венецианский сенат не только не дозволил своему послу делать этих издержек, а еще

посылал ему выговоры за недостаток бережливости. Тьеполо никому не давал

поминков и оттого паны не любили его и расположены были скорее вредить ему, чем

помогать. На поляков нужно было действовать так, чтобы приобрести их уважение, а у

поляков первыми добродетелями, внушающими уважение, были щедрость и роскошь, и

ничто так не отталкивало их, как скупость. Венеция поставила своего посла в

необходимость являться, при всяком случае, с этим пороком. Таким образом, во время

приезда молодой королевы знатные папы, приветствуя ее, складывали у ног её разные

подарки и одни перед другими щеголяли своею щедростью. Тогда маршал Опалинский

представил королеве венецианского посла и публично сказал ему: «ваша очередь

засвидетельствовать ваше уважение её величеству». Посол сгорел от стыда и

проговорил только, что его республика несколько позже без щегольства покажет свое

участие. На него стали смотреть, как на политического плута, который хочет обмануть

поляков, втянуть их в опасную войну ради своих выгод. В этом поляки и не

обманывались. Сам Тьеполо в своих донесениях говорит: «Польша, будучи спокойною,

не имеет никакой необходимости нарушать мир, но я внушил королю такие замыслы,

которые нам принесут пользу, а Польше чрезвычайные потери».

Вербунка войска шла быстро и возбудила волнение между шляхтою, особенно в

Великой Польше, куда приходили навербованные в Германии солдаты, привыкшие во

время тридцатилетней войны не сдерживать своего произвола; и в Полыпе они начали

бесчинствовать. Шляхта, всегда зорко смотревшая за неприкосновенностью своей

свободы, стала кричать, что король нарушает её права и преступает свои обязанности.

12 мая прибыл в Варшаву великий канцлер литовский Альбрехт Радзивилл,

которого молено было назвать истиным господином всей Литвы; пан гордый,

самолюбивый, он хотел всегда держать короля в руках и не давать ему зазнаваться.

Слухи о военных приготовлениях поразили его неожиданно. Без совета с ним король

замышляет войну, заготовляет орудия, собирает войска,, вступает в союзы, а он,

Альбрехт Радзивилл, ничего об этом не знает: это сильно оскорбило его. «С первого

раза,—говорил он,—я не сообразил, с кем это затевается война, и сначала думал, не со

127

Швециею ли? Только уже приехавши в Варшаву, узнал я, что хотят воевать с

турками по наущению венецианского посла». Первым его делом было обратиться за

объяснениями к своему товарищу по должности, коронному канцлеру. Здесь

ОССОЛИНСКИЙ опять показал свое двоедушие и ничтожность. Он, первый доверенный

короля, не принадлежал однако к числу знатнейших родов дворянства Речи-

ИИосполитой. В сравнении с такими родовитыми лицами, как Радзивилл, он был

выскочка. Отец его Збигнев Оссолинский заслужил милости у Сигизмунда III и хотя

был сенатором, а все-таки заискивал благосклонность фамилии Радзивиллов. Правда,

когдаОссолинские поднялись вверх, нашлись в Польше генеалоги, доказывавшие, что

род Оссолинских чуть ли не современен самому Леху, но это носило характер

сомнительности, и все сознавали, что Оссолинские далеко не доросли до Радзивиллов,

Любомирских, Вишневецких. Перед Радзивпллол коронный канцлер почувствовал ту

трусость, какую чувствовал всегда польский дворянин перед своим собратом, который

был выше и влиятельнее его. «Верно король на охоте, вместо зайца, поймал проект

войны», сказал Оссолинский, выдавая таким образом своего покровителя короля,

поверявшего ему свои тайны. «А кто же,—спрашивал Радзивилл,—-приложил печать к

прнповедным листам и раздавал патенты военным начальникам? Ведь у вас война

совсем на носу». Не я,—отвечал канцлер,—-я отказывался подписывать и

прикладывать печать». «И я,—сказал Радзивилл,—лучше позволю себе отрубить руку,

чем приложу печать Великого Княжества Литовского к таким дела.мъ».

