117

вине, и всякому из гостей дозволено было брать все, что ни понравится. Дом

краковского воеводы Любомирского был день и ночь открыт для гостей; пир шел аа

пиром, вся шляхта краковского воеводства испытывала там радушное угощение и

возвращалась оттуда с дарами. В том состояла честь и слава польского пана, когда он

умел устраивать пиры, не жалел денег на угощения и подарки, когда у него в доме было

всем весело; зта слава заменила в Польше славу бранных подвигов, которыми

приобретали поляки уважение в своем отечестве в былые времена. «Польские паны,-—

• замечает современник итальянец 1),—получают годового дохода тысяч но 200 скуди,

но все это проматывается на роскошь дворов их, надворное войско, наряды и

различные излишества. Поляки предпочитают выгоды спокойной жизни тем выгодам,

которые могли принести им войны».

Это отвращение к военным подвигам, это предпочтение спокойных занятий,

мирных трудов бранным тревогам, это стремление к общежитель-' иости, аирам и

веселью, наконец, эта любовь к свободе, может быть, представили бы из Польши

утешительное явление в истории, если бы в этой Польше не было порабощения

простого народа, которое приводило в ужас человеколюбивые сердца даже в таком

веке, когда вообще участь простонародных тружеников нигде не была завидною.

К несчастью, все это стремление шляхетства к спокойной и веселой ЖИЗНИ, а

вместе с тем его свободолюбие тесно были соединены с рабством народа и даже

истекали из последнего условия. Потому-то шляхтич с такою горячкою и предавался

пирам и удовольствиям, что у него были рабы, живые машины, посредством которых

ему легко было доставать средства к жизни, и не нужно было над приобретением этих

средств ломать головы, особенно когда за. шляхтича, как мы заметили, в этом случае

думал иудей. Потому-то шляхтич так дрожал за свои вольности, так боялся дать королю

и закону власть и силу, что у него было сокровище, которое потерять ему было

слишком тяжело; это сокровище'—его деспотический произвол над рабами.

Властвоватьнад громадою невольников, безгласных, бесправных, осужденных наравне

с рабочим скотом от рождения до смерти служить прихотям своих владык, конечно,

искупительно и приятно для эгоистических наклонностей человеческой природы, а

иезуитское воспитание, которое получала вся шляхетская Польша, не допускало в

шляхетском обществе развиться тем высшим стремлениям к правде, которые

производят борьбу с дурными привычками, предразсудками, отупением ума и чувства и

своекорыстным лукавством. Возгласы передовых людей, в роде Старовольского,

становились все реже и реже, потому что им суждено быть гласом вопиющего в

пустыне.

Итак, стремление шляхетства к тихой, спокойной, мирной и веселой жизни не было

тем разумным исканием всеобщего общественного благополучия, нравственного

преуспеяния и материального благосостояния, которое должно составлять идеал

земных целей человечества; это была опьяняющая, одуряющая нега лени и

необузданного безобразничества ожиревших деспотов и их развращенных угодников,

не имевших потребности ни в труде, ни

*) Relaz. Tiepolo. Zbi5r pami^tn. о dawnej Polsce, Y, 33.

\

118

в ограничении эгоистических побуждений. От этого нравы тогдашнего веселого

времени представляют черты, показывающие, что в то время, когда одним было очень

весело, другим приходилось очень грустно—да и не только рабам, лишенным защиты

закона и власти, но и тем, которые тогда гордились свободою и вольностями, а по

своему положению, будучи слабыми, должны были плясать по дудке сильных.

Современные повествователи оставили нам образчики того, чтб иногда происходило в

глубине панских дворов. Вот, например, в 1645 году у одного знатного пана в доме

девица, принадлежавшая к прислуге жены его, прельстила сердца двух молодых людей,

служивших у пана: один был из шляхты, и притом, как говорилось, из «доброй»

фамилии, другой—нешляхтич, но владел бойко пером. Девица предпочла нешляхтича

и, в ожидании брака, принимала его у себя ночью; шляхтич, которому было досадно,

забрался к ней и просил удостоить его того внимания, которое она оказывала его

сопернику, и когда она не согласилась, то прибегнул к насилию; девица, защищаясь,

схватила его за чуприну (за вихор), а он девицу за косу и начал с досады колотить ее

кулаками. На крик девицы сбежались люди и розняли драку. Пан судил это дело

собственным судом и всех троих осудил на смерть. Шляхтич, как сам вольный

господин, требовал апелляции к городскому суду, но его не слушали; а нешляхтич, хотя

совсем невинный, даже и не просил о суде, потому что для него не было никакого суда,

кроме панского. Бедной девице не оказали даже чести, подобающей её шляхетскому

достоинству, не постлали ковра, когда подвели ее к плахе, хотя она этого требовала.

Казнь совершена была мучительно, потому что неопытный палач не умел сразу

отрубить голов. После того носился слух, будто три мертвеца являлись на кладбище со

свечами в руках, а один из них, именно шляхтич, приходил ночью к самому пану и

обмазал его своею кровью; нешляхтич, и будучи мертвецом, не смел этого сделать.

Возмутительные черты того времени представляет поведение пана Тарновского,

принадлежавшего к знатнейшей фамилии Речи-Посполитой. Этот пан умертвил более

20 человек и отправил в царствие небесное своего родного дядю, потом вступил в

духовное звание и был посвящен в сан священника. Он держал в своем имении

приходского ксендза. 1-го апреля 1646 года, в день Пасхи, пригласил он этого ксендза

разговляться и начал нести такой вздор, что ксендз сделал ему замечание и, рассердив

его этим, ушел от него. Тарновский послал ему приказание, чтобы он дожидался его к

вечерне, вероятно, намереваясь служить вместе с ним сам. Ксендз дожидался его в

костеле долго, но не дождался, и отправил вечерню без него. Тарновский после вечерни

пришел в костел и приказал бить ксендза палками за то, что он не подождал его. Ксендз

вырвался, пустился бежать, но Тарновский догнал его, проколол мечом и со злостью

вертел меч в его теле, пока священник не испустил дыхания. Тогда пан Тарновский, так

как сам носил сан священника, облачился в богослужебные одежды и совершил над

убитым погребальный обряд х). Летопись современника Ерлича, под 1647 годом,

передает такия известия2): некто Александр Замойский зазвал на приятельский

1)

Pam. Albr. Radz., II, 169—172.

2)

Lat. Jerl., I, 60.

119

разговор пана Иеремия Тышу, человека почтенного и богобоязненного, и убил его

11-го июля. Наследник Тыпш, сын его Адам, 20-го августа того же года, набравши

разной пьяной сволочи, напал на дом Ерлича, ограбил его и выгнал хозяйку с детьми,

причем маленький ребенок от страха заболел и умер. Подобных событий совершалось

очень много, не будучи записанными никакими мемуаристами, и это делает понятными

слова Старовольского, что в свободной Речи-Носполитой в один год погибнет

болееневинных душ, чем сколько погубит их любой азиатский деспот в целую свою

жизнь.

Конечно, во всякой стране совершаются преступления и злодеяния, но нигде они

так часто не оставались безнаказанными, как в Польше, где убийца и разбойник мог

всегда быть цел и невредим, если только у него были сильные покровители. В какой

степени пировавшая и веселившаяся Польша была безопасна для иноземцев,

приезжавших туда с торговою целью, может служить примером поступок в 1640 году

брацлавекого воеводы, очень значительного лица в Речи-Посполитой, который

остановил на дороге греческих купцов, забрал себе их деньги, а их самих засадил в

тюрьму.