ноября. Канцлер от имени короля сказал им так: «Король предоставляет Речи-

Посполитой рассудить: следует ли удержать собранное войско или распустить его, но

пусть государственные чины обратят внимание на то, что в настоящее время

неприятель-

131

ские козни внушают опасение; если же государственные чины требуют непременно

распущения войска, то король не стоит за него, только желает, чтобы это распущение

совершилось без вреда для подданных, постепенно. Напрасно думают, будто все это

войско состоит из чужеземцев; его составляют главным образом люди польского

происхождения, присягавшие королю и Речи-Посполитой».

Возвратившись в Избу, послы стали разбирать королевский ответ и были им очень

недовольны. «Самое лучшее средство распустить войско,—говорили тогда,—свернуть

знамена, и пусть каждый идет куда хочет; те же, которые были зачинщиками замысла,

пусть теперь постараются о средствах распущения войска».

Некоторые предлагали предать суду тех обывателей, которые без всякого

соизволения Речи-Посполитой набирали военные силы. Эта мысль о предании суду

тех, которые действовали по воле короля, была для него оскорбительна, особенно тогда,

когда никто не ставил в вину панам права держать войско, и никто не думал судить их

за это.

Сейм на несколько дней отвлекся другими занятиями, но 15 ноября прибыли

великопольские паны с своими инструкциями, где в резких выражениях шляхта

домогалась немедленного распущения войска, обвиняла короля в том, что он входит в

тайные совещания с иноземцами и требовала разговора послов с сенаторами в

отсутствии короля. Это последнее требование было не по сердцу самим сенаторам; оно

имело вид как будто послы хотят судить не только действия короля, но и сената, и

сенаторы, до сих пор нападавшие на короля, увидели необходимость стать до

некоторой степени защитниками его. Послы, возбуждаемые великопольскими своими

товарищами, из которых особенно кричал Вогуслав Лещинский, требовали объяснения

с королем, но Владислав извинялся болезнью и прислал к ним несколько сенаторов *):

они стали защищать добросовестность и благонамеренность короля. «Побуждение, с

которым король открыл вербовку войска, — говорили они, — достойно только

похвалы; если это предприятие находят противным закону—пусть из всего государства

будут удалены прибывшие сюда солдаты; король просит только о том, чтобы защита

Речи-Посполитой была обеспечена, чтобы нанятым солдатам было выплачено

жалованье, и чтобы нация обратила внимание на королеву, которая раздала на нужды

Речи-Посполитой принадлежащие ей суммы». Но представления сенаторов мало

умягчили послов. Они стали требовать, чтобы немедленно был написан и доставлен в

посольскую Избу универсал о распущения войска. Король в тот же день исполнил их

желание, но посольская Изба нашла, что королевский универсал написан в слишком

мягких выражениях; послы требовали, чтобы в этом универсале была угроза для

непослушных, и вместе с тем, чтобы коронному гетману было послано предписание

строго карать тех, которые окажутся виновными в совершаемых бесчинствах.

Король исполнил и это требование. Но послы не переставали горячиться.

J) Познанского епископа Шолдрского, жмудского епископа Тышкевича, воевод:

брестского Щавинского, Мстиславского Абрагамовича, поморского Денгофа, и

каштелянов: серадского Быковского и гданского Ииобержнцкого.

9*

132

Товарищ Лещинского, великопольский посол Твардовский, кричал: «Зачем король

вступает в союз с иностранными державами, зачем держит у себя постоянно

иноземных послов, зачем прекратил платеж татарам п раздражил крымского хана,

зачем выдавал приповедные листы без печати канцлера за своею приватною печатью,

зачем неправильно раздавал королевщины и награждал ими не тех, кого следовало по

заслугам? Немедленно распустить войско, уменьшить королевскую гвардию, которую

король увеличил без согласия Речи-Посполитой, возобновить мирный договор с

Турциею и Крымом!» За короля заступался тогда Остророг; он приводил в пример

Катона, советовавшего забывать прошедшее и размышлять только о будущем,

оправдывал короля в нарушении договора с татарами тем, что татары первые сделали

набег на польские области; «что же касается до сношения короля с чужеземными

посланниками,—говорил он,— то об этом мы узнаем от сенаторов на публичном с

ними совещании». Тогда один из послов, Хржонстовский, сказал: «Сенаторы с нами

говорят одно, а без нас другое. Мы не побоимся говорить с королем о наших

вольностяхъ».

Литовские послы, менее других заинтересованные в вопросе о войске и войне,

обратили занятия сейма к другим делам, но 28-го ноября великопольские послы опять

подняли этот вопрос. Остророг, недавно защищавший короля против них, теперь

пристал к ним и требовал, чтобы было отправлено посольство в Турцию для уверения

падишаха, что Польша не думает нарушать мира и чтобы вместе с тем были приняты

меры для укрощения Козаков, которые иначе станут беспокоить турецкия владения.

После долгих споров порешили отправиться к королю и предложить ему требования

немедленного распущения войска, уменьшения гвардии, удержания в повиновении

Речи-Посполитой Козаков и устройства совещания послов с сенаторами в отсутствии

короля. Все отправились к королю; маршал сейма Станкевич шел впереди с

написанными требованиями. Король, как кажется, не принял их. От его имени

Оссолинский сухо отвечал им так: «Универсал о распущенин войска уже послан; число

гвардии не означено законом и король будет держать столько, сколько понадобится; о

козаках король снесется с коронным гетманом, а разговора послов с сенаторами в

своем отсутствии король не позволитъ».

Это произвело напряженное волнение между послами по возвращении их в Избу;

находили нарушение свободы уже в том, что король дал ответ послам без участия

сената. Посол Коссаковский произнес: «пусть сейм не состоится; мы ни к чему не

приступим, пока не узнаем, что войско распущено». «Что же? если нам не позволят

совещаться с сенаторами в отсутствии короля, будем совещаться в его присутствии,»

сказал Хржонстовский. Но Корыцинский сделал такое предложение: «Не получив от

короля дозволения на разговор с сенатом, обратимся за этим дозволением к наместнику

короля, гнезненскому архиепископу». В Избе сделалось разногласие: ярые противники

короля ухватились сразу за предложение Корыцинского, но сейчас же нашлись и

королевские заступники,' которые указывали, что такой поступок будет оскорблением

для королевского достоинства. «Иное дело, если бы мы не ходили к королю, — говорил

Яблоновский, — тогда можно бы было обращаться к архиепископу, а теперь мы

подадим повод говорить, что

133

бунтуем против королевской власти». «Взять с собою избирательные условия (pacta

conventa), идти к примасу и жаловаться, что король нарушает ихъ», сказал

Понэнтовский. «А если и примас не дозволит разговора с сенатом!» сказал кто-то. —

Тогда,—сказал Остророг,—будущие века узнают о такой несправедливости». Но тот же

Остророг после этой фразы сказал: «хорошо идти к примасу, но хорошо и просить

короля дозволить совещание с сенаторами в его присутствии, если он не хочет

допустить в отсутствии». Литовским послам, которые вообще говорили хладнокровнее,

удалось убедить коронных послов идти снова к королю с просьбою. «Я уверяю вас

честью,— сказал один из них, Над: — мы получим от короля самый милостивый

ответъ».

29-го ноября послы отправились к королю. Владислав теперь показал вполне свой

слабый характер: он на все поддался и даже на совещание послов с сенаторами,