т. е. те именно вещи, без которых немыслим «Страшный мир» (а основные

стихи из этого раздела-цикла Брюсов как раз не только одобряет, но именно на

них строит свою положительную оценку); далее, Брюсов не улавливает, что в

логике композиции книги переводы из Гейне не просто переводы, но выражение

определенной противоречивости идейной концепции сборника.

Именно эту противоречивость внутреннего содержания блоковской книги

понял и достаточно ясно выразил молодой критик и поэт В. В. Гиппиус

(позднее — видный советский литературовед) в рецензии на «Ночные часы».

Гиппиус в своей конечной оценке находит в сборнике трагическое сомнение и

противопоставляет ему блоковскую же поэтическую формулу внутреннего,

перспективного единства жизни, ее поступательного драматического хода:

«Ночные часы» — книга отречения. Верится, что за этим отречением — не

смерть, а «волна возвратного прилива»204. Цитируя «Итальянские стихи» (и

вообще выше всего оценивая в своей рецензии, наряду со «Страшным миром»,

также и «На поле Куликовом» и «Итальянские стихи»), Гиппиус Блока — поэта

«отречения», поэта трагического отчаяния — видит в единстве с Блоком, заново

утверждающим в своем стихе и жизнь со всей ее конкретностью; поэтому

эволюция Блока в целом рисуется как новый этап в развитии русской

поэтической классики. Естественно, что, оставаясь в пределах идейно-

духовных особенностей литературного времени, Гиппиус о «классичности»

вершинного этапа в творчестве Блока говорит более явно в применении к

качествам стиха; содержательная сторона чаще остается в подтексте и

недостаточно развернуто высказывается, но присутствует она постоянно:

«Какая-то строгая школа пройдена поэтом, недавний новатор дал ряд стихов,

которые признает каноническими самый рьяный классик. В его “Демоне” есть

лермонтовское не только в названии…»205 Несколькими годами позднее тот же

В. В. Гиппиус в рецензии на драму Блока «Роза и Крест» более определенно и

точно выразил мысль, что в новом блоковском творчестве утверждение

закономерностей обычной жизни принципиально важно прежде всего с точки

зрения поисков типа человека, активно приемлющего действительность в ее

реальной трагической сложности, — у Блока в его драме, по Гиппиусу,

203 Русская мысль, 1912, № 1, отдел 3, с. 32.

204 Гиппиус Василий. Александр Блок. Ночные часы. Четвертый сборник

стихов. — Новая жизнь, 1911, № 12 (ноябрь), с. 271.

205 Новая жизнь, 1911, № 12 (ноябрь), с. 269.

проявляется «… острая потребность найти пути в этом — уже не волшебном

мире, в котором надо жить»206. В высокой степени ценно (в особенности на

фоне буржуазной критики, толковавшей о Блоке-поэте как о «субъективисте-

новаторе») и само по себе связывание трагедийного жизнеутверждения в плане

содержания с открытым выявлением классической традиции в стихе Блока на

высшем этапе творчества поэта.

В самой эволюции Блока тут тоже есть своя особая противоречивость.

Классичность формы (в широком смысле слова) более явно выступает в

«Ночных часах», где собраны стихи 1909 – 1910 гг., чем в первом издании

третьей части трилогии лирики («Снежная ночь»), где много стихов с особо

остро проявляющейся тенденцией стихотворного новаторства (книга ведь

открывается «Снежной маской»), В дальнейшей работе над трилогией лирики,

продолжающейся до конца жизни поэта, все больше и больше приходит в

соответствие наибольшая духовная зрелость Блока в третьем томе с

одновременной концентрацией именно здесь наиболее строгих, явственно

связанных с классической традицией и по форме, стихов. Классическая

строгость очертаний, классические интонации и, наконец, сознательная

ориентация на классику при решении ряда тем, бесспорно, из всей трилогии

лирики в наибольшей степени присущи именно третьему тому,

представляющему собой одну из вершин великой русской поэзии.