Радзивилл явился к королю. Владислав поздравлял его с приездом и объявил, что 14

мая он соберет у себя сенаторов и предложит им на обсуждение важное дело. Он

приглашал на это совещание и литовского канцлера.

На другой день, 13 мая, Радзивилл сошелся с Оссолинским в саду монастыря

реформатов. «Нам,—сказал Радзивил,—нельзя соглашаться собирать совет завтрашний

день. В Варшаве немного сенаторов. В секретных -совещаниях решение зависит от

короля, королевские прегрешения припишутся нам, и мы не так-то легко выпутаемся

перед нациею. Пусть лучше совет -отложится до будущей коронации королевы».

Радзивилл хотел, чтобы сенаторов на совете было побольше; он знал, что

большинство воспротивится и положит конец королевским затеям. Оссолинский во

всем потакал Радзивиллу. Итак, предполагаемое королем -совещание с сенаторами не

состоялось.

Вслед затем, 20 мая, Оссолинский выдавал дочь свою Урсулу за Самуила

Калиновского, сына черниговского воеводы Мартина. По этому поводу у него в доме

несколько дней сряду было большое стечение панов; был здесь н король; ему пришлось

выслушать жесткия нравоучения. Коронный маршал Лука Опалинский был сердит на

короля за то, что он не дал племяннику его достоинства маршала. Подойдя к

Владиславу, он стал выговаривать ему, и закончил свою речь такими словами: «я уже

бел, как лебедь; но не перестану говорить правду королю». Литовский подканцлер

Лещинский, увидя, что с королем сидят послы венецианский и французский, сказал:

«это что? в Польше никогда не живали резиденты. Королевская свадьба кончилась.

Зачем они здесь остаются?»

128

Радзивилл имел аудиенцию с королем. Выслушав доводы Владислава о пользе

войны, он сказал: «без сената и сейма невозможно двинуть такое бремя войны. Я 'готов

служить вашему величеству до последнего издыхания, но не приложу печати к

приповедные листам. Ваше величество оскорбили Речь-Посполитую; еслиб мы,

канцлеры, пристали к этому делу, то утратили бы всякое доверие государственных

чинов; не помогла бы нам отговорка, что король так велел; нам поставили бы в вину,

что мы поступали противозаконно, поддаваясь убеждениям короля, или из боязни».

«Моя судьба влечет меня», сказал король. Его ободряли предсказания астрологов,

которые по звездам видели близкое падение Турецкой империи. Радзивилл объяснялся

с королем все-таки вежливо, другие относились к нему резче. Мартин Калиновский

сказал канцлеру, прося передать слова его королю: «я готов за короля пожертвовать

имуществом и пролить кровь, но если король преступит границы своих обязанностей, я

лягу ему поперек дороги и не дам шагать далее». Яков Собеский, получивший недавно

краковское каштелянство, не очень был за это благодарен королю и говорил с ним

жестко по поводу войны, так что король на него рассердился и он уехал из Варшавы в

свое имение, где скоро и умер. Слыша отовсюду противные себе голоса, король

раздражался и даже поссорился-было с королевою за то, что она не. хотела вторично

давать денег венецианскому послу. Кроме тех панов, которые имели случай

объясняться с королем лично, и отсутствующие паны также заявляли себя против

войны. Тесть Альбрехта Радзивилла, краковский воевода Любомирский, прислал к

зятю запрос, чтб такое значат приготовления к войне без ведома сенаторов и

предостерегал зятя, что в краковском воеводстве считают Радзивилла главным

зачинщиком военного замысла. «У нас спрашивают, чтб это в Польше делается, а мы не

можем отвечать ничего, потому что ничего не знаем. Это оскорбительно для насъ».

Король отложил свое дело до половины июля и приостановил отправку пушек ко

Львову, а между тем пытался склонить на свою сторону Иеремию Вишневецкого и