один только он, вся наша эра до ниточки сбереглась бы для грядущих веков.

Ничего, что сам по себе он мелкая и тусклая фигурка, но как симптом он огромен.

Ведь и вибрионы холерные мелочь, да сама-то холера не мелочь. Как в конце

шестнадцатого века в елизаветинской Англии не мог не возникнуть Шекспир, так в

Москве в начале двадцатого века не мог не появиться Крученых. А с ним и другие

такие же, и все они кричат о себе:

«Только мы лицо нашего времени».

«Мы новые люди новой жизни!»

И правы, непререкаемо правы: пусть вопиюще чудовищны эти их невозможные

278

книжки, они не ими одними написаны, а и мною, и каждым из нас.

Когда мы смеемся над ними, не смеемся ли и сами над собой? «Дохлая луна»,

«Ослиный хвост», «Поросята», «Пощечина», «Требник троих», «Мир с конца», «Бух

лесиный», «Садок судей», ведь понадобились же они именно нам, а не другим

поколениям, ведь задели же в наших сердцах что-то самое живое и кровное, ведь не

может же быть, чтобы здесь был только скандал, только бред, чтобы вся эта обширная

секта зиждилась на одном хулиганстве!

Секты хулиганством не создашь, вообще ничего не создашь без веры,

сердцебиения, и трепета. А если бы и одно хулиганство, то ведь хулиганство бывало и

прежде, откуда же его внезапный союз с русской литературой и живописью, с русской

передовой молодежью, с русской, наконец, интеллигенцией?

Сказав: безумие, бред - вы еще ничего не сказали, ибо что ни век, то и бред, и в

любом общественном безумии есть своя огромная доля ума.

Где же смысл этого бессмыслия, где же логика этого бреда? Почему не вчера и не

третьего дня, а именно нынче, сейчас, какая-то нечеловеческая сила заставила

современных художников, выразителей наших же дум, нашего же мироощущения,

завопить сплошной «рррракаллиооон», сплошное «зю цю э спрум», возлюбить

уродство, какофонию, какие-то шиши н пощечины, какие-то ослиные хвосты, сочинять

стихи из одних запятых, а картины из одних только кубиков, где же, ради бога, разгадка

этой странной и страшной загадки?

Здесь я говорю исключительно о кубофутуристах московских. Милые эгопоэты,

петербургские гении, Игорь Северянин, Дмитрий Крючков, Вадим Шершеневич, Павел

Широков, Рюрик Ивнев, Константин Олимпов, конечно же, здесь ни при чем.

Они очень приятные писатели, но футуристами лишь притворяются. Рахитичные

дети небывалых салонов, принцы-королевичи, здесь мы с ними должны распрощаться.

Для всякого ясно, надеюсь, что это последыши вчерашних модернистов, разве что

немного подсахарившие наскучивший модерн отцов. Они и сами не скрывают своей

связи с модерном и любят игриво указывать, кто из них подражает Бальмонту, а кто

Александру Блоку.

Скоро они сами признаются, что футуризм их игра, их бильбоке, их крокет, - и

почему же в юности не шалить, не кокетничать, не сочинять манифестов и не пройтись

порой на голове!

Игра оказалась во благо; мы видели, сколь плодотворны были их словесные сальто-

мортале. Но теперь они все разбежались, да и будуа- риться, кажется, бросили;

эгофутуризм уже кончился, и теперь в покинутых руинах озерзамка хозяйничает

Василиск Гнедов, личность хмурая и безнадежная, нисколько не эгопоэт, в сущности,

переодетый Крученых, тайный кубофутурист, бурлюкист, ничем и никак не связанный

с традициями эгопоэзии.

Это очень показательно и важно, что, чуть эгофутуризм исчерпался, его пожрал,

проглотил целиком кубофутуризм, бурлюкизм. Иначе и быть не могло: бурлюкисты

кряжистый народ, а эгопоэты эфемерны и хрупки.

