послы все молчали, и этим молчанием прекратилась деятельность сейма. В 1643 году

сейм был на краю погибели, но сенаторы успели спасти его оригинальным образом.

Послы собрались в заседание в день вербного воскресенья. Один из них заметил, что

надобно почтить праздник и отложить совещание, а один епископ на это сказал, что

толковать об этом не его дело, а духовных. Посол оскорбился. За него оскорбились

другие и стали уходить из Избы. Сенаторы успели удержать из них до тридцати

слишком послов и, проработавши с ними до четырех часов пополуночи, благополучно

завершили сеймовую работу. Прочие в это время были навеселе, или совсем пьяны, и

пошли пировать или спать, а на другой день сожалели, что сейм окончили без них *).

Но и правильное окончание сейма не давало твердости его постановлениям, и не

должно считать исполнявшимся все то, что заносилось в сеймовые консти-

1) Pam. Albr Radz., I, 428; II, 101.

115

тудиии Шляхта присвоила себе контроль над действиями и постановлениями сейма.

Так как послы обязаны были сообразоваться с инструкциями, полученными на

сеймиках, то естественно было послам отдавать на сеймиках отчет в своих действиях;

отсюда возникли, именно в это время, сеймики реляцийные, отправлявшиеся по

возвращении послов с сейма. Здесь шляхта поверяла образ поведения своих послов на

сейме и рассуждала: сообразно ли с прежними инструкциями сеймика то, что

постановлено на сейме, а также вообще подвергала толкованию сеймовые

постановления; нередко, таким образом, реляцийные сеймики отвергали

постановленное сеймом, и отсюда выходило то, что какой-нибудь повет считал себя в

праве не повиноваться тому, чтб было узаконено целою нациею. Реляцийные сеймики

были для Польши очень зловредным учреждением — одною из причин слабости и

бездействия законов. Сеймики стали действительнее и могущественнее сеймов. Но

всякие сеймики были всегда в руках магнатов. Влиятельный пан легко настраивал

шляхту на свой лад: одних подкупом, других обещанием разных выгод, и всех вообще

обаятельным влиянием своего богатства, знатности рода и угощениями. Время

сеймиков было самое веселое. Паны отправляли туда на сотне возов припасы, вино,

водку. Паны-братья, так титуловалась тогда шляхта, на панский счет ели и пили,

танцовали под панскую музыку и там, по желанию панскому, беспрекословно

выбирали в местные должности (которые в Польше были пожизненны, кроме случаев

повышения) и в сеймовые послы тех, которых хотел пан, признавали такия

инструкции, какие составлял пан и, вообще, говорили, делали, постановляли то, что

приказывал пан. «Шляхта,— говорит Скарга,—в простоте сердца сама не знает, что

вокруг неё делается, и криком на все соизволяет. Те, которые сами себя выбирают или

бывают выбраны по воле панов, вступают в свои выборные должности не с сердечным

желанием добра Речи-Посполитой, а с дурными желаниями: одни руководятся

ненавистью к своим противникам, другие ищут своих выгод и по,вышений;—те

угождают панам, которым служат; а те, подкупленные подарками, идут в послы с тою

целью, чтобы наделать затруднений в сеймовых работах, будто бы по приказанию всей

братии; в самом же деле корольки наши делают и творят от имени братии то, о чем

братия никогда не думала; братия бессмысленным криком на все соглашается, сама не

замечая собственного своего вреда» 1).

Пану, заправлявшему сеймиком, помогало то, что у него во дворе обыкновенно

служила небогатая шляхта, и эта шляхта, имея право голоса на сеймике, сообразно

своему званию, ехала с паном, своим патроном и, при случае, готова была обнажить

сабли. Бывало и так, что другой пан, противник первого, подбирал себе на том же

сеймике партию, и тут уже неизбежны были драки и смертоубийства: сила брала верх.

