом
288
в конверте...
Вы всегда под охраной. Вы всегда под надзором. Вы всегда
под опекой.
Это всё для ребенка... Это всё для ребенка... Это всё для ребенка...
Я в Вас вижу подругу. Я в Вас женщину вижу. Вижу в Вас человека.
И мне дорог Ваш крестик, - как и Ваша слезинка,
как и Ваша гребенка.
Но что произошло меж нею и поэтом? Так любима, что даже разлука становится
для него источником духовных откровений и близости:
Найти друг друга, вот отрада!
А жизнь вдвоем — предтеча тьмы...
Нам больше ничего не надо:
Лишь друг вне друга — вместе мы!
Так любима, что поэт зовет ее: «мой лучший друг, моя святая» - и вдруг, «Стансы»
выдают нам его тягчайшую боль:
И все — невозможно! И все — невозвратно!
Несбыточней бывшего нет ничего...
И ты, вся святая когда-то, развратна...
Развратна! — Не надо лица твоего!..
В этой строфе каждая строка свидетельствует о страдальческой сознательности
автора; а фраза «несбыточней бывшего нет ничего», — блестящая по афористической
мудрости мысль, достойная войти в разряд философско-житейских максим.
Человек может грешить и почти всегда грешит ниже и хуже животного, но любить
он способен лишь чистоту: в этом его страдательная привилегия. И поэт не прощает ей,
любимой, как раз того, в чем он может быть и сам повинен, - утери чистоты. Цикл
«Сирень моей весны» заканчивается в числе других стихотворением «Завет», где Игорь
Северянин формулирует свой внутренний опыт следующими великолепными по мысли
строками:
Целуйте искренней уста - Для вас раскрытые бутоны,
Чтоб их не иссушили стоны,
Чтоб не поблекла красота!
С мечтой о благости Мадонны Целуйте искренней уста!
Как не схоже это «с мечтой о благости Мадонны целуйте» с нашими современными
эротическими заповедями, которые не только не освящают подхода к женщине
воспоминанием о благостной Деве Марии, а и самую «благость Мадонны» превращают
(например, у молодых поэтов школы Белого и Эллиса) в средство для двусмысленно-
экстатических «подходов», напоминающих экзальтированную влюбленность в
женщину. Далее, в стихотворении «Завет» следуют строки «прощайте пламенней
врагов», «страдайте стойче и святей», «любите глубже и верней, бессмертен, кто любил
страдая...». Таково credo родоначальника русского футуризма.
Читателю, вероятно, еще очень понравится маленькое стихотворение из первого
цикла. Оно называется «В парке плакала девочка».
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю...»
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости Милой маленькой дочери,
зарыдавшей от жалости.
Следующие циклы гораздо совершенней по форме, но, к несчастью, и гораздо
нарочитей и скусней <скучней> первого. С них, собственно, и начинается футуризм
289
Северянина. Он подает читателю «мороженое из сирени», для чего предлагает своему
«водопадному сердцу» «заль- диться в душистый и сладкий пушок». Поэт восклицает:
«Пора популя- рить изыски, утончиться вкусом народа!». Но посмотрим, какие же
изыски он собирается популярить. Лилия ликеров, фиалковый фиал, качалка грезерки,
мечты-сюрпризэрки, омолненный дым, озерзамок, аллея олуненная, окалошить,
омолнить, солнцевеет, лоско, броско, нечно <так!>, зеркалозеро, лес одобренный,
слезоем, омаен, освирель- ся, безслухий и т. д., и т. д. Вот область, где Северянин
производит свои «изыски» и где сосредотачивается его изысканность. К изобретаемым
новым словам присоединяется славянизация слов романских (офлеря, кайзэрка, вирелэ,
крем-де-мандарин, эксцессерка и пр.) и наряду с этим романизация слов славянских
(пристегивание французских окончаний, итальянское сокращение гласных «¡я» в «а» и
т. д. Сюда же принадлежат так ново и непривычно звучащие русскому уху рифмы
«констриктор-редактор, фиалково-Пулково. журфикс-кэкс, шелесте- шалости»,
которым, несомненно, принадлежит будущее. Все эти новшества относятся к технике
стиха; что же принадлежит самому Игорю Северянину в области поэтического мелоса,
иначе говоря, в чем его собственная песня? Большинство критиков-сходится на том, что
Игорь Северянин - поэт крайнего декаданса, «ажурности», «грезэрок», «румян», той
самой гнили, которую отлагает от себя культура: другие (а с ними вместе, вероятно, и
сам поэт), считают его как раз, наоборот, воз- вестителем конца мира, пророком
одичания, бегуном от культуры. Я думаю, песня Северянина - ни о том, и о другом);
она поет нам лишь о молодости самого поэта. Мелос Северянина в подлинной его
молодости, — как раз в том, чего недостает сегодняшним старцам, не успевшим даже
на вершок перерасти гимназический пюпитр.
Увы! — пустынно на опушке Олимпа грозовых лесов...
Для нас Державиным стал Пушкин,
Нам надо новых голосов!
Теперь повсюду дирижабли Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли, Рубнули рифму сгоряча!
Мы живы острым и мгновенным, Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным, И что ни слово, - то сюрприз.
Не терпим мы дешевых копий, И примелькавшихся тонов И потрясающих утопий
Мы ждем, как розовых слонов...
Душа утонченно черствеет, Гйила культура, как рокфор...
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!
Придет Поэт - он близок, близок! Он запоет, он воспарит!
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц претворит.
И, опьянен своим гаремом,
Сойдет с бездушного ума...
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!
Извиняюсь перед читателем за длинную выдержку; стихи так прекрасны, что жалко
выбрасывать строфы. Что же в них наиболее характерно? Явная молодость, радостная
воля жить, умение быть молодым... В этом главная прелесть Северянина: «блажен, кто