Странно, что русские критики могли эти два направления смешать и, посвятив им

большие статьи, так-таки до конца не заметили, что петербургские эгофутуристы одно,

а московские кубофутуристы другое. У эгофутуристов во всем, в структуре стиха, в

языке и в сюжетах, - пусть и смешная! — утонченность, переизысканность, перекуль-

турность, а кубофутуристы против чего же и ратуют!

Эти два направления полярны. Одни сжигают именно то, чему поклоняются другие.

А если случайно встречаются в них какие-нибудь общие черты, то лишь оттого, что

поначалу оба эти заклятых врага нарядились в одина- кие мундиры, сшитые одним и

279

тем же портным — из Парижа и Рима, - Маринетти; казалось, что они рядовые одного

и того же полка.

Снять бы с них эти чужие мундиры; каковы они окажутся без них? Об этом я теперь

и хлопочу. Попытаюсь хоть отчасти вскрыть ту подлинную внутреннюю сущность, что

скрывается в русском футуризме под его показными девизами. <...>

Василий Львов-Рогачевский СИМВОЛИСТЫ И НАСЛЕДНИКИ ИХ

<...> На фоне надоевших всем перепевов развернули свои знамена новые школы.

Эгофутуристы выступают всюду с протестом против академизма и музейности,

против литературщины, против «устоев», «заветов» и «канонов» — во имя новизны, во

имя беспрерывного обновления будущего искусства.

Для нас Державиным стал Пушкин Мы ищем новых голосов...

Не терпим мы дешевых копий...

...Не мне в бездушных книгах черпать Для вдохновения ключи —

Я не желаю исковеркать Души свободные лучи!

Я непосредственно сумею Познать неясное земле.

Так пишет в своем «Прологе» бывший петербургский эгофутурист Игорь

Северянин.

Ему вторит тоже петербургский эгофутурист П. Широков в своем пространном

стихотворении «Итог»:

Идут года прогресса и культуры,

Там города, где раньше черный лес,

Но неизменен пульс литературы,

Но лес в умах не срублен, а исчез.

В победный век великих откровений Стал слишком стар былых творений план,

И мы желаем лучших совершений Затем, что есть теперь аэроплан.

Последняя строка почти повторяет заявление Игоря Северянина: «Теперь повсюду

дирижабли летят, пропеллером ворча».

Эгофутуристы пообещали изменить пульс литературы и начать новую эру.

Московские эгофутуристы в своих бесчисленных манифестах постоянно

приглашают «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и пр. и пр. с парохода

современности», постоянно доказывают, что для них «прошлое тесно. Академизм

Пушкина непонятнее гиероглифов», постоянно повторяют на разные лады:

Только мы - лицо нашего времени...

Мы новые люди новой жизни.

«Мы объявляем борьбу всем, опирающимся на выгодное слово “устои”, ибо это

почетное слово хорошо звучит лишь в устах тех людей, которые обречены не поспевать

за стремительным бегом времени».

Все это звучит гордо, и все это сводится к нулю, когда многочисленные футуристы-

новаторы переходят от манифестов к произведениям.

Если вы отвлечетесь от их крикливых фраз — «Пощечина общественному вкусу!»,

«Смерть искусству!»... — и приглядитесь более внимательно к их бумажной

революции, вас поразит нищета их творчества. От новизны так и разит стариной.

«Дома новы, но предрассудки стары!»

Не стоило сокрушать «пресловутую» статую самофракийской победы и объявлять

войну «гиероглифам» Пушкина, не стоило заноситься за облаками на дирижабле для

того, чтобы довести до абсурда эксцессы раннего декадентства, чтобы опуститься в

пустыню безыдейности.

Русские эгофутуристы пришли на готовое, они подобрали то, что было давно

отброшено первыми русскими декадентами.

Если вам угодно — первыми футуристами были Бальмонт с его «се- бялюбьем без

280

зазренья», с его стремленьем перешагнуть дерзновенно «все преграды», и Валерий

Брюсов с его заветами «Юному поэту». Эти заветы, провозглашенные в 1906 году,

целиком вошли в самые последние манифесты эгофутуристов.

Юноша бледный со взором горящим,