Карета неистово сотрясалась из стороны в сторону.  Обезумевшие от страха лошади, не имея управления, неслись преследуемые волками по ледяной пустыне, Трубецкой направил пистолет на Лаврушку:

- Наружу! Немедленно останови лошадей, дурак!

- Нет, барин, нет! – заорал Лаврушка, растирая слёзы.- Боюсь!

          Трубецкой опустил пистолет. Он требовал невозможного. Нельзя выбраться из кареты и остановить на ходу мчавшихся во всю прыть лошадей. Скоро резкий толчок сотряс карету. Трубецкой и Лаврушка упали друг на друга.  Задев за ледяную глыбу, карета повалилась набок. Левый полоз отлетел,  и лошади потянули лежавшую на боку карету волоком. Трубецкого и Лаврушку колотило внутри кареты о стены как шарики в  банке. Чтоб хоть как-то удержаться, они ухватились друг за друга. Левая дверца, составлявшая теперь часть дна, от безмерного трения о наст отвалилась. Снизу набивался загребаемый при движении снег. Расставив ноги, Трубецкой и Лаврушка стали над дверью, упершись спинами  в стены.  От дикой скачки и трения левая стена, на которой как на полу стояли Трубецкой и Лаврушка, готова была в любой момент проломиться.  Всё завершилось по-другому. Движимая без полозьев карета потеряла скорость.  Волки набросились на лошадей.  Закрепощённые упряжью и  оглоблями кони сопротивлялись недолго.  Остаток ночи, прижавшись друг к другу, Трубецкой и Лаврушка слышали посмертные крики убиваемых животных, лязг зубов, ворчание хищников.  Кровяное пятно упало сверху на окно кареты, горячая кровь смешалась со снегом.  Когда поднялось крошечное сибирское зимнее солнце утреннее солнце, его неровный свет  внутри кареты через залитое кровью стекло казался багровым.  Волки ели впрок. Трупами трех лошадей наелась на два месяца вперёд  вся стая, пятнадцать волков, не считая волчат. Пятнадцати человеческим едокам надо на два месяца в три раза больше.  Наевшись, звери ушли.  У кормящих волчиц от пищи появилось иссохшее в голоде молоко. Более взрослым щенкам матери несли в зубах куски застывшего мяса.

          Трубецкой и Лаврушка не поверили уходу хищников. До вечера они таились внутри кареты.  Сумерки нового дня, нужда, двухчасовая тишина вокруг разрешили им выглянуть.  Буря утихла. Мороз упал градусов до 18. Мело легче. Снега легли в аршин и усмирились, не поднимаясь выше. Небо очистилось, отдельные снежинки кружились роем.  На окровавленном снегу лежали останки коренного и двух пристяжных. Волки коней съели вместе с внутренностями, кости обглодали тщательно до белизны.  День прошёл. Уже чувствовался вечер. Сделав два-три глотка морозного сибирского воздуха, Трубецкой, запахнув покрепче доху, вытащив из-под полы пистолет с единственным зарядом, неожиданно приняв какое-то решение, обогнул карету и бодрым шагом пошёл на восток, оставив за спиной, клонящееся к горизонту солнце.

          Битый час Лаврушка ожидал возвращения хозяина, боясь посмотреть через дверцу, ставшую верхним люком. Не дождавшись, он всё ж осторожно выглянул. Никого. Лаврушка опасливо выбрался наружу. – Барин! Барин! Сергей Петрович! – позвал он.

          Нет ответа. Безмолвная тишина. Пустота. Лаврушка беспомощно обошёл перевёрнутую карету.  Трубецкого нигде не было видно. Лёгкая пурга замела его следы. С севера повеяло метелью.  Горсть пурги ударила Лаврушке в щёки. Мороз крепчал.  Близилась новая буря. Вновь тоскливо запели волки.

                                                     *  *  *

         Метель задержала Лепарского на пути из Горного Зерентуя к Благодатскому руднику. Прибыв на третий после побега Трубецкого день, инстинкт сыщика подсказал Лепарскому , что Моршаков скорее всего пойдёт к руководителям восстания в Петербурге, Лепарский тут же получил письменный донос об исчезновении Трубецкого и его замене Моршаковым.

          Лепарский с жандармами ворвался в избу, где остановилась княгиня Трубецкая. Та приняла его в накинутом на плечи нанковом салопе поверх домашнего  голубого кружевного халата.  Горела печь, топили по-чёрному.

