бы в Краков и дал корону тому, кому бы захотелъ» ;|). Он тотчас послал трубача в
Замостье.
«Не подумайте, чтоб с моей стороны была какая-нибудь хитрость.— писал он,—и
приготовляйтесь принять с должного честью посла его величества».
Паны отвечали, что готовы принять его, и чрез несколько часов явился в город
Смяровский.
«Завтра я ухожу с войском,—писал Хмельницкий,—по приказанию его величества,
а потому теперь следует вам веселиться и быть верными своему государю» 4).
Тогда,—говорит современник,—поляки кричали для вида: «многая лета королю Яну
Казимиру», а шопотом приговаривали: «еслиб эти многая лета кончились прежде, чем
он вступит на престол!» Иные толковали тогда же, что «от нового короля нечего ждать
доброго, потому что самое имя его Казимир по-русски означает сокрушителя мира» 5).
) Ilistor. belli cosac. polon, 95.
a) Ilistor. ab. exc. Wlad. IV, 25.—Stor. delle guer. civ., 05. 3) Supplem. ad. bist. Rus.
monum., 186.
') Histor. belli cosac. polon., 95.—Annal. Polon. Clim., I, 92. B) Ilistor. belli cosac. polon.,
96.
250
24-го ноября козаиш отступили, сделав залп из пушек, и паны, освободившись от
засады, вышли смотреть на место козацкого обоза и пели там: «Тебе Бога хвалимъ».
Они удивлялись и поздравляли друг друга с спасением, которое казалось невозможным
при таком большом войске неприятельском. «Тогда,—говорит современник,— поляки
шопотом говорили, что верно Бог послал на Хмельницкого слепоту *), когда с такими
силами он не только не взял столицы и не покрыл пеплом всей Польши, но даже
уклонялся от неприязненных действий». Все поступки Хмельницкаго’'со дня
пилявской битвы казались для многих неразгаданными.
Изумленные татары спрашивали его, что значит такое внезапное отступление от
города, в котором они верно надеялись обедать. «Я подданный короля и слуга короля,—
отвечал Хмельницкий, — и потому повинуюсь его новелению!»
Самое неразгаданное до сих пор обстоятельство в истории этих дней то, что нам
остаются неизвестными причины, побуждавшие Хмельницкого поддорлсивать с таким
напряжением кандидатуру Яна Казимира. Несомненно, что этот король обязан был
достижением престола более всего Богдану Хмельницкому, так как между панами
Речи-Посполптой число его сторонников было тогда невелико. Странно во всяком
случае, что Богдан Хмельницкий, объявивший себя защитником южнорусского народа
и исповедуемой этим народом православной религии, стоял за избрание в короли
бывшего иезуита и кардинала: ничто не подавало Хмельницкому надежды, чтоб такой
король сочувствовал стремлениям православного народа и вождя его. Богдан
Хмельницкий не мог быть настолько прост, чтоб не предвидеть, что такой король
тотчас отнесется к нему неблагосклонно, чтб и случилось скоро. Надобно думать, что
между Хмельницким и Яном Казимиром, до избрания последнего в короли,
существовало, посредственно или непосредственно, что-то тайное, нам теперь
неизвестное. Действительно, ездивший в Варшаву в это время гонцом московского
царя дьяк Григорий Кунаков сообщает, что Ян Казимир, будучи еще только
королевичем, посылал к Хмельницкому какого-то Юрия Брмолича с гранатою и давал
обещание, если его выберут на престол, успокоить возникшую войну, не мстить войску
запорожскому за прежнее и вольности русского народа подкрепить паче прежнего. Этот
Юрий Ирмолич, но словам того же Кунакова, остался в козацком войске. Московский
дьяк, по какому-то слуху, дошедшему до него, прибавляет, что он состоит у Богдана
Хмельницкого писарем паивысшим 2).
Возвращаясь из-под Замостья на Волынь с войском, Хмельницкий встретил повых
послов от короля: то был посланный им ксендз Гунцель-Мокрский и какой-то
присланный пан Гшисовский. «Начиная счастливо наше царствование,—писал король,
—мы, по примеру предков наших, послали вам, как старшему в верноподданном
запорожском войске, булаву и хоругвь, и обещаем вам возвращение древних ваших
рыцарских прав. Что
') Hiat. ab. exc. WI. 1Y, 25.
