Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее — область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству.

Только ему, безраздумно, бесцельно.

Крайний индивидуализм, беспредельная любовь к себе, себялюбье без зазренья —

вот основные ноты «Эгопоэзии», поскольку ее можно

различить за криком и шумом, за выкрутасами и вывертами Василисков Гнедовых,

Викторов Хлебниковых, Маяковских и всевозможных крученых панычей.

«Цель эгопоэзии — восславление эгоизма как единственно правдивой и жизненной

интуиции», — пишет господин Г. А. в альманахе футуристов «Оранжевая урна».

Там недаром на первом месте напечатаны стихи Валерия Брюсова, неустанно, вот

уже четверть века восславляющего эгоизм.

В другом альманахе «Стеклянные цепи» (как всегда в несколько страничек)

эгофутурист Дмитрий Крючков пишет восторженную статью о «Зеркале теней»

Валерия Брюсова и называет поэта «исхищрен- ным мастером», «умудренным

учителем и буйным юношей, жрецом- магом и страстным любовником». Это уже

совсем похоже на преклонение перед авторитетом.

Игорь Северянин в своих «изысках» находится под большим влиянием

«исхищренного мастера», который раньше других пишет: «Фар- ман иль Райт, иль кто б

ты ни был! Спеши! Настал последний час!.. Просторы неба манят нас».

Игорь Северянин выделяет этого трудолюбивого литератора, в поте лица

добывающего стих свой. В ответ на посланье Виктора Хлебникова, который «шаманит»

в поэзии:

Только Вы, Валерий Брюсов,

Как некий равный государь.

Стоило ли сбрасывать Пушкина с парохода современности, Пушкина-Державина,

чтобы преклониться перед Брюсовым, тем Брюсовым, который давно уже стал

пушкинианцем?

И московские, и петербургские эгофутуристы никому не сочувствуют и не живут

настоящим, но предпочитают они не будущее, не futurum, а все тот же

plusquamperfectum. Только Валерий Брюсов увлекается упадком Рима, а Хлебников

повестью «Каменного века», первобытными народами, дикарями, и пытаются говорить

их языком.

Венеру и Тангейзера Вагнера сменили Венера и Шаман Виктора Хлебникова,

который сам шаманит в поэзии:

Монгол. Монгол. Как я страдала.

Возьми меня к себе, согрей...—

жалуется Венера, покинутая художниками и народом, забравшись в пещеру

Шамана.

- Не так уж мрачно, - Ответил ей, куря, Шаман. —

Озябли вы, и неудачно Был с кем-нибудь роман.

Нужно ли указывать, что от слова «роман» веет самой подлинной самобытностью?

Не о стихийности, не о варварстве и дикой силе говорят образы Шаманов, а только о

281

декадентской усталости, пресыщенности и развинченности, о жажде чего-нибудь

пикантного, экзотического, острого. Они не стали детьми, но они по-старчески впали в

детство, они дают пресыщенному, скучающему читателю суррогат новизны.

Тайну этих варваров и буйных дикарей вырабатывает Игорь Северянин, которого

душа «влечется в примитив» и который «с первобытным не разлучен».

Его герои «живы острым и мгновенным».

Все его Зизи, нарумяненные Нелли, виконты и виконтессы, жены градоначальника,

их сиятельства, гурманки, грезерки и «эксцессерки» пресытились культурой и захотели

ржаного хлеба.

«Задушите меня, зацарапайте, предпочтенье отдам дикарю», — рассказывает

путешественница у Игоря Северянина.

У него же разыгрывается драма «в шалэ березовом, совсем игрушечном и

комфортабельном...». Эта драма в стихах полуиронически, полусерьезно заканчивается

строкой:

И было гибельно.— И было тундрово.— И было северно.

В стихотворении его же «Юг на Севере» утонченно-примитивная барынька

рассказывает, как она остановила оленя у эскимосской юрты и захохотала жемчужно,

«наводя на эскимоса свой лорнет».

