Как ветер песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплотна,
Какая польза нам от ней?»
Натали влюблено смотрела на остановившегося замершего мужа. Из разноцветных витражей церковных стекол им свидетельствовали Слава и смерть.
* * *
Огромная пятнадцатипудовая полосатая уссурийская кошка выгнула спину и рыча, пуская слюну сквозь десяток, по-видимому, режущих и железо резцов, смотрела глаза в глаза Трубецкому. Большие веретенообразные, посаженые в жёлто-коричневую радужку зрачки животного чуть суживались, если сверху из-за её массы через проделанный ход после очередного порыва вьюги вдруг падал мутный поток света, и вновь расширялись во тьме. Трубецкой предпочёл не двигаться. Кошка продолжала рычать всё более настойчиво и напряжённо. Чужак пришел на её место. Здесь она живёт. Здесь, среди этих высоких сосен, среди ослизлых гранитных валунов на подстилке их смёрзшихся осенних листьев, её дом, спасающий в непогоду. Если после рабочего дня, вы, открыв квартиру, вдруг обнаружите там незнакомца, не попросите ли вы его объяснений? Кошка рычала. Трубецкой, сдерживая дыхание, смотрел ей в глаза и не двигался. Продолжая неприязненно выгибать спину, кошка чуть развернулась и тоскливо посмотрела наверх, в проделанный ею ход, через который она пришла. Наверху ныла, выла, стонала и свистела вьюга, пух снега летел вниз, собираясь вскоре заделать сделанную лазейку. Уйти, оставив незнакомца, благородно, но грозит гибелью. Кошка вновь повернулась к съежившемуся Трубецкому и зарычала, предлагая уйти ему. Однако тот, опасаясь, что при малейшем движении последует бросок зверя, продолжать оставаться без движения. То повышая тон, то понижая, кошка рычала полчаса, потом, не меняя места, она осела, и то прикрывая надолго глаза, то открывая их столь стремительно, что у Трубецкого мурашки ползли по коже уже не от одного холода, наблюдала за пришельцем. Передние лапы кошка вытянула вперёд, и на правой лапе немного выше локтя Трубецкой увидел расщеплённый остаток надломленной китайской стрелы. По тому, как зверь положил правую лапу поверх левой, Трубецкой понял, что рана недавняя и причиняет сильную боль. У кошки существовали счёты с человечеством. Новая мысль ошеломила Трубецкого, он вспомнил, что читал, раненые сибирские тигры легко становятся каннибалами. Кошка тем временем закрывала глаза всё продолжительнее. Трубецкому казалось, она хитрит перед нападением. Но кошка, пригревшись, рычала всё менее напряжённо, вскоре – уже по инерции. Закрыв глаза, она предалась сну. Стоявшие торчком уши соблюдали стражу. Иногда кошка вздрагивала, веки её раскрывались, они окидывала Трубецкого всё более неосмысленным взглядом, чем ранее, по-видимому, усталость валила её. Утомившись наблюдать за тигрицей, забылся и Трубецкой.