2)
Акты ИОжн. и Зап. Росс., III, 285. Мы не знаем никакого Юрия Ермолпча в
кругу влиятельных лиц около Хмельницкого. Кунаков переделал в Ермолича Юрия
Немирича.
251
касается междоусобия, которое, к созкалению, продолжалось до сих пор, то мы
сами теперь видим и соглашаемся с вами, что причины его те самые, которые мы
изложили в письме вашем, а запорожское войско невиновато. Вы желаете, чтоб
запорожское войско состояло под властью нашею, независимо от украинских старост:
мы того же хотим и, уразумев от послов ваших ваше справедливое желание, желаем
привести его в действие, чрез комипссаров, как можно лучше. Относительно унии мы
также хотим удовлетворить просьбу вашу надлежащим образом. А от вас желаем, чтоб
вы, видя наше милостивое королевское к вам благорасположение и готовность
успокоить все нашею королевскою властью, возвратились в ваш край, распустили
татар, дабы не было более опустошения нашему королевству, и ожидали к себе
коммиссаров нашихъ».
Хмельницкий был тронут этим письмом. Он видел в нем как бы продолжение
планов Владислава и Оссолинского. Он надеялся и мирного успеха возрождения Руси,
и возвышения королевского достоинства в Польше посредством Козаков. Прибыв в
Острог, гетман приказывал загонам прекратить свои набеги, народу оставлять оружие,
и издал универсал к дворялам. «Желаю,—писал он,—чтоб, сообразно воле и
приказанию его королевского величества, вы не замышляли ничего дурного против
нашей греческой религии и против ваших подданных, но жили с ними в мире и
содержали их в своей милости. А если, сохрани Боже! кто-нибудь, упрямый и злой,
задумает проливать христианскую кровь и мучить убогих людей, то как скоро весть об
этом дойдет до нас, то виновный нарушитель мира и спокойствия, установленного его
королевским величеством, доведет Речь Посполитую до погибели» х).
Ни поляки, ни русские не оставили неприязненных действий. По уходе
Хмельницкого, некто Якуб Роговский, выйдя из Замостья, кинулся на козацкий загон
полковника Калины Воронченка и разогнал его. Русские, с своей стороны, сожгли дом
пана Замойского, стоявший на озере. И во всей Руси не переставало кровопролитие,
несмотря на видимое миролюбие предводителя, который, казалось, спокойно решился
ожидать судьбы своей от воли королевской 3).
Хмельницкий прибыл в первых числах января 1649. года в Киев. При звоне
колоколов, при громе пушек, при радостных восклицаниях многочисленного парода,
предводитель, со всеми старшинами, въехал торжественно в полуразрушенные
ярославовы золотые ворота и у стен св. Софии был приветствуем митрополитом и
духовенством; бурсаки академии и училищ пели ему латинские и украинские стихи.
Козаки, говорит русский летописец,
’) Supplem. ad histor. Iiuss monura., 185—187.
г) Об осаде Замостья и избр. кор. вообш,. см.: Histor. belli cosac. polon., 92— 94.—
Pam. do pan. Zygm. Ш, Wlhd. IV i Jan. Kaz., 11,21—24.—Annal. polon. Clim., I, 89—92.
—Histor. pan. Jan. Kaz., I, 15-19.—Нстор. о през. бр.—Памяти. киевск. комм. I, 3, 307—
311.—Suppi, ad histor. Russ. monum., 184.—Woyna dom., I, 41.—Kp. петор. о бунт.
Хмел., 10.—Летоп. Самов., 12—О малор. нар. и запор., 9.—Кр. опис. о козац. малор.
игар., 36,—Latop. Jerl., 71.—Past. Ilist. plen., 170—192, 316, 240—241,—Engel. Gescli.
der Ukr., 154,
262
заплакали, увидя красоту церквей Божиих столицы св. Владимира на землю
опроверженную и).
Сам гетман стал грустен; что-то странное явилось в его характере: он то постился и
молился, долго лежал ниц перед образами в храме; то советовался с колдуньями,