Однако самую проблему «классичности» нового и высшего этапа в

развитии Блока-лирика, проблему, вскоре ставшую настолько явной, что ее

немыслимо было отрицать, можно было истолковывать по-разному; появляются

попытки видеть в самой «классичности» некую новую схему или даже «прием»,

способ обработки жизненного материала, однолинейно или даже однотемно,

суженно, сквозь определенный литературный канон оценивать

действительность. Подобные попытки втиснуть творчество Блока в новую

«синтетическую» схему особенно отчетливо проступают в статьях

Н. С. Гумилева на страницах журнала «Аполлон» (ставшего постепенно

органом вновь возникшей в 10-е годы акмеистической литературной

группировки) о «Ночных часах» и первом издании трилогии лирики. На

протяжении 900-х годов Блок с большей или меньшей степенью осознанности

боролся за право безбоязненного, трезвого взгляда на жизнь и ее реальные

противоречия, на человека и коллизии его сознания, связанные с

противоречивостью русской жизни. Особая трудность борьбы Блока с

примиряющими, сглаживающими жизненные противоречия схемами, с

искусственными конструкциями «цельного», «синтетического» человека, вроде

тех схем, которые предлагались ему символистами-соловьевцами, состояла в

том, что соблазны такого рода отчасти присущи были самому Блоку. Тут играли

роль многообразные факторы; немалое значение имела идейно-художественная

невооруженность поэта, но имело значение и то обстоятельство, что Блок, с его

тягой к жизни, к духовному здоровью, к человеческой полноценности, хотел бы

206 Галахов В. (В. В. Гиппиус). Рецензия на драму «Роза и Крест». —

Русская мысль, 1914, № 5, отдел 3, с. 31.

видеть их воплощенными в искусстве и, иногда даже не веря в

подсовывавшиеся ему схемы «цельности», в особо сложные поворотные

моменты соблазнялся такого рода схемами. Возникала подчас борьба с самим

собой, с художественно-философскими иллюзиями и самообманами. Однако по

мере движения самой действительности, разоблачавшей такого рода иллюзии,

Блок мужественно и твердо отказывался от самообманов, отстранялся от

мнимых соратников, искал и находил трезвую «пристальность взгляда» на

действительность и раздиравшие ее противоречия, на человека и его

трагическую судьбу в современном мире. В 10-е годы ему приходится вести

внутреннюю борьбу с попытками истолкования обретенной им самим

«классичности» как своего рода «синтетической» схемы, призванной якобы в

«оптимистическом» духе утвердить наличные социальные отношения.

Пытаясь построить программу новой, акмеистической литературной школы

на идеях «мужественного» приятия и «утверждения» жизни вне ее трагических

общественных противоречий, Н. Гумилев уже в рецензии на «Ночные часы»

хочет истолковать поэзию Блока как своего рода «синтез», примиряющий

разные литературные направления и тем самым дающий возможность

«примирения» в искусстве также и коллизий сознания. По Гумилеву, для поэзии

Блока характерно влечение «… не к делу или призыву, а к гармонии…»; в чисто

литературном плане Гумилев видит, что Блок в «Ночных часах» обнаружил

свою прямую преемственность от больших русских поэтических традиций —

Лермонтова и Некрасова. Однако, согласно Гумилеву, сами эти традиции —

литературные темы, которые Блок удивительно гармонически сливает: «Как

никто, умеет Блок соединять в одной две темы, — не противопоставляя их друг

другу, а сливая химически», — в итоге же «этот прием открывает нам

безмерные горизонты в области поэзии»207. Иллюстрируется же подобный

литературный «синтез» «Итальянскими стихами» и циклом «На поле

Куликовом», т. е. вершинами блоковского трагизма в истолковании

современного человека. Гумилев не отвергает эти важнейшие для Блока нового