Трубецкому снился сон, опять он стоит во главе своей части при Бородино. Странное то было состояние. Бонапарт, асс европейской артиллерии, беспрерывно пускал в ход ядра, картечь, пули, а русские полки стояли на холмах у Смоленской дороги в человеческий рост. Бомба разрывалась среди батальона, половина падала в крови и увечьях, а остальные, лишь поправив тронутые взрывной волной кивера, смыкали ряды. Обменявшись шутками на вражеском французском языке, вспоминая водку, шампанское и дам, русские офицеры спокойно покуривали трубочки. Офицерам легче было оторвать голову чугунным ядром, чем заставить склониться перед летящим снарядом. В ярких зелёных с красным или белых с красным мундирах они стояли на возвышении, по-видимому, чтобы их лучше видели и поражали. Бонапарт расстрелял в русских половину боекомплекта французской армии, а они не сделали назад ни полшага. Расстреляй он остальное. Эффект не изменился бы. И кто и как скоро повёз бы ему снаряды в преддверии русской зимы? Новые снаряды как раз посели бы к погребальному салюту по французской армии. Бонапарт поступил при Бородино совершенно правильно. Он не расстрелял весь боекомплект, не бросил в бой гвардию. Сделай он то не вернуть бы ему Лютецию и остатки великой армии. При Ватерлоо Бонапарт использовал все снаряды и бросил в бой гвардию. А итог? Умно изучить баллистику и стрелять навесом, умно придумать бить по секторам, умно перед атакой делать артподготовку, не умно стоять под ядрами и пулями во весь рост, и совсем показуха кушать во время боя курочку, положив ноги на барабан, листать репертуары Французской Оперы и Бургундского Отеля. Но когда западная приперченная демонстративностью строгая логика сталкивается с иррациональностью русской души, победа никогда не остаётся за первой. Жизнь логична, чтобы её поддержать, существуют врачи с ножами и лекарствами, к ним прилагают здания, транспорт, связь и коммунальные удобства, но приходит с пустыми руками её величество – смерть. У смерти нет наук, искусств, философии, статистики и информатики, только она сама, непобедимая и самодостаточная. И умные головы, сидящие перед компьютерными экранами, падают сражённые ею. Логикой и баллистикой хорошо Бонапарту гонять немцев и австрияков под Ваграмом, Йеной и Аустерлицем, с русскими такой номер не прошёл. Интегральная составляющая из отвратительных русских дорог, необозримых пространств, студеной зимы, инерции жизни, непонимания опасности и упрямого мужества непобедима. И тот человек, который придумал стоять во весь рост под бомбами и картечью при Бородине, мудр. И Трубецкой стоял там со всеми. Под Кульмом он шёл во главе своей части с одним холодным оружием и громком русским «Ура», размахивая шпагой над головой, легкомысленно смотря на беспрерывно свистевшие пули. В « битве народов» под Лейпцигом его тяжело ранили. Утром 14-го декабря он сказал Рылееву и Пущину, что придёт на площадь, но увидев, что на Сенатскую площадь вышли лишь 800 человек Московского полка, не подошёл к ним. Определённый в руководители, он стоял у здания Главного штаба и наблюдал, не увеличится ли число восставших полков, предполагал в этом случае возглавить восстание. Он даже запасся ядром… Якубович отказался вести моряков в Зимний дворец, чтобы арестовать царскую семью, но был на Сенатской площади, даже ходил на переговоры с Николаем. Каховский отказался убить Николая, но убил Милорадовича. Булатов не захватил Петропавловскую крепость, как ему приказывали, но 11 декабря 1826 года разбил себе голову о стену тюремной камеры Петропавловки. Рылеев, Никита Муравьёв, Оболенский, Якубович, даже Каховский писали письма, выдавая товарищей. Каховский даже назвал Николая «отцом отечества», Николай I всё равно его повесил. Почему же он Трубецкой, умница, храбрец и сорвиголова, предал товарищей, не подошёл к бунтовщикам 14-го декабря, когда даже стихоплёт Пушкин заявил царю в лицо что был бы на Сенатской площади, окажись в тот день в Петербурге, впрочем, не оказался, хотя говорят, знал о дне бунта. У них разная ситуация. Для Трубецкого быть замеченным на Сенатской площади как диктатору восстания неминуемо означало смертную казнь. Пушкину, проявившему дерзость при царе, в худшем случае угрожало продолжение запрета жить в столицах. Потом в Петропавловке Трубецкой выдавал товарищей. Но выдавая, ползал на коленях перед Следственной комиссией и душа заговора вольнодумцев Рылеев; резко, в ночь с 13-го на 14-ое бежал в деревню автор освободительной Конституции Никита Муравьёв, выдавали друзей и новый диктатор Оболенский, и ещё один товарищ по ссылке – Якубович. То они, у них свои причины, но он? Или в 1825-26,28 году он стал иным, чем в 1812 году, угасла честность юности, стало больше страха, сильнее привычка к жизни? Или храбрость не возможно без расчёта на успех? 14-го декабря у здания Генштаба было холодно, под Кульмом, Бородино и Лейпцигом – очень жарко.
