переставая быть шелками, читатель ни на минуту не усомнится в том, что
рассказывается тут о вполне конкретной встрече, и только о ней, но
рассказывается о ней в ее «мировых связях», т. е. о таком взаимопроникновении
«общего» и «частного», «личного» и «исторического», где ни одна сторона не
подавляет другую. Обе стороны здесь взаимосвязаны, но не уничтожается ни
одна из них. В аналогичных стихах второго тома, даже там, где Блок
«прорывался» в свое собственное будущее, давая частное и общее в их
переходах и взаимосвязях (как, скажем, в стихотворении «Твоя гроза меня
умчала…»), подобные переходы осуществлялись на основе взаимозаменимости
сторон, их полной равнозначности. Между «личным» и «общим» ставился знак
равенства: «гроза» трагической страсти уподоблялась, в сущности,
революции, — аналогия полностью покрывала конкретные качества обеих
сторон, так что не возникал даже вопрос об индивидуальных особенностях
каждой из сторон аналогии. Там, где по самой логике материала и сюжета
подобная полная аналогия была невозможна, как, скажем, в «Незнакомке»,
появлялся разрыв, дуализм; в конечном счете подобный разрыв привел к
противостоянию «Заклятия огнем и мраком» и «Вольных мыслей»,
обнаружился как общий кризис творчества Блока.
Совсем иначе обстоит дело в стихотворении «В ресторане». Здесь
невозможно отождествить обычную любовную встречу и «желтую зарю»,
воплощающую «общее». Мешают этому прежде всего конкретные
обстоятельства и характеры, которые иначе как именно эти обстоятельства и
характеры воспринять невозможно. Женщине послана черная роза в бокале
«золотого, как небо, аи», любовный вызов она отвергает, и ее движение
«испуганной птицы» выражает ее «юное презрение»; взгляды персонажей
встречаются в зеркале, и тут оказывается, что «ее» влечет к «нему», и отсюда ее
«тревога». Далее этот противоречивый, тревожный психологический рисунок
страсти, бесспорно, включается в «мировой оркестр», в общую тревогу
«страшного мира». Потому-то стихотворение и выражает так точно тему
«страшного мира», что индивидуальная любовная тревога пронизана «общими»
трагическими предчувствиями и «диссонансами мирового оркестра». Но
индивидуальное и общее тут не выступают в полной, абсолютной аналогии;
индивидуальный случай не исчерпывает всей тревоги, всей ситуации, всего
содержания «страшного мира», и даже не претендует на это. Напротив, резко
выражен именно индивидуальный характер происходящего и подчеркнуто то
обстоятельство, что таких индивидуальных случаев должно быть много, они все
разные, и это и есть «страшный мир»: изображаются «нераздельность и
неслиянность» общего и частного, если говорить блоковскими словами, но не
их полная аналогия, совпадение или дуализм.
Стихотворение «В ресторане» отчетливо напоминает по ситуации,
персонажам и их расположению, некоторому общему смыслу отношений героев
(как в плане чисто конкретном, психологическом, так и в обобщенно-
философском) стихи о Незнакомке. Как я старался показать это выше, оставаясь
в границах эволюции Блока, тут следует говорить в итоге о своеобразной
автополемике, о принципиально ином решении аналогичной ситуации на новом
этапе идейно-духовного развития Блока, но никак не о простом повторении
старых стихов. Однако эта аналогия в существующей литературе, притом у
серьезного исследователя творчества Блока, рассматривается как полное
тождество не только ситуации, но и ее решения. Разбирая стихотворение «В
ресторане», В. М. Жирмунский в свое время (1920) писал: «Перед нами опять
проходит образ Незнакомки… Теми же приемами поэт достигает превращения
образа возлюбленной в чудесное и таинственное явление иного мира,
вступившего в этот мир». Далее в статье В. М. Жирмунского не только
полностью стираются идейно-художественные отличия разных этапов развития
Блока, но и оба сюжета в их равнозначном содержании последовательно
истолковываются как исчерпывающиеся индивидуально-трагической мистикой;
по В. М. Жирмунскому, конкретное событие, изображаемое поэтом, и в том и в
другом случае вне целостности мистического содержания «… как бы
разоблачается, теряет свой поэтический смысл. Только в поэтической обработке
мы поймем мистическую значительность этого события для поэта (“Никогда не
забуду!”) — явления Незнакомки, единственной и настоящей Возлюбленной, в
земном образе незнакомой красавицы»211. Рассматриваемая в возникшей уже
достаточно большой исторической перспективе, подобная оценка единства
блоковского пути должна восприниматься как противовес уничтожающим
оценкам второго этапа творчества поэта у символистов-соловьевцев, а также и у
более поздних критиков-акмеистов. Однако единство разных этапов не означает
их тождества. Историческая дифференциация разных этапов эволюции Блока у
В. М. Жирмунского недостаточна, и это во многом мешает конкретным, точным
наблюдениям и оценкам художественного плана, имеющимся в его давних
работах, сложиться в дифференцированную картину драматически-сложного
пути Блока.
Далее, безусловно, следует оспорить и стремление исследователя свести
сложность идейного состава отдельных произведений Блока к однозначной и
всеохватывающей мистике. Дело не в том, что в творчестве Блока, в его стихах
(а не только в статьях) нет мистики; и конечно, она там часто присутствует, —
но ей не подчиняется столь широко ни содержание блоковского творчества в
целом, ни содержание отдельных произведений, решающе-важных для
эволюции поэта. В данном конкретном случае нет оснований для полного
отождествления «Незнакомки» и «В ресторане»; содержание и того и другого
произведения прочитывается современным читателем не вне их конкретно-
жизненных «реалий», непосредственно жизненного и эмоционально-
лирического планов, но в полном и достоверном их восприятии. Особо же
важно то обстоятельство, что «общие» планы стиха в современном восприятии
отнюдь не сводятся к мистике, но содержат обобщающе-идейные аспекты в
духе историзма, действительные и для нас, именно в таком качестве
осознававшиеся и самим поэтом212.
211 Жирмунский В. Два направления современной лирики. — В кн.:
Вопросы теории литературы. Статьи 1916 – 1926. Л., 1928, с. 186 – 187.
212 В недавней работе читаем: «Вряд ли, однако, правомерен общий вывод
В. Жирмунского относительно роли метафор у Блока, как средства
иррационализации действительности» (Тимофеев Л. И. Творчество Александра
Блока. М., 1963, с. 194). Трудно оспорить это замечание, но следует добавить,
что работы В. М. Жирмунского оказали большое воздействие на всю
последующую литературу о поэте. Я полемизирую здесь с теми построениями
В. М. Жирмунского, которые устарели. Однако и современное прочтение Блока
едва ли возможно без работ В. М. Жирмунского, его исследования поэзии Блока
были первой попыткой научной постановки проблемы творчества поэта, и в
этом их значение. С этой точки зрения имеют большую ценность не только
непосредственно посвященные Блоку работы, но и работы о немецком
романтизме: «Немецкий романтизм и современная мистика» (Пг., 1914) и
«Религиозное отречение в истории немецкого романтизма» (М., 1919) В статьях
о Блоке, собранных в книге «Вопросы теории литературы» (Л., 1928), несколько
больше сказалась односторонность общей оценки Блока; исключительно
важную роль в исследовании поэтики Блока играют работы В. М. Жирмунского
по теории русского стиха: «Введение в метрику. Теория стиха» (Л., 1925) и
Свой разбор, в подробностях чрезвычайно содержательный и тонкий,
стихотворения «В ресторане» В. М. Жирмунский строит на аналогии-