Подобную сцену описывает, между прочим, в своих записках Альбрехт Радзивилл 2);

она происходила в 1645 году на сеймике в Острове. Спор возник между двумя

сторонами: пана Ролсанского и пана Яблоновского, по поводу выбора их в послы. Едва

Яблоновский вошел в костел, как его приветствовали выстрелом, потом выстрелы

повторялись один за другим; трех человек убили у дверей костела,

1) Siarcz. Obr. wieku panow. Zygm. III, t. II, 26B.

-) Раш. Albr. Radziw., II, 179.

8*

116

пятьдесят ранили. Важным доказательством политического развращения Польши в

те времена служит то обстоятельство, что паны не скрывались со своими интригами, не

делали тайны из своих подкупов. Сеймовые послы получали от панов жалованье и

подачки, обязываясь говорить и действовать в их пользу: этого не ставили им в

преступление или бесчестие. Современник Владислава IV, Лещинский, переходя с

должности подскарбия на должность коронного подканцлера, нуждаясь в квитанции,

увольняющей его от прежней должности, подкупил подарками и деньгами всю

польскую Избу. Когда представлено было дело о его квитанции, все закричали: «згода!»

(согласен), вдруг один закричал: «нет згоды». Лещинский, держа в руках реестр, в

котором было отмечено, кому сколько дано, закричал: «а какому же такому-сякому

сыну я не дал?» Но тот, который произнес: «нет згоды», утаился, потому что и он взял с

Лещинского и был записан в реестре *).

Все такие беспорядки существовали в Польше и прежде, усиливаясь по мере

общественной порчи. Но прежде у поляков был дух удальства, предприимчивости,

воинственности, страсть к деятельности, порыв к подвигам, увлечение славою и,

следовательно, вместе с тем, способность к движению вперед, к переменам. Если в

народе есть достаточно энергии к военным подвигам, то эта энергия, при

благоприятном повороте, может обратиться и к внутреннему устроению. В XYII

столетии шляхетская нация как будто устала, духовно утомилась и обращалась к

спокойствию и домашней неге. Шляхтич не хотел уже подражать знаменитым предкам,

мало думал о славе польского имени; бранные подвиги не прельщали его,, но и к

подвигам гражданским он не чувствовал влечения. Мало было охотников заниматься

общественными вопросами; на сейме всегда почти заседало послов гораздо менее,

нелсели сколько нужно было; в инструкциях, даваемых послам на сеймиках, не было

требований об улучшениях; шляхта стала бояться всяких перемен и хотела только

сохранять то, что у неё было, главное—ея безмятежный покой. Польский дворянин

хотел жить в своем имении независимым корольком, управлять бесконтрольно своими

хлопами, получать с своего имения как можно более доходов, при посредстве иудея,

которого симетический мозг оказывался способнее шляхетского славянского на всякия

корыстные измышления, а главное, поляку-шляхтичу хотелось проводить жизнь как

можно веселее и беззаботнее. «Все мое сокровище,—говорил он словами поэтов

тогдашнего века,—благодушие, танцы, волокитство; съедутся ко мне гости — смех,

шутки, принесут нам из погреба венгерского, сядем мы у камина, заиграют нам в дуды;

на столе мягкий хлеб, домашняя дичина, свежая рыбка—вот наше утешение, вот венец

наш и плевать мы готовы на королей». Пиры, веселость, роскошь, щедрость — то были

черты всего шляхетского общества, от знатнейшего пана до небогатого шляхтича;

каждый пировал по своим средствам. Богатые паны, один перед другим, щеголяли

пирами и щедростью; вошло в обычай не только поить и кормить, но еще и дарить

гостей. Когда король Владислав с знатными панами приехал в 1644 году к Сапеге,

хозяин обдарил гостей на многие тысячи червонцев; пир шел девять, дней; панский

погреб был открыт для каждого, все могли не только пить, но если бы хотели, даже

купаться въ

*) Szajnocha. Отта lata dz. naszych., 241.