перспективы истории создает предпосылки для широкого развертывания
разнообразных лирических характеров, «вереницы душ». Вхождение истории в
характеры сильно оттесняет односторонне стихийную трактовку самого
характера. Склонность к «стихийно-естественным» истолкованиям личности не
умирает окончательно — она ведь восходит к самым основам мировоззрения
Блока, и она еще не раз скажется вплоть до конца пути Блока-художника.
Лирический характер становится шире, разнообразнее, трагедийно сложнее и
глубже. Но одновременно несколько больше, чем, скажем, в эпоху «Земли в
снегу», вырывается на первый план в новой, более углубленной форме
трагический скепсис. В конечном счете, это ведь трансформация той же
«иронии», которая вырвалась так резко в эпоху кризиса ранней лирической
системы Блока. Тогда без нее был невозможен анализ противоречий сознания, и
в ней, следовательно, доминировала положительная сторона. Сейчас часто
трагический скепсис говорит о недостатках Блока, об отсутствии опоры на
конкретные социальные силы, о невозможности «приземлить», конкретно
творчески обосновать историческую перспективу.
Вместе с тем наиболее важно в «Ночных часах» то, что трагический
скепсис в очень большой степени как бы лежит поверх конкретных лирических
характеров и их взаимоотношений в реальном целом книги. Завладеть
характером полностью, истолковать его исчерпывающе он не в силах. По
существу, ведь и в эпоху «Балаганчика» ирония не входила в характеры главных
героев; Пьеро и даже Арлекин попадали в иронические ситуации, но сами они
(в особенности Пьеро) всерьез, без всяких оговорок, лиричны. В структуру
образа скептицизм не проникает. Еще менее возможно сейчас скептическое
уничтожение личности. Блоковский Демон трагичен, смешным он не может
быть. Важнее всего то, что Блок совсем не хочет иронически играть лирическим
характером изнутри. Определяющее значение в целом имеет «вереница душ»,
разнообразие характеров. Если в основном направлении того или иного
лирического характера одолевают негативные черты, получается особый,
отнюдь не «смешной», но отрицательный или трагический характер. Так, из
стихов, о которых говорилось выше, «Черный ворон в сумраке снежном…»
представляет больше «убийственные», «черные» стороны страстей
современного человека; «Дым от костра струею сизой…» — светлые,
освобождающие душу. И там и тут — лирика характеров, далеких от скепсиса.
Сам Блок творчески (но отнюдь не рационалистически) знает об этой своей
особенности как художника. Он знает, что иронически или скептически
«играть» душами своих персонажей он не может. Он очевидным образом знает,
что и в «Ночных часах» скепсис не проникает в персонажи изнутри.
Но так как в композиции книги Блок хочет как бы собирательно выразить
«глухие ночные сомнения», особо остро проявляющиеся в переломную пору, а
стихи изнутри именно обобщающей, односторонне-пессимистической «сводке»
не поддаются, — он вынужден специально ввести в книгу несколько
инородный, особняком в ней существующий поэтический материал. Блок
включает в композицию сборника целый раздел переводов из Гейне; притом
раздел этот не выделен, как обычно бывает при включении переводов в
оригинальную авторскую книгу, но именно включен, «вдвинут» в композицию:
открывается книга разделом «На родине» (где центральные стихи — «На поле
Куликовом» — помещены в начале, после стихотворения «О подвигах, о
доблестях, о славе…»), затем идет цикл-раздел «Возмездие», и потом следует
раздел «Опять на родине», целиком состоящий из стихов Гейне. Уже перекличка
названий дает смысловое единство движения темы; после переводного раздела
следуют еще три раздела, сгущающие тему «Страшного мира». Переводы
даются как звено в единой композиции, что выглядит в книге подчеркнуто
современной темы несколько необычно. Так поступали в свое время поэты 40 –
50-х годов (Ап. Григорьев, К. Павлова), с которыми Блок творчески связан.
Очевидно, это особое звено в композиции сборника необходимо Блоку как
раз потому, что в стихах Гейне иронические и скептические мотивы изнутри
вторгаются в душевную жизнь лирического «я»:
Только раз бы тебя мне увидеть,
Склониться к твоим ногам,
Сказать тебе, умирая:
Я вас люблю, madame.
Стихотворение в целом («Племена уходят…», раздел «Опять на родине»
книги «Ночные часы») говорит о трагической любви, длящейся до конца жизни
лирического «я»; финальная реплика вносит скепсис в самое существо
душевной жизни этого лирического «я». Как будто бы вполне неуместное слово
«мадам» темы трагической любви, как таковой, разрушать не должно, — вместе
с тем это «коленце», у Блока в серьезных стихах немыслимое, у Гейне должно
дать скепсис как неотъемлемую часть самых серьезных переживаний,
характеризовать самый тип сознания. Здесь невозможно и не нужно говорить ни
о поэзии Гейне, ни о сложном отношении к ней Блока. Важно только иметь в
виду, что из своих собственных стихов раздел с такой внутренне присущей
лирическому сознанию скептической интонацией Блок составить не смог бы199.
Окружающие этот раздел стихи зрелого Блока скептической интонации
внутри лирического персонажа не содержат и содержать не могут по самой
природе блоковского таланта, по всему идейно-художественному содержанию
его творчества, его эволюции, наконец даже и по смысловому объективному
результату композиции «Ночных часов». Страсти, изображаемые Блоком, могут
быть тяжелыми, жестокими, уничтожающими человеческую душу, но они
никогда не могут быть «ироническими» по самой «душевной материи», из
которой строится произведение: люди у Блока живут и умирают всерьез, а не в
шутку. Примечательно, что, ведя композицию книги путями «ночных
сомнений», Блок приводит читателя к концу все-таки на интонации
трагического жизнеутверждения. Завершается композиция «Итальянскими
стихами», из них здесь присутствует пока что только восемь стихотворений;
199 Выше указывалось на противопоставление Блока и Гейне у
Ю. Н. Тынянова — основой противопоставления было как раз вторжение
скептицизма в самую структуру образа у Гейне: «… воля и игра приводили его к
разрушению темы…» — и невозможность этого для Блока: «… переводя план
искусства на план жизни, он говорит о “пустыне”, которую создал Гейне вокруг
себя своей иронией» («Блок и Гейне». — В сб.: Об Александре Блоке. Пг., 1921,
с. 260 – 261). Отсюда у тогдашнего Тынянова восхваление Гейне как «примера и
образца» «самодовлеющего словесного искусства» и неприятие Блока, который
«… являет пример крупного художника в подчиненном роде поэзии —
эмоциональном» (там же, с. 264). Отсюда же у Тынянова отрицательное
отношение к трагедийной театрализованности лирических персонажей у Блока.
В дальнейшем своем развитии Тынянов пришел к необходимости отказа от
своего противопоставления Блока и Гейне, — включив позднее статью о Блоке в
сборник «Архаисты и новаторы», он просто снял там все, относящееся к Гейне,
и следующим образом оговорил это в предисловии к книге: «Одна статья
представляла собою искусственную параллель между одним новейшим поэтом
и одним иностранным старым; второй член параллели я отбросил» (Архаисты и
новаторы, с. 4). Наиболее примечательно, однако, освещение фигуры Блока в
опубликованном в 1930 г. рассказе «Бог как органическое целое». В рассказе
изображается препирательство на темы «синтетической философии» в кругу
обломков прошлого в первые годы революции; молча слушает, не вступая в
споры, присутствующий в зале Блок. Он изображен как театрализованный
