укладе: прошлое, история несравненно богаче своими жизненными

возможностями, «всеевропейская желтая пыль» современности отвергается за

свою обездуховленность, жизненную бедность, прозаичность. При этом все

воспринимается в категориях трагедии — обездуховленность современной

цивилизации дается в виде трупного тления, духовной гибели:

Ты пышных Медичей тревожишь,

Ты топчешь лилии свои.

Но воскресить себя не можешь

В пыли торговой толчеи!

Гнусавой мессы стон протяжный

И трупный запах роз в церквах —

Весь груз тоски многоэтажный —

Сгинь в очистительных веках!

Измена своему прошлому, своей собственной истории наказывается

историческими же способами: у Флоренции-Иуды нет будущего, ей предстоит

еще долгие века томиться в безвыходной пустоте, очищаться от своего падения,

нести кары исторического возмездия. Примечательно, что такую же роль

отводит Блок Флоренции в прозаическом цикле «Молнии искусства»: там в

очерке «Маски на улице»176 зловещая и одновременно почти шутовская,

гротесковая похоронная процессия врезается в современную толпу и мгновенно

исчезает в обычном доме: трагическому факту смерть противостоит механичная

до гротеска «процедура» уборки трупа.

Однако связанные с Флоренцией образные ассоциации далеко не

176 Прибегая здесь и далее к аналогиям с прозаическим циклом «Молнии

искусства», я должен подчеркнуть, что отнюдь не считаю идентичными идейно-

художественные концепции этих разных явлений искусства. В цикле «Молнии

искусства» — свои особые темы, над которыми Блок размышлял с того же

1909 г. до последних лет жизни. Они близки, естественно, к темам

«Итальянских стихов», но решения далеко не совпадают. Поэзия и проза у

зрелого Блока уже не могут механически повторять друг друга, жанры

содержательно раздельны, о чем шла речь выше.

исчерпываются в «Итальянских стихах» превращением ее в зловещий символ

мертвенной механичности современной буржуазной жизни, и торжество

блоковского искусства — в появлении иных красок, в жизненной и философско-

обобщающей многосторонности конечного образа Флоренции. Внутри

«Итальянских стихов» — целый цикл стихов о Флоренции; в этой связи надо

сказать, что употреблявшееся выше определение «Итальянских стихов» как

цикла является словесным упрощением. «Итальянские стихи» — сложное

художественное образование, наиболее близкое к высокообобщенному

поэтическому путевому дневнику. Художественное целое здесь образуется

скорее всего по принципам, близким к прозе. Большое содержательное значение

имеет образ «путешественника», «проходящего лица» — он отделяется в цикле

от изображаемых явлений тоже больше по принципам прозы. Относительно

редко его восприятие, его оценки врываются в изображение так резко и

патетически-негодующе, как в стихотворении «Умри, Флоренция, Иуда…», —

однако в иных формах он все же выделяется, и именно как персонаж прозы.

Разумеется, подобное определение вовсе не означает умаления художественных

достоинств гениальных стихов Блока, но представляет собой просто попытку

разобраться в качественном своеобразии и художественно-исторической

специфике этих стихов. В каком-то смысле «Итальянские стихи» — одно из

выражений традиции, тянущейся с поэтической молодости Блока; их

«прозаичность» представляет собой в высшей степени удавшуюся попытку

освоения лирикой опыта большой русской прозы. Литературный генезис их

следует возводить (через Апухтина) к поэзии 40 – 50-х годов. Отчасти они,

очевидно, в какой-то степени связаны с «Фантасмагориями» К. Павловой, тоже

представляющими собой лирико-философский «путевой дневник»177.

Как «путешественник», «проходящее лицо», персонаж прозы, Блок видит в

Италии вообще, и во Флоренции в частности, не просто умирание,

отвратительное механизированное подобие жизни, но и самую высокую поэзию

жизни, в ее интенсивности, напряжении, цветении. Вот маленькая стихотворная

новелла, датированная июнем 1909 г., пятое звено в цикле «Флоренция»:

Окна ложные на небе черном,

И прожектор на древнем дворце.

Вот проходит она — вся в узорном

И с улыбкой на смуглом лице

А вино уж мутит мои взоры

И по жилам огнем разлилось…

Что мне спеть в этот вечер, синьора?

Что мне спеть, чтоб вам сладко спалось?

177 На эту литературную аналогию я уже указывал ранее — см.:

Громов П. К. Павлова. — В кн.: Павлова Каролина. Полн. собр. стих. М.-Л.,

1964, с. 67.

Трудно и не нужно пересказывать поэзию именно как поэзию — она должна

говорить и всегда говорит сама за себя, иначе людям незачем было бы писать

стихи. Но можно и нужно говорить о том, в каких направлениях, с какими

объективными идейными целями и как содержательно строится и действует

поэзия. «Прожектор на древнем дворце» — это как бы современность,

«наложенная» на историю или даже, вернее, «вырванная», «вырезанная» из

потока истории. Но из современности выбирается то, в чем заключена большая

и подлинная поэзия жизни, возможная, существующая и сегодня в человеке и

его отношениях с людьми. «Прожектор» современного искусства вырвал ее из

потока жизни, который одновременно является и потоком истории. Поэтому эта

сегодняшняя поэзия жизни одновременно как бы «проигрывает» старую, уже

ставшую историей, жизнь. Финальные две строки даются курсивом,

подчеркнуты, выделены: это как бы реплика кого-то другого, не

«путешественника» не «проходящего лица»; на фоне древнего дворца

лирически «проигрывается» большая жизненная ситуация — одновременно и

древняя и сегодняшняя178. История вошла в самую душу персонажа, вошла не

негативно, отрицательно, — но для утверждения положительного, поэтического

смысла жизни, как возможная опора современности. В «Молниях искусства»

Блок утверждает: «Италия трагична одним: подземным шорохом истории,

прошумевшей и невозвратимой». Далее в очерке «Немые свидетели» говорится,

что здесь «… весь воздух как бы выпит мертвыми и по праву принадлежит им»

(V, 390). Но в стихах дается нечто несравненно большее: «подземный шорох

истории» поэтически толкуется и как высокое трагедийное утверждение жизни,

как «историческая информация», полученная от прошлого и помогающая

конкретному человеку жить и сегодня.

Стихотворение «Окна ложные на небе черном…» содержит в себе

лирический персонаж театрализованного типа. Это не значит, что Блок в каких-

то отдельных вещах отказывается от повествовательного принципа в пользу

театрализации. Нет, здесь происходит нечто иное. В цикле «На поле

Куликовом» в известной степени доведен до предела театральный принцип:

цикл стихов как бы превращается в «лирическую трагедию» с железной

внутренней логикой композиции. Блок не отступает от того, что обретено в «На

поле Куликовом», но развивает найденное далее. Он ищет композиций более

гибких, сложных, жизненно богатых, но на той же основе. И в «Итальянских

стихах» в целом, и в отдельных циклах, входящих в «дневник путешествия»,

есть и сквозной образ-персонаж «проходящего лица», и отдельные персонажи

внутри маленьких «драм» или «новелл», «проигрываемых» по ходу

путешествия; по более сложным разветвлениям замысла содержательно, идейно

используются и сами отклонения, и «рама» путешествия, и особые права

«рассказчика». Это дает возможность более гибких, жизненно убедительных

178 В записной книжке Блока к этому стихотворению запись от 16 – 17 мая

1909 г.: «Мотив песенки, петой на площади Синьории:

Что мне спеть в этот вечер, синьора,

Что мне спеть, чтоб вам сладко спалось» (IX, 136).

переходов от истории к современности, — таков общий смысл подобной