- Сударыня! – закричал Лепарский на Катишь. – если вы думаете, ч то я идиот, которого можно провести за нос, обмануть самым наглым образом, выдать мнимое за действительное, вы глубоко заблуждаетесь! Я – польский дворянин, и не кровью предков, а собственными заслугами перед  государем российским поднялся, подобно Бонапарту, от поручика до генерала…

- Оставьте своё тщеславие при себе, генерал-майор, - гордо отвечала Катишь.- мой муж, Трубецкой, теперь далеко, как бы вы не бесились.

          Лепарский скрипнул зубами.

- Ну что как розыски? – обратился Лепарский к сухощавому старичку майору, мечтавшему лишь о спокойной пенсии. Не веря случившемуся, Лепарский задал вопрос, ответ на который заранее был известен.  Задержанного Моршакова втащили в избу солдаты, Трубецкой мчался на лихой тройке по сибирской тайге. Как не верти, на одного каторжного стало меньше, да ещё бывшего диктатора восстания.

          Дверь в избу раскрылась ещё раз. На пороге стоял качавшийся от голода и усталости Лаврушка, два дня шедший в пургу и мороз к лагерю.  Его не тронули насытившиеся лошадьми волки, только обморозил он до костей пальцы на руках и ногах, щеки. Не изменившаяся при введении Моршакова, Катишь бегом бросилась к Лаврушке.

- Бог спас, - сказал про себя Лаврентий.

- А, барин, Лаврушка? Где барин? Сергей Петрович Трубецкой?! – закричала , залившись слезами, предчувствуя непоправимое , Катишь.

- Пропал барин, - вяло ответил Лаврушка. – Сгинул.

- Как пропал?! – теребила его за ворот армяка Катишь.

- Искал. Нету его нигде. Ушёл, а что там, Богу известно. Не нашёл я его. Следы замело.

          Рыдая, Катишь повалилась на бок, на холодный земляной пол.

          Лепарский подошёл к Моршакову:

- Мне  глубоко всё равно, замерз, умер от голода или съеден волками князь Трубецкой. Главное для меня не потерять должность.  Сколько осужденных я принял, ровно столько должно отбывать наказание, а если они убывают, то не иначе как по распоряжению вышестоящих начальников или в соответствии с нормативными актами.  Графы « пропал без вести»  в Российском уложении о наказаниях нет, поэтому с сегодняшнего дня, ты беглой ссыльнокаторжный Моршаков станешь Трубецким, - Лепарский приблизил к Моршакову своё сухое зоркое лицо. заросший густой щетиной Моршаков в темноте вполне походил на исчезнувшего Трубецкого. Рост и сложение были те же.

- Я из-за того, что бежал Трубецкой, должности не лишусь! – сделал ударение Лепарский. – На всех поверках, когда выкрикивают фамилию – Трубецкой, отвечай – я! Каторга в Сибири меняет людей.  Каким был Трубецкой, не помнит уже никто.

- А если я откажусь? – гордо улыбнулся Моршаков.

- Если ты откажешься, я проведу дополнительное расследование и сделаю так, что к делу о бунте твоего начальника офицера Сухинова, а также побегу Трубецкого окажутся причастными и многие другие декабристы.  А так как, согласно данным государем Николаем Павловичем мне полномочиям, я самостоятельно могу принимать решения о наказаниях подведомственных мне арестантах, вплоть до смертной казни, я велю расстрелять ещё не меньше десятка ссыльнокаторжных. Кого не повесили в Петропавловке, забьём штыками здесь.  Пусть упьются слезами все эти одиннадцать дамочек, что приехали за своими мужьями в Сибирь! – Лепарский брезгливо, без сострадания покосился на рыдавшую Катишь. – Я казню многих, но не тебя, - Лепарский снова обратился к Моршакову, - чтобы имя твое как предателя стало ненавистнее имени не пришедшего возглавить восстание Трубецкого. О смерти, а  жить я тебя заставлю долго, ты вместе с Трубецким займёшь место не то что в девятом круге ада, а в самом сердце дьявола!

- Да вы и сам дьявол! – закричал Моршаков.

          Лепарский сверкнул глазами.- А – ты- собака, Трубецкой! Запомни, не солдат-крестьянин Моршаков, а князь и ссыльный диктатор Трубецкой!