* * *
Очнувшись от сна, Трубецкой увидел причину жара. Спасаясь от холода, расслабясь в забытьи, уссурийская тигрица всё ближе подкатывалась к нему, пока не коснулась жёстким полосатым боком его груди. Измотанный голодом, холодом и переходами Трубецкой спал долго, несколько часов. Наверху над камнями по-прежнему неистовствовала буря, то был второй сильнейший ураган, со времен их совместного Лаврушкой замерзания. Тигрица ещё чуть повернулась во сне, и теперь прижатым к коленям Трубецкого оказался живот. Бёдрами Трубецкой почувствовал, что живот мягкий, но внутри его ходили, перекатывались какие-то плотные шары. Вскоре до него дошло, что тигрица беременна, внутри её колотили лапами зародыши. Больная лапа самой тигрицы оказалась перед самым лицом Трубецкого. Верно стрелу выпустили издалека, полёт был ослаблен расстояние , и рана не глубока. Из раны в лапе явно виднелся край наконечника. Тигрица обломала клыками древко, но вытащить наконечник преодолев боль, не смогла. Природа учила её избегать боли и терпеть малую боль в избежание большей. Но под медным наконечником началось нагноение, которое было способно заразить кровь. Но то в будущем, а звери в отличие от людей не предвидят будущее. Движимый сострадание, Трубецкой импульсивно схватился за обломанное древко стрелы и с силой выдернул его из раны. Кровь смешанная с гноем, ударила ему в лицо. В руках осталось древко стрелы с наконечником. Тигрица взвыла от боли. Попробовала отпрыгнуть вглубь убежища, но гулявшая непрерывно вторые сутки вьюга нанесла в пещеру между камнями столько снега, что хищница, как в мягких, но вязких тенетах, не смогла отодвинуться больше чем на поларшина. Отпрыгнув, она моментально, попав по касательной, куснула Трубецкого в кисть. От ужаса и боли , он заорал что было сил. перепуганная криком и собственной болью тигрица, не имея разворота для прыжка, царапаясь кривыми вершковыми когтями по телу Трубецкого, полезла , разгребая снег, наверх. Когда она исчезла, Трубецкой в зиянии выхода увидел розовое, почти весеннее солнце, услышал весенний переклик снегирей. Немного погодя Трубецкой выбрался на воздух. Вьюга стихла. Пороша осела. Мороз схватил снег в наст. День оказался хорош. Играло солнце. Бодро гоняли по стволам деревьев белки. Сохатый чесал о ель рога. Отдышавшись, Трубецкой срезал золотым кинжалом, он его отнюдь не потерял, кусок сосновой коры, и жуя его, продолжил путь на восток. Вскоре он заметил, что знакомая тигрица появилась из ближнего оврага и на достаточно безопасном ему расстоянии, бежит в том же направлении. Движения её были легки и пластичны. Тигрица немного, тем не менее, прихрамывала на раненую лапу. Приблизилась она к Трубецкому лишь вечером. Весь день Трубецкой безуспешно пытался разыскать следы утерянного в метель тракта. Свирепствовавшая двое суток вьюга повалила верстовые столбы, засыпала их снеговым настилом, по которому перекатывались легкие белоснежные вьюнки – последыши метели. Пройдя тысячу вёрст, Трубецкой находился где-то вблизи Хабаровска, но севернее, южнее, восточнее или западнее, он не знал. Русско-китайская граница не имела в ту пору строгой маркировки, огромная часть приграничной территории, десятки, сотни вёрст, являлась спорной. Заполняли её немногочисленные казачьи станицы, пограничные заставы из тех же казаков, кочующие селенья монгольских, тувинских скотоводов, других сибирских племён, не уничтоженных и не ассимилированных монгольским нашествием, тогда все неславянские племена на территории России называли одним словом – татары. Чумой Сибири были летучие китайские отряды, я незапамятных времён переплывавшие пограничный Амур с целью грабежа. Если казаки ещё не имели огнестрельное оружие, ценившееся по отдалённости мест его изготовления Тула, Урал, на все золота, хотя это часто были старинные. Петровских времён гладкоствольные ружья, чтобы выстрелить из которых, надо прежде зажечь трут и поднести его к полке с порохом, на что требовалось не менее пяти минут подготовки, китайцы и монголы, открывшие раньше европейцев порох, но не сумевшие применить его, продолжали вооружаться луками и стрелами. От выстрела русского ружья китайцы и монголы разбегались толпами, считая, что их поражает гром обиженных ими богов. Другое дело, появились вскоре в Сибири смешанные отряды лихих людей, состоявшие как из русских, так и из монголов с китайцами. Водительствовали такими отрядами обычно русские, это были беглые каторжники или отщепенцы казачьих станиц.