Примеров такой извращенной первобытности, такого «дикарства» у Игоря

Северянина — множество, и будет еще немало в будущих сборниках его, так как поэт

намерен побывать «в глуши, в краю олонца»...

Вся пикантность, вся острота его первобытности заключается в постоянном

переплетении «фешенебельных тем», «помпэзных эпитетов» с рассказами лейтенантов

о «полярных пылах», о циничном африканском танце, о проказах злых орангутанов.

В мире варваров и дикарей двадцатого века — живется недурно!

Клуб дам, курорт, пляж, будуар нарумяненной красавицы, каретка куртизанки,

мороженое из сирени, Поль де Кок и молитвенник — все эти темы разрабатываются с

веселой легкомысленной улыбкой, с едва уловимой иронией... От всех напудренных и

нарумяненных дикарей и варваров пахнет тонкими духами уже знакомых нам пастушек

и пастушков XVIII века.

Но при чем тут новизна? Это все тот же «пир во время чумы», это все то же: «а

после нас, хоть потоп...»

...Нам скажут, Игорь Северянин — уже не эгофутурист, и его стихи, иногда

блестящие, по форме — не характерны для эгоорангутанов.

Игорь Северянин — единственный талантливый поэт из десятков обнаглевших

бездарностей, и он в удобопонятной форме выявил один из основных мотивов

эгофутуризма \ Впрочем, и этот мотив давно уже прозвучал в «зовах древности» К.

Бальмонта.

Нам указывают, что новизна эгофутуристов заключается в их языке, в их

словотворчестве, в их словоновшествах и «самовитых» словах.

Московские футуристы в своем манифесте приказывают чтить право поэтов: 1) «на

увеличенье словаря в его объеме произвольными и производными словами, 2) на

непреодолимую ненависть к существующему до них языку».

Они гордятся тем, что расшатали синтаксис, что уничтожили все знаки препинанья,

сокрушили ритмы, не оставили камня на камне, словом, дикари произвели словесную

революцию.

По части словотворчества в особенности отличались: Виктор Хлебников — автор

«Смеюнчиков», Крученых — автор бесчисленных поэм и петербургский эгофутурист

Василиск Гнедов.

Эта страсть к словотворчеству заметна и у Игоря Северянина, который стремится

282

«популярить изыски» и жалуется, что живет в стране, «где четверть века центрит Над

сон».

* Но у бездарных эгофутуристов словотворчество превращается в какой-то бред, в

какую-то отвратительную тарабарщину и неразбериху. Они точно стараются

перещеголять друг друга нелепостями и словесными выкрутасами. От «сочетанья

слов» они перешли к сочетанию букв, от музыки к какофонии.

Бобэоби пелись губы Вээоми пелись взоры Пиээо — пелись брови Лиээй — пелся

облик, —

распевает диким голосом Велимир Хлебников в «Пощечине общественному вкусу».

Го О снег Кайд М р Батульба, —

откликается в «Союзе молодежи» Крученых; *

* Среди каракулек и гиероглифов московских эгофутуристов выделялись некоторые

произведения Елены Гуро, ныне умершей, у нее попадаются искренние вещи, полные

интимных переживаний.

Козой вы мной молочки Даровали козяям луга.

Луга-га!

Луга-га! —

прыгает по-козьему петербургский Василиск Гнедов в своем сборнике «Гостинец

сантиментам».

...Каждый новый сборник — шаг вперед в смысле достижения идеала нелепицы.

Недавно вышла книжечка Василиска Гнедова «Смерть искусству». Это — шедевр

«обнаглевшей бездари».

В сборнике 15 поэм:

Поэма 1. Пепелье Душу.

Поэма конца (15).

За этим заглавием — ничего.

Теперь разверните и прочтите, что пишет редактор издательства «Петербургский

глашатай» Иван Игнатьев в своем предисловии к гие- роглифам Гнедова по поводу

пустого места:

Нарочито ускоряя будущие возможности, некоторые передунгики вашей литературы

торопились свести предложенья к словам, слогам, и даже буквам.

— Дальше нас идти нельзя,— говорили они.