польного гетмана Потоцкого. Оба эти пана были заклятые враги русского народа,

православной веры и Козаков, и уже по одному этому не могли быть расположены к

таким замыслам, ради которых нужно было восстановить козачество. Вишневецкий

наотрез противился королевским затеям, несмотря на то, что недавно получил от

короля русское воеводство. Потоцкий вилял и казался преданным королю, потому что

надеялся получить от него сан коронного гетмана. Между королем и Оссолинским не

стало прежнего доверия. «Он предал меня, как Иуда Христа», говорил про него

Владислав.

29 мая Тьеполо имел свидание с королем. Владислав принял его сухо, даже не

смотрел ему в глаза. «Мы,—сказал король,—пошлем в Венецию увериться в твердости

союза с нею и с другими итальянскими князьями в таком важном предприятии».

Напрасно венецианец хотел еще раз пощекотать самолюбие короля и представил ему

блестящую будущность. Король считал возможным поправить дело в таком только

случае, если бы союзники дали денег. Сам Тьеполо ясно видел, что без значительных

денежных средств королю невозможно ни на что отважиться. Тьеполо думал-было

тогда расположить к своему предприятию некоторых панов. Не открывая

129

чужеземцу истинной причины, заставлявшей их противодействовать королевским

замысламъ—боязни усиления королевской власти, паны представляли вид, будто не

допускают короля до войны из заботливости к его особе и вспоминали о судьбе

Владислава III, который доверился папе и другим государям, вступил в войну с

Турцией, но был оставлен союзниками и погиб.

В июле король с королевой отправились в Краков. Совершилась коронация

королевы. Вслед затем собрались сенаторы на совещание. Король уверял, что не имеет

вовсе намерения вести наступательную войну против Турции, но делает приготовления

для прекращения татарских набегов. Все сенаторы единогласно были против войны,

требовали собрать сейм и предложить дело о войне суждению государственных чинов.

Сенаторы хотели отвратить короля и от поездки во Львов, где был сбор «затяжного»

(навербованного) войска. «Я должен снестись с польным гетманомъ», говорил король.

«Вольного гетмана можно пригласить сюда», сказали сенаторы. Король рассердился,

вскочил с места и, не кончивши заседания, уехал в Неполомицы.

Панская злоба обратилась на Тьеполо, как на главного возмутителя королевской

головы. Ему приказали уехать немедленно из Кракова. Он обратился к королю. «Мы

все сделали, чтб было в нашей силе,—сказал король.—Паны не дают нам помощи,

народ против нас; мы подвергали опасности наше достоинство, достояние—все ради

Бога и религии. Не покидаем наших намерений, если нал дадут помощь, дело еще

поправится; я еду во Львов, войско уже на границе королевства, но если итальянские

державы опоздают прислать нам помощь—тогда все пропало». И король, еще все не

теряя окончательно надежды на иноземную помощь, отправился во Львов. Там

набралось уже, как говорят, до шестнадцати тысяч войска; король снова воспламенился

и готов был идти на битву. Потоцкий получил достоинство коронного гетмана. Но из

Львова король поехал по имениям знатных панов, от которых много зависело. Еще до

приезда во Львов он был у Любомирского в Виснице, после осмотра войск он посетил

Вишневецкого в Белом Камне, Конецпольского (сына покойного гетмана) в Бродах,

Замойского в Ярославле. Везде проезд его сопровождался празднествами,

пиршествами, потешными огнями; короля и всех бывших с ним щедро дарили.

Оссолпнский опять сошелся с королем, и Владислав в угоду ему назначил польным

гетманом отца его зятя, Мартина Калиновского. Этим однако он не расположил к себе

черниговского воеводы, недавно наговорившего ему неприятностей по поводу

предполагаемой войны. Потоцкий, вслед за гетманскою булавою, получил предписание

идти с войском к Каменцу:. то был уже приступ к войне; во Львове новый коронный

гетман казался более, чем прежде, разделявшим королевские желания, но он получил,

вслед затем от сенаторов письма, в которых запрещали ему слушаться короля и

убеждали дождаться сейма; и коронный гетман приостановился.

Королю ничего не оставалось, как ехать в Варшаву и предать свой воинственный

замысел воле сейма. Он вернулся в сентябре.

Стали собираться сеймики, всегда предшествовавшие открытию сейма. Повсюду

шляхта оказалась нерасположенною в войне; так настроили ее наны; везде шумели,

кричали против короля. Шляхта не только не хотела войныипо отвращению к ней, она

проникала тайные побуждения к войне. Король,—кри-

9

II. КОСТОМАРОВ, КНИГА IY.

130

чали на сеймиках,—-затевает войну, чтоб составить войско, взять его под свое

начальство и укоротить шляхетские вольности. Хотят обратить хлопов в шляхту, а

шляхту в хлопов! Возникли чудовищные выдумки, болтали, что король хочет устроить

резню в роде варфоломеевской ночи или сицилийских вечерень, что у него собрано

десять тысяч войска, что он намерен окружить им собранных на сейм послов и

заставить силою подчиниться его воле. Буйство новонабраниого войска раздражало

обывателей до того, что в Великой Польше хотели составить ополчение для изгнания

названных гостей. Нигде так не кричали против короля, как в этом крае. На тамошних

сеймиках составлены были инструкции, в которых требовали ограничить еще более

власть короля, н по поводу этого устроить на сейме совещание послов с сенаторами, не

в присутствии короля, следовательно, против него. Шляхта кричала уже не только

против короля, но и против сенаторов. Оссолинский подвергался злейшим обвинениям

и ругательствам: его обзывали прямо изменником отечества. Распущены были

брошюры, одна другой злее; везде выбирали на предстоящий сейм в послы

враждебных королевской власти, горячих защитников шляхетского самоволия.

Сейм открылся 29 ноября. Оссолинский в длинной пропозиции представил сейму

королевские желания, изложил прежния отношения Речи-Посполнтой к Турции и

доказывал, что война неизбежна. Даже противники Оссолинского сознавали, что

пропозиция написана была красноречиво и убедительно, но она, тем не менее, не имела

успеха. Между сенаторами первый восстал против Оссолинского коронный подканцлер

хелминский епископ Лещинский. Он начал с того, что воздал хвалу королю за его

намерения, припоминал оскорбления, какие переносила Польша от мусульман,

выводил из этого, что война необходима, но война не наступательная, а

оборонительная. Мало-по-малу оратор перешел в другой тон, который был до того

неприязнен Владиславу, что некоторые замечали неуместность его выходок.

«Лещинский,—говорили они,— один из министров; он по своей обязанности должен

частным образом напоминать королю его долг и предостерегать, а публично следует

ему защищать короля». За ним говорил гданский каштелян Кобержицкий, доказывал,

что приповедные листы для вербунки войск, данные за приватною печатью короля,

огорчают Речь-Посполитую; он взывал, что нужно установить меры, дабы на будущее

время невозможно было делать этого. Резче всех говорил против турецкой войны

перемышльский каштелян Тарло. «Предки наши,—выражался он,—всегда избегали

войны с Турцией»; с другими неприятелями они счастливо мерялись, а борьбы с этою

гидрою избегали». Общее желание сената было не только против наступательной, но и

против оборонительной войны; все находили, что король не должен иметь права

самовольно приглашать и собирать войско.

Такой прием королевской пропозиции в сенаторской Избе огорчил короля до того,

что он слег в постель; послы хотели видеться с королем, но король несколько дней не

принимал их по причине болезни; их допустили первый раз к постели короля